Мне запомнился один очень простой вопрос польского журналиста правых взглядов, обращенный ко мне: «Как украинцы могут быть такими националистами и одновременно хотеть в космополитический Евросоюз?» Мне казалось, что ответ на него предельно прост: отдельные либеральные круги Евросоюза и США специально культивируют и поощряют в Украине национализм, чтобы создать здесь перманентно гниющую, буферную, русофобскую зону монопольного рынка, вовсе не собираясь принимать такую зону в свое содружество. Ведь общеизвестно, что глобалисты называют национализм «этническим сепаратизмом» и исключают этот проект из возможных вариантов будущего информационного общества, а их условные оппоненты, мультикультуралисты, обвиняют национализм в фундаментализме и расизме, также вынося его за скобки в рамках политики отличий.
Впрочем, ухудшение ситуации в связи с обострившейся обстановкой на Донбассе заставило меня иначе посмотреть на это вопрос. А что, если в развитии украинского национализма играет роль не только внешний заморский фактор, но и бессознательное самого народа? Ведь идеология — это не только иллюзия, созданная властями для того, чтобы маскировать свои непристойные дела, но и нечто, растущее из темных глубин нашего бессознательного. Может быть, в нас, украинцах, присутствует этот черный Логос ненависти, заставляющий нас убивать и преследовать своих сограждан? Звучит не менее конспиративно, чем теория внешней силы, но, тем не менее, давайте разберемся с этим вопросом.
Конечно, неприятно осознавать собственных бесов. Но Украине как народу надо когда-нибудь это сделать, если она не хочет, чтобы ее принудили к пацификации. И сделает ли это Запад, или Россия, или обе силы — уже не будет важно: принудительная пацификация — это жесткий триггер относительно нации, которая уничтожает самое себя и портит климат окружающему геополитическому пространству.
Национализм — это сугубо техногенный продукт, возможный лишь на стадии модерна и его биополитики, в либеральном обществе, когда на смену консервативной системе ценностей приходят национальные буржуазные государства, произрастающие на руинах патрональных империй. Но и это еще не национализм: ведь таким же продуктом модерна является индустриальный интернационализм. Национализм начинается тогда, когда либеральная идея личной воли перерастает в волюнтаристскую идею всеобщей воли, когда призыв к свободе становится принуждением к свободе, когда культ личности меняется на культ группы личностей, когда падает последний закон, препятствующий желанию уничтожать.
Будучи продуктом модерной машинерии, национализм, тем не менее, апеллирует к самым темным сторонам нашего «Я», переводя инстинкт смерти из тайной сферы темного Логоса в голый факт издевательства над жизнью Другого. Блаженное «Мы» первобытной традиции исчезло навсегда. Национализм впитал ее в себя и превратил в местечковость. Хуторянство стало лозунгом «украинства», а либерализм — его сентиментальным смягчающим прикрытием, эдаким ремнем безопасности, который украинский националист вытаскивает всякий раз, когда нужно отчитаться в преданности своему западному господину.
Поэтому «украинство» как местная форма национализма — искусственна и естественна для этого края одновременно. Искусственна, потому что привносилась и привносится Западом и естественна, потому что с удовольствием играет на инстинктах населения. Ему уже ничего не надо приказывать: оно само повесит и повесится с удовольствием, лишь бы насолить соседу.