Чиновники в Вашингтоне, Пекине и Москве утверждают, что хотят избежать новой холодной войны. В статье, недавно опубликованной в газете The New York Times, говорится, что у них довольно мало поводов для волнения: «сегодня соперничества сверхдержав мало похожи на их соперничества в прошлом». Авторы статьи указывают на относительную слабость России и на технологическую подкованность Китая, подчеркивая тем самым, насколько сильно изменилась обстановка с конца 1940-х годов.
Разумеется, эти изменения действительно произошли. Но, с моей точки зрения, параллели между сегодняшними событиями и событиями первых лет холодной войны выглядят все более убедительными и даже зловещими.
Перед нами снова российско-китайская ось, направленная против западного альянса во главе с Вашингтоном. На прошлой неделе президент США Джо Байден обратился к саммиту лидеров Евросоюза, а его госсекретарь Энтони Блинкен (Antony Blinken) выступил с речью в НАТО, призвав Запад объединиться, чтобы противостоять военным амбициям Китая и «агрессии» России. Тем временем министр иностранных дел России Сергей Лавров находился в Китае, призывая Пекин и Москву дать отпор влиянию Соединенных Штатов.
Напряженность между этими двумя сторонами растет. Китайские ВВС только что осуществили самое масштабное вторжение в воздушное пространство Тайваня. На прошлой неделе Китай ввел санкции против европейских и британских политиков, которые публично высказывались по поводу ситуации с нарушениями прав человека в Синьцзяне. В марте Россия отозвала своего посла из Вашингтона в знак протеста против того, что она назвала беспрецедентными шагами со стороны Соединенных Штатов. Первая встреча высокопоставленных чиновников администрации Байдена и китайской правительственной делегации переросла в публичную ссору.
Пекин утверждает, что текущий всплеск напряженности в отношениях вызван неспособностью Вашингтона примириться с быстрым ростом Китая. В идее о том, что Соединенные Штаты цепляются за свою гегемонию, действительно есть зерно истины.
Однако такая интерпретация Пекина не учитывает то, насколько сильно перемены внутри самого Китая повлияли на изменение отношения американцев и европейцев к нему. Усиление репрессий, укрепление культа личности лидера Си Цзиньпина и регулярные демонстрации военной мощи привели к тому, что теперь в Соединенных Штатах и Европе стало гораздо проще продвигать воинственные взгляды на Китай.
Как и в самом начале первой холодной войны, несколько ключевых событий закрепили растущую тревогу в западных столицах. В 1945-1946 годах Советский Союз силой создавал режимы-спутники в Восточной Европе, и это привело к фундаментальной переоценке намерений Москвы.
За последний год подавление продемократического движения в Гонконге и появление новой информации о преследованиях уйгуров китайскими властями — сейчас правительство США уже называет это геноцидом — сыграли точно такую же роль в изменении отношения западных стран к Китаю. Увеличение уровня агрессивности китайской дипломатии «боевых волков» тоже вызывает тревогу, поскольку она очень напоминает ту серию антизападных выпадов, которые исходили от Советского Союза в 1940-х годах.
До недавнего времени казалось, что Западная Европа может попытаться не ввязываться в новую холодную войну. Решение Евросоюза подписать торговое и инвестиционное соглашение с Китаем указывает на то, что Пекину все же удалось воспользоваться разрывом между Вашингтоном и Брюсселем. Однако решение китайских властей ввести санкции против ведущих представителей Европарламента делает ратификацию этой торговой сделки с Китаем Евросоюзом все более маловероятной.
Попытки европейцев добиться сближения с Россией, на котором активно настаивал президент Франции Эммануэль Макрон, не принесли никаких результатов. Сгущение атмосферы репрессий внутри России, наглядным примером которых может служить приговор, вынесенный оппозиционному активисту Алексею Навальному, способствует сужению разрыва между взглядами европейцев и американцев на Россию.
Как и в первой холодной войне, в новой войне тоже наблюдается ряд региональных очагов, где конфликт может перейти в горячую фазу. В Азии некоторые из этих очагов являются следствиями конфликтов, оставшихся нерешенными после первой холодной войны, — в частности, споров о статусе Корейского полуострова и Тайваня. В Европе линия фронта переместилась на восток. Теперь в центре напряженности между Москвой и Западом оказалась Украина, а не Берлин.
В период работы администрации Трампа набиравшему обороты соперничеству Соединенных Штатов и Китая зачастую не хватало идеологического измерения, характерного для первой холодной войны. Дональд Трамп был президентом-бизнесменом, он сосредоточился главным образом на дефиците торгового баланса Соединенных Штатов с Китаем. По словам бывшего советника Трампа по вопросам национальной безопасности Джона Болтона, в частных беседах Трамп даже призывал Си Цзиньпина продолжать политику массовых репрессий в Синьцзяне.
Однако с приходом администрации Байдена идеологическое соперничество снова вернулось в игру. Байден заявил, что хочет собрать саммит демократий, и он, несомненно, намерен восстановить за Соединенными Штатами статус «лидера свободного мира». Как и Гарри Трумэн, который занимал пост президента США, когда первая холодная война обретала свою форму, Байден прежде был вице-президентом и сенатором, на которого интеллектуальная элита его партии в прошлом смотрела сверху вниз и который неожиданно оказался у руля в стране в переломный момент истории.
В самом центре борьбы сверхдержав вновь оказалось соперничество в области технологий. В период первой холодной войны это были ядерные технологии и космическая гонка. Сегодня соперничество сверхдержав вращается вокруг технологий 5G и искусственного интеллекта.
Однако это технологическое столкновение разворачивается в другом контексте. Сорок лет глобализации привели к глубокой интеграции экономик Китая и Запада. Сможет ли эта интеграция пережить период обострения соперничества сверхдержав — вот главный вопрос новой холодной войны.