Поколение Филиппа уходит, а аналогия с Мюнхенским соглашением, Pax Americana и холодная война значат все меньше.
Когда в донесениях упомянули героизм принца Филиппа, который он проявил в ходе Критской операции 1941 года, ему не было и 20 лет. А позже, когда острый ум и изобретательность принца Филиппа спасли жизни его товарищей на линкоре Wallace, ему было всего 22 года.
Поэтому его смерть незадолго до столетнего юбилея — это не только важная веха в истории современной королевской семьи. Это также очередное напоминание о том, что уходит поколение ветеранов Второй мировой войны. Как и в случае с капитаном сэром Томом Муром (Tom Moore), даже те, кто служил еще совсем молодым и прожил исключительно долгую жизнь, уже умирают. Самым молодым солдатам, сражавшимся за границей в конце войны, будет уже как минимум 94 года.
Так завершается послевоенная эпоха, и мы вступаем в постпослевоенную эпоху.
На протяжении почти всей моей жизни «послевоенная эпоха» описывала политику, экономику и культуру. Этот термин широко использовали, чтобы датировать события и измерять прогресс. Он обозначал мировой порядок и служил синонимом современности. Не нужно было уточнять, о какой войне идет речь. Эта отсылка не требовала объяснения и описывала практически универсальные аксиомы и опыт.
Свидетельства того, что ситуация изменилась, встречаются повсюду. Аксиомы послевоенной политики рушатся. Это вовсе не значит, что никто уже не придерживается основных принципов. Более того, я сам их часто придерживаюсь. Но они перестали быть универсальными аксиомами. В частности, для нового поколения избирателей аксиомами они не являются.
Позвольте мне привести несколько примеров, больших и маленьких. Первое и наиболее очевидное — это Pax Americana. После Второй мировой войны США стали господствующей державой в военном, экономическом и культурном отношении. Британские правые восхищались энергией и продуктивностью капиталистической экономики США. Британские левые восхищались их открытостью и кажущимся отсутствием классовых барьеров. Молодежь танцевала под американскую музыку, смотрела американское кино и носила американскую одежду. Даже те, кто противился американскому господству, признавали его существование.
По мере того, как послевоенная эпоха заканчивается, гораздо большему сомнению стали подвергать мощь США, преимущества их политической системы, устойчивость их экономики и авторитет страны как истории успеха, которой нужно подражать.
Сегодня повзрослело новое поколение, которое (очевидно) не просто не помнит Сталина, но столкнулось в своей жизни лишь с несколькими примерами великих несостоявшихся государств социализма, если вообще с ними сталкивалось. Прочный послевоенный консенсус в отношении того, что за западной экономической моделью стоит будущее больше не такой прочный.
Еще одна составляющая послевоенной эпохи, быстро исчезающая в наше время, — сила аналогии с Мюнхенским соглашением. Неважно, насколько это правда, после Второй мировой войны Британия была твердо убеждена, что Мюнхенское соглашение с Гитлером, подписанное в 1938 году, был бесчестным и наивным. Диктатора нельзя задобрить. Попытавшись сделать это, Чемберлен стал одним из величайших глупцов в истории.
Записи показывают, что аналогия с Мюнхенским соглашением была важным аргументом в пользу войны в Корее и Вьетнаме, в пользу Суэцкого кризиса, борьбы с сандинистами и обеих операций против Саддама Хуссейна в Ираке. Сейчас сила этой аналогии, очевидно, начала таять. В ходе дебатов 2013 года по вопросу начала вооруженных действий против Сирии, британское правительство надеялось, что аналогия с Мюнхенским соглашением одержит верх и станет убедительным аргументом в пользу необходимости остановить Башара Асада. Однако оказалось, что на место аналогии с Мюнхенским соглашением пришли аналогии с Вьетнамом и Ираком.
Еще одним свидетельством окончания послевоенной эпохи стало решение Великобритании выйти из Европейского союза. Обычно этот шаг описывают как проявление глупого предположения, что Британия правится и сама, рожденного из мифа о том, как она победила во Второй мировой войне. Но все не так просто. На ситуацию можно посмотреть и по-другому: возможно, страхи, приведшие к созданию ЕС, для многих людей просто потеряли свое значение.
Когда сторонники ЕС говорили, что для мира в Британии необходимо европейское единство, они опирались на воспоминания о конфликте, чье повторения для многих людей кажется маловероятным и сомнительным, даже смешным. Следует отметить, что идею остаться в составе ЕС были склонны поддержать как молодежь, интуитивно следующая принципам интернациональности, так и более старшее поколение с непосредственным опытом войны.
Существуют споры о том, как Великобритании стоит рассматривать свою историю. Послевоенный консенсус был простым. Страна в одиночку сражалась с тиранией, пока Новый Свет не решил прийти на помощь Старому. Стране пришлось многим пожертвовать, но она победила, а с ней победило и добро. После войны страна приняла аргументы в пользу самоопределения и приступила к роспуску своей империи.
В непосредственном опыте тех, кто пережил войну, и их детей, все это было таким огромным, что казалось всей нашей историей, а не ее частью. По мере того, как угасает память о Второй мировой войне, она занимает свое место в длинной цепи исторических событий. Со временем точка зрения меняется. Когда тебе шесть, ты думаешь, что твой пятый день рождения был очень давно, а когда тебе уже 50, то кажется, что и пятый, и шестой день рождения произошли почти одновременно. Между падениями Греческой и Римской империй прошло около 500 лет (уверен, этим наблюдением я втягиваю себя в непонятные научные споры), но сейчас они обе составляют историю древнего мира.
Сейчас мы переходим к более глубокому пониманию нашего прошлого, которое включает не только славные успехи, но и ошибки. Утверждения о том, что мы должны рассматривать рабство и достижения Империи как часть нашего политического наследия, — это результат не прост идеологии «пробуждения», а естественного хода времени, который позволяет нам по-другому взглянуть на события.
Годами нельзя было даже помыслить, что британцы будут обсуждать статус сэра Уинстона Черчилля как национального символа. Вторая мировая война была настоящим, а его отношение в независимости Индии — далекой историей. По мере перехода к постпослевоенной эпохе неизбежным, и даже желанным, становится более общий анализ его карьеры.
Все эти изменения показывают, — больше нет никакого смысла с легкостью говорить, что мы живем в послевоенную эпоху, когда основной отправной точкой была Вторая мировая война, а вся политика строилась на попытках восстановиться после войны и не допустить ее повторения. Может, нам нужно новое название. Постковидная эпоха?