Жизни святых не меняют судьбы наций, однако исключения все же бывают. В 1953 году молодой физик по имени Андрей Сахаров работал на секретном исследовательском объекте в Казахстане. Этот объект находился недалеко от исправительно-трудового лагеря — одного из бесчисленного множества лагерей Архипелага ГУЛАГ. Каждое утро Сахаров наблюдал, как колонны заключенных шагали по пыльной дороге, окруженные сторожевыми собаками. Тем не менее, когда в начале марта того года прозвучали новости о том, что Иосиф Сталин умер, Сахаров не связывал деятельность покойного генералиссимуса с этой человеческой бедой у входа в свой дом. «Я под впечатлением смерти великого человека, — написал Сахаров своей тогдашней жене. — Я думаю о его человечности».
Спустя пять месяцев Сахаров надел защитные очки и увидел, как взрывается его ужасающее творение — первая советская термоядерная бомба. «Над горизонтом что-то сверкнуло, затем появился стремительно расширяющийся белый шар — его отсвет охватил всю линию горизонта». За свой вклад в оборону Советского Союза Сахаров получил высшее звание «Герой соцтруда» и теплое место в рядах научной элиты. Однако прошло некоторое время, и Сахарову — как и его американскому коллеге Роберту Оппенгеймеру — стало невыносимо от мысли о том, что он помог создать бомбу, которая может уничтожить столько людей. И он взбунтовался — сначала против этого апокалиптического оружия, а затем и против всей советской тоталитарной системы. В 1968 году он уже был нравственным центром небольшой группы советских диссидентов, которые были готовы рискнуть всем, чтобы дать отпор диктатуре.
Сахаров, родившийся в Москве ровно 100 лет назад, возможно, внес не меньший вклад в распад Советского Союза, чем незадачливый последний генеральный секретарь и президент СССР Михаил Горбачев. Горбачев принимал нужные свободному миру решения не ради собственного благополучия, а под моральным давлением Сахарова. Это давление, которое Сахаров оказывал на Горбачева, повлекло за собой не менее серьезные последствия, чем давление, которое Мартин Лютер Кинг оказывал на послушавшего его президента США Линдона Джонсона. В 1989 году, когда Горбачев дал добро на беспрецедентную открытость дебатов в новом парламенте — Съезде народных депутатов, — Сахаров вышел на подиум, чтобы призвать к окончанию монополии Коммунистической партии Советского Союза на власть. Горбачев, мучимый совестью за советские репрессии, но при этом столкнувшийся с неоправданной ненавистью к себе со стороны сторонников старого курса, которые его окружали, метался между двумя желаниями. Первое желание было — дать Сахарову высказаться. Второе желание было — отключить его микрофон. Это было незабываемое представление в жанре средневековых «моралите», которое транслировалось в прямом эфире не всю пошатнувшуюся империю.
В декабре 1989 года Сахаров умер в своей московской квартире. Горбачев приехал на его похороны. Один смелый репортер отважился напомнить советскому лидеру, что, когда в 1975 году Сахарову присудили Нобелевскую премию мира, ему не разрешили выехать из страны, чтобы получить медаль. «Сейчас ясно, что он ее заслужил», — ответил Горбачев.
В течение многих лет после смерти Сахарова постсоветское руководство России — хотя со временем оно становилось все хуже и хуже, клонилось в авторитаризм, — не чувствовало необходимости оспаривать нравственный авторитет этого советского диссидента. Теперь все изменилось. Государственные СМИ уделили столетию со дня рождения Сахарова минимальное внимание и в своих репортажах предпочитали говорить о бесспорном — его вкладе в науку и оборонный потенциал страны. Когда Сахаровский центр в Москве, специализирующийся на вопросах защиты прав человека, запланировал провести выставку фотографий в честь юбилея Сахарова, власти столицы запретили это делать, объяснив это тем, что «контент не согласован».
В своей статье для Washington Post продемократический активист Владимир Кара-Мурза назвал это решение властей «довольно закономерным» для текущей политической обстановки. Таким оно и является. Я не видел времена застоя, но политика президента Путина в отношении политического инакомыслия, по-моему, мало чем отличается от политики советского режима 1970-х годов при Леониде Брежневе. Путин сделал так, что оппозиция в российском парламенте сейчас совершенно беспомощна. Путин полностью подавил народную оппозицию. Отношение Путина к демократическим дебатам было наглядно проиллюстрировано его попыткой убить борца с коррупцией и оппозиционного лидера Алексея Навального, который теперь томится в российской тюрьме. Кара-Мурзу вряд ли можно считать алармистом. Он был советником Бориса Немцова, бывшего вице-премьера России и оппонента Путина, которого шесть лет назад убили у самых стен Кремля. Сам Кара-Мурза дважды становился жертвой отравлений. (В США спецслужба ФБР признала жалобы Кара-Мурзы на «отравление российским режимом» лишенными оснований и доказательств, за что Кара-Мурза грозился подать на ФБР в суд — прим. ред.)
На прошлой неделе во время саммита с президентом США Джо Байденом в Женеве Путин снова ясно дал понять, что он совершенно не похож на Горбачева. Горбачев даже в критические минуты развала СССР выбирал позиции на основании соображений, не ограничивавшихся лишь соображениями политического выживания. В эти критические моменты Горбачев опирался на требования морали, которые озвучивали такие нравственные авторитеты, как Андрей Сахаров. Аморальность — это рефлекторная позиция Путина. Когда ему начинают задавать неудобные вопросы, он сразу же прибегает к теперь уже хорошо известному риторическому приему, который представляет собой критику в ответ на критику. Когда во время пресс-конференции Путина спросили о его обращении с Алексеем Навальным, он сравнил ту ужасающую несправедливость, с которой столкнулся российский оппозиционер, с по закону длительными сроками заключения для мятежников, которые 6 января штурмовали Капитолий. С непринужденной легкостью — в частных беседах и публичных выступлениях — Путин способен перевести тему с захвата Крыма Россией и ее вмешательства в американские президентские выборы 2016 года на проблему расизма в Америке, массовые убийства и жестокое обращение с узниками Гуантанамо. Путин — гораздо более умный и умелый авторитарный лидер, нежели Дональд Трамп, — и такой же бессовестный.
А вот Байден ведет себя по-другому. За неделю встреч на высшем уровне Байден сделал все возможное, чтобы восстановить ощущение общей с союзниками НАТО цели и продвинуть такую внешнюю политику, которая основана не только на материальных интересах, но и на ценностях. «Тема прав человека всегда будет актуальной, — сказал Байден Путину. — Дело в том, кто мы есть». Было большим облегчением услышать, как американский президент снова выступает в поддержку прав человека, но нужно будет приложить еще очень много сил, чтобы наш моральный авторитет начал давить на Россию и некоторые другие страны. Американской истории тоже далеко до святости: «сияющий град на холме» — это в лучшем случае наша конечная цель. Пустые разговоры об американской исключительности, которые велись многие годы, позволили Путину назвать нас лицемерами. Хуже того: они позволили Путину заявлять — как он сделал это в интервью Financial Times два года назад, — что либеральные идеалы уже изжили себя.
Байден отправился в Женеву во многом для того, чтобы изменить впечатление, сложившееся после известной пресс-конференции Трампа в Хельсинки в 2018 году, когда бывший президент США встал на сторону Путина вопреки позиции собственного правительства и донесениям спецслужб. Но, хотя Трамп уже покинул Белый дом, его наследие сохраняется. Руководство Республиканской партии поддерживает искусственное создание препятствий для голосования на выборах, приветствует распространителей теорий заговора, вытесняет инакомыслящих, преуменьшает опасность изменения климата. К тому же это де самое руководство республиканцев отказывается провести расследование того мятежа, к которому призывал действующий президент. (Остается большим вопросом, в какой мере в «штурме» почему-то не защищавшегося Капитолия виноват Дональд Трамп. В своей речи он призывал своих сторонников к протестам у Капитолия, но не призывал его штурмовать — прим. ред.)
В 1968 году, то есть в тот год, когда Кремль отправил в Прагу танки, чтобы подавить восстание, Сахаров написал, что «свобода мысли — единственная гарантия от заражения народа массовыми мифами, которые в руках коварных лицемеров-демагогов легко превращаются в кровавую диктатуру». Именно россияне должны будут сделать Россию более свободной страной, когда Путин покинет сцену. Но единственный способ, которым Соединенные Штаты могут подать России правильный пример, — это навести порядок у себя дома.
Дэвид Ремник — редактор журнала The New Yorker с 1998 года и штатный корреспондент с 1992 года. Он является автором книги «Мост: жизнь и подъем Барака Обамы» («The Bridge: The Life and Rise of Barack Obama»).