Идея о том, что Россия может стать демократической и даже либеральной, имеет сторонников как на Западе, так и на Украине. По мнению «россияоптимистов», РФ стала на путь авторитаризма с приходом кагебиста Владимира Путина, уничтожившего достижения ельцинской эпохи.
Однако «золотой век русской демократии» — это миф, созданный усилиями «семьи» Бориса Ельцина: в первую очередь его дочери Татьяны Юмашевой и ее мужа Валентина Юмашева, руководителя администрации президента в 1997 — 1998 годах. Кстати, именно последний помог Путину возобновить карьеру после провала петербургской команды Анатолия Собчака и стать премьер-министром Российской Федерации. Юмашевы активизировались в конце президентства Дмитрия Медведева, пытаясь раскачать его на реальную борьбу за второй срок. В то время Путин имел имидж героического укротителя хаоса 1990-х, и Юмашевы начали продвигать альтернативный нарратив, где ельцинские времена обрисовывались как период демократии и свободы, а «либерал» Медведев должен был продолжить эту славную традицию. Медведев на борьбу так и не решился, однако миф о ельцинской демократии до сих пор живет среди российской оппозиционной публики — как доказательство собственных, пусть и давно минувших побед. Впрочем, этот миф имеет немного общего с реальностью. Достаточно вспомнить, что на свой второй срок Ельцин переизбрался благодаря сговору с олигархами и грубому применению админресурса. Поэтому российская демократия не закончилась с приходом Путина — она, строго говоря, и не начиналась. Вопрос в другом — может ли она начаться в будущем и как это скажется на Украине.
Имперский код
Дискуссии вокруг российской демократии, как правило, сводятся к обсуждению перспектив тамошней оппозиции. Но на самом деле определяющим фактором является то, что Российская Федерация — это обломок империи. Она должна была бы распасться еще в начале прошлого века, однако эту эрозию остановили большевики. Они эффективно уничтожали национальную буржуазию и интеллигенцию, которые должны были бы стать драйвером освободительных движений, а народное сопротивление сломили путем репрессий и геноцида. Отбросив коммунистический фундаментализм, Иосиф Сталин быстро вернул Москве статус имперской столицы, не подлежавший сомнению даже тогда, когда жители СССР окончательно разуверились в марксизме-ленинизме. После распада СССР Россия пережила короткий период дестабилизации, но потом начала возвращаться к присущей ей авторитарной модели. При таких условиях вероятность демократизации по сценарию украинского Майдана крайне мала. Это, в частности, доказывают уличные акции российской оппозиции, начиная от протестов на Болотной площади 2011 года и заканчивая прошлогодними выступлениями в Хабаровске.
Значительно более вероятно, что процесс демократизации в России может быть запущен сверху — как операция элит по смене идеологической парадигмы. Такое в российской политике случалось уже не раз. Современная официальная русская идеология — это смесь уваровщины («православие, самодержавие, народность») и советизма, но так было не всегда. «Выстраданные и завоеванные европейской культурой идеалы свободы, прав человека, справедливости и демократии в течение многих веков были для нас определяющим ценностным ориентиром», — утверждал Путин в 2005 году. Своеобразную «оттепель» Россия переживала и во время президентства Медведева, а во времена Ельцина даже всерьез планировали вынести Ленина из мавзолея. Конечно, сегодня Путин слишком токсичен, чтобы в его превращение в демократа поверили снова, но любой вождь — это лишь производная от коллективных интересов его окружения. Когда присутствие Путина перестанет устраивать бенефициаров его режима, идеологическую парадигму изменят — возможно, даже вместе с фигурой вождя. Однако это уже вопрос политических технологий, причем сами «технологи» могут не меняться. Например, одиозный Владислав Сурков успел побывать идеологом борьбы с «цветными революциями», построить под Медведева либеральную партию «Правое дело», да еще и побыть куратором «ЛНР» и «ДНР».
Лимиты демократизации
Как бы там ни было, демократизация России будет иметь свои ограничения. Сейчас Российская Федерация — это фактически унитарное государство, основанное на авторитаризме и системе экономических зависимостей, привязывающих регионы к центру. Внедрение всех механизмов демократии —от выборов губернаторов до прозрачных выборов и экономической децентрализации — может запустить неконтролируемые центробежные тенденции, которые будут угрожать империи распадом, как это произошло в 1991 году. Однако и для российской элиты, и для общества такая цена демократии довольно высока.
То, что во времена Ельцина Москва открыто не посягала на суверенитет Украины — это тот случай, когда не стоит путать несостоятельность с доброй волей. По словам Сергея Филатова, главы администрации президента в 1993 — 1996 годах, еще тогда в Москву обращались сепаратисты из Крыма и Донбасса, но Ельцин не поддержал их из-за глубокого кризиса в самой России. И это касалось не только Ельцина. «Я известный либеральный империалист», — говорит сегодня о себе реформатор ельцинских времен Анатолий Чубайс. Еще один либеральный реформатор, Егор Гайдар, прославился своими рассуждениями о необходимости преодоления имперского наследия, но это не мешало ему быть сторонником «целостности России». И когда Москва столкнулась с национально-освободительным движением в Чечне, то его подавлял и «демократ» Ельцин, и «западник» Путин. А нападение на Грузию происходило под аккомпанемент «либеральной» риторики президента Медведева.
Сегодня восстановление империи в границах СССР — это слоган российских радикалов, однако программа превращения России в национальное государство является еще менее маргинальной. Причина, почему российский демократ заканчивается на украинском (грузинском, белорусском, эстонском) вопросе, проста: для России быть империей — это вопрос не политический, а экзистенциальный. В силу исторических обстоятельств процесс создания нации в России не состоялся, и становым хребтом русской идентичности стала именно имперскость. В отличие от большинства народов Европы, чей национальный миф — это сюжет о собственном освобождении, квазинациональный миф русских — это мессианский миф об имперской экспансии. Поэтому когда Алексей Навальный говорит, что Крым — «не бутерброд», это не «прискорбный оппортунизм», а видовая норма. И не факт, что отравление и арест изменят имперскую позицию Навального в украинском вопросе. Российский оппозиционный журналист Олег Кашин в свое время также подвергся репрессиям: в 2010 году он чуть было не погиб после нападения «нашистов», получил инвалидность и сейчас живет в Лондоне как политэмигрант. Однако это не мешает ему считать Крым и даже Киев «исконно русскими землями». Или, например, возмущаться в эфире либерального «Эха Москвы», что в Казани собирались назвать аэропорт именем татарского писателя Габдуллы Тукая — и при этом оставаться критиком Путина.
Фасадные реформы
Словом, наиболее вероятный сценарий демократизации России — это фасадная демократизация, которая не будет задевать ее имперского и авторитарного устройства, а только скрывать их за либеральными кулисами. Возвести эти кулисы на самом деле можно без особых проблем. Прекращение работы ряда иностранных фондов, репрессивная защита чувств верующих, запрет «гей-пропаганды» и борьба с «переписыванием истории» — все эти громкие антилиберальные инициативы Кремля можно отменить без всяких негативных последствий для режима. Потому что на самом деле они и не укрепляли его, а служили скорее аргументами Кремля в его заочной идеологической полемике с коллективным Западом, который, по мнению Путина, не ответил России взаимностью. Это началось с «закона Димы Яковлева» 2012 года: очевидно, что запрет усыновления российских детей гражданами США — не ответ на «акт Магнитского», а просто троллинг и демонстрация произвола. Уничтожать и арестовывать оппозиционеров тоже, кстати, совсем не обязательно. По крайней мере убийство Бориса Немцова и отравление и арест Алексея Навального были явно непропорциональны угрозе, которую эти лица составляли для власти. С начала 2000-х годов политический вес Немцова был близок к нулю: в 2009 году даже он даже не смог стать мэром Сочи и на момент смерти был всего лишь депутатом Ярославской областной думы.
Да и Навальный накануне посягательства на роль политического конкурента Путина явно не дотягивал. По данным «Левада-центра» (признан в РФ иноагентом — прим. ред.) весной 2020 года Навальному доверяли лишь четыре процента россиян, зато Путину — более тридцати процентов. Поэтому, чтобы продемонстрировать миру «оттепель», Кремлю достаточно будет отказаться от наиболее скандальных практик, что позволит его адвокатам на Западе призывать к «разрядке» и нормализации отношений с Россией. Когда в мае 1988 года Рональд Рейган во время визита в Москву объявил, что СССР больше не империя зла, с момента гибели Василия Стуса в советском лагере прошло всего три года. Да и нечего вспоминать, что горбачевская «перестройка» была затеяна не для демонтажа, а наоборот, для спасения СССР.
Кстати, осторожные эксперименты по раскручиванию гаек в РФ продолжаются. К примеру, в 2019 году на выборах в Московскую городскую думу оппозиционные кандидаты победили в двадцати из сорока пяти одномандатных округов. Хотя сторонники Навального восприняли это как собственную победу, это никоим образом не повлияло на вертикаль власти в российской столице. Интересно и то, что самой рейтинговой оппозиционной партией оказалась подконтрольная Кремлю Коммунистическая партия Российской Федерации. Не исключено, что в будущем эксперимент может быть расширен. И среди западных лидеров не будет недостатка тех, кто охотно закроет глаза на чисто декоративный характер изменений. «Я никогда не чувствовал себя более свободным, чем когда оказался в России, которую вы называете страной рабов», — писал французский философ Дени Дидро, ослепленный имиджем «прогрессивной» императрицы, который создала себе Екатерина II (не забыв о финансовом стимулировании тогдашних лидеров европейской мысли).
Идеологическое перевооружение
Между тем для Украины «либеральный поворот» Москвы в той или иной форме станет чрезвычайно серьезным политическим и культурным вызовом, а также вызовом по безопасности. Во-первых, это может разрушить и так шаткую солидарность Запада по противодействию российской экспансии. Предъявив миру либеральный фасад, Москва сможет развернуть гораздо более эффективную лоббистскую кампанию на Западе, которая может стоить Украине международной поддержки в противостоянии с Россией. А во-вторых, российский либерализм может стать не менее эффективным инструментом «мягкой силы», чем идеология «русского мира», которую Москва пытается экспортировать по миру сейчас. Эта идеология, которой Москва оправдывала аннексию Крыма и оккупацию Донбасса, была мощным, но все же анахроничным средством. Концепция разделенного народа, который оказался (в этом случае вследствие распада СССР) по разные стороны государственных границ, не оригинальная, однако для оправдания военной агрессии она не использовалась даже в 1930-х годах. Мессианский культ «Великой Победы», этот рудимент брежневских времен, даже на просторах бывшего СССР сегодня понятен далеко не всем. Ну, а защита «канонического православия» — это вообще «привет» из европейского семнадцатого века.
Неудивительно, что после прямого столкновения с «русским миром» украинское общество довольно быстро выработало к нему устойчивый ментальный иммунитет. В этом проглядывается своеобразная ирония истории: несмотря на заверения в том, что русские и украинцы «один народ», Владимир Путин сделал все возможное, чтобы убедить нашего рядового гражданина в обратном. О том, что Москва имеет в отношении Украины агрессивные имперские планы, украинские националисты предупреждали с первых лет независимости, но широкая общественность признала их правоту лишь в 2014 году, когда эти планы вошли в стадию реализации. Как бы то ни было, «русский мир» сегодня маргинализирован, и ареал заражения примерно коррелирует с электоральным полем «Оппозиционной платформы — За жизнь», причем без особых шансов на его расширение.
Однако к столкновению с новым, либеральным штаммом имперской идеологии украинское общество не готово. Если защищать Путина на Украине берутся лишь откровенные маргиналы, то адвокатов Навального хватает, хотя его позиция относительно «украинского вопроса» остается истинно имперской. Силу ослепления не стоит недооценивать. К примеру, среди тех, кто поддержал идею выдвижения Алексея Навального на Нобелевскую премию мира, оказался и Лех Валенса. Хотя, казалось бы, с российским империализмом этот почтенный поляк знаком гораздо лучше, чем западноевропейские политики, которые всю жизнь наблюдали за Россией издалека.
Дело, конечно, не в персоналиях, а в том, что для многих украинцев неприятие России все еще остается неприятием путинизма. Когда-то Запад тоже остро не воспринимал советский коммунизм, однако всегда сохранял определенную очарованность «великой культурой Чайковского и Достоевского». Так же и в украинском обществе неприятие Путина и его агрессивного курса нередко сопровождается культурной лояльностью к России, которая побуждает выискивать признаки того, что эпоха путинизма вот-вот закончится.
Эпоха путинизма действительно не продлится вечно, и «другая Россия» действительно возможна. Но дело в другом, на протяжении всей своей истории, несмотря на все метаморфозы, Россия никогда не переставала быть империей. То есть страной, для которой отношения с Украиной — это вопрос внутренней, а не внешней политики. Да и само государство Украина — лишь историческая неловкость.