Лондон — С начала 2021 года появляется все больше признаков возврата к нормальному состоянию до пандемии, по крайней мере в странах, которые не страдают от новых опасных вариантов коронавируса. Высокочастотные экономические показатели во многих регионах мира укрепляются, опасения по поводу массовой безработицы уступают место опасениям по поводу инфляции, а G7 только что провела саммит в форме личной встречи.
Но есть в глобальной экономике одна фундаментальная проблема: из-за пандемии отношения Китая с остальным миром, похоже, только ухудшились.
Создав в 2001 году аббревиатуру БРИК (Бразилия, Россия, Индия и Китай), я внимательно следил за восхождением Китая, и меня начали считать китайским «быком». Я был воодушевлен экономическим потенциалом страны в 1990 году, когда впервые посетил Пекин, работая в Swiss Bank Corporation. Прогуливаясь по шумным уличным рынкам столицы, я был удивлен тем, насколько нормально это воспринималось. Может ли эта якобы «коммунистическая» страна стать главной силой в мировой экономике?
Вопрос не покидал меня на протяжении 1990-х годов, отчасти из-за того, что международные макроэкономисты постоянно заламывали руки по поводу растущей зависимости мировой экономики от потребления в США. Эти опасения нарастали со времен начала моей карьеры как профессионального экономиста в 1980-х, когда я оказался в центре политических дилемм, связанных с cоглашением Плаза (1985) и Луврским соглашением (1987).
В то время политики США стремились повысить внутренний спрос в других развитых странах (а именно в Германии и Японии). И после относительного успеха Китая в преодолении азиатского финансового кризиса 1997 года я стал рассматривать его как альтернативный глобальный двигатель, который все искали.
Но цель увеличения внутреннего потребления ставит перед китайской моделью развития дилемму. Большинство данных показывают, что потребительские расходы Китая по-прежнему составляют менее 40% от общего ВВП страны. Инвестиционные расходы и экспорт — вот что подпитывало китайскую махину на протяжении большей части последних трех десятилетий (особенно в первые годы). Умеренная доля потребления в ВВП Китая резко контрастирует с этим показателем в Соединенных Штатах, который, будучи на уровне около 70%, вероятно, слишком высок. В результате, с точки зрения мировой экономики, потребительские расходы Китая технически составляют лишь около одной трети от потребительских расходов США.
Но стоит отметить несколько дополнительных моментов. Хотя потребительские расходы в Китае остаются относительно низкими, за последние 20 лет они выросли, составляя вначале примерно одну шестую от американских. Более того, этот небольшой рост гораздо сильнее повлиял на мировую экономику, чем изменения в потреблении США. И глобальное влияние китайского потребления имеет огромные перспективы роста, чего не скажешь о США.
Поэтому в общих интересах, чтобы потребительский спрос в Китае продолжал расти. Хотя маловероятно, что потребительские расходы Китая когда-либо достигнут 70% ВВП, но их увеличение до 50% — вполне разумная и желательная цель как для Китая, так и для всего мира. Если ВВП Китая (в долларах США по текущему курсу) к 2030 году вырастет до уровня США, потребление на уровне 50% от ВВП означает дополнительные 4 триллиона долларов потребительских расходов во всем мире.
В своих последних обсуждениях лидеры Китая выразили желание удвоить доходы домохозяйств в течение следующих 15 лет, что будет означать среднегодовое увеличение реального (с поправкой на инфляцию) ВВП примерно на 4,5%. С учетом старения рабочей силы Китая эта цель гораздо более реалистична, чем попытка достичь двузначных показателей темпов роста, как было в прошлом, и в целом она будет соответствовать продвижению экономики Китая в сторону паритета с США. Но если доля потребления в ВВП не увеличится, я сомневаюсь, что Китай достигнет своей цели.
Как и в любой другой стране, экономический рост Китая в среднесрочной перспективе будет определяться темпами роста производительности, а также размером и составом его рабочей силы. Поскольку рабочая сила перестала расти численно, дополнительный экономический рост должен быть обеспечен за счет повышения производительности.
Здесь Китай должен разрешить главное противоречие. Как правило, наибольшей продуктивностью обладают секторы обрабатывающей промышленности, а не сферы услуг, и именно в производстве легче всего добиться дополнительного прироста производительности. Но одновременно Китай должен повысить роль личного потребления, что обычно подразумевает более высокий спрос на услуги. Достичь обеих целей одновременно — это легче сказать, чем сделать.
Я подозреваю, что китайские политики пока мало задумывались об этой дилемме или о том, как она может повлиять на другие международные проблемы Китая. Еще до пандемии covid-19 было ясно, что экономика Китая слишком велика, чтобы его политики могли игнорировать глобальные последствия своих решений. Проблемы, начиная от китайских технологических гигантов, таких, как Huawei, до присутствия китайских студентов в западных университетах, стали источниками напряженности. Также никуда не ушла обеспокоенность международного сообщества ситуацией с правами человека в Китае, плюс неудачи во внутренней политике, из-за которых вспышка covid-19 переросла в пандемию.
В конце концов, Китаю, если он хочет увеличить как внутреннее потребление, так и производительность, понадобится остальной мир. Лучший способ для КНР улучшить свое международное положение — мягкая дипломатия, уважающая предпочтения и чаяния других стран, а не рассматривающая их как источники конфронтации. Без такого изменения стратегии Китай не достигнет своей цели по удвоению доходов в течение 15 лет, из-за чего его народ — и все мы — окажемся в худшем положении.