Мой переводчик очень любил выпить, это первое, с чего надо начать. Второе, о чем следует сказать,- это то, что хотя каждый из нас не прочь время от времени пропустить стаканчик, но полноценный загул на просторах Заполярья — это не лучший вариант, когда не можешь без переводчика, на улице сорокаградусный мороз, а ездовые лайки не слушаются.
Разумеется, были тревожные звоночки. Когда я впервые обратился к услугам Ивана — назовем его так — для поездки в таежные леса северной России, от моего внимания не ускользнуло, что по вечерам мой верный помощник сует себе в спальник перед сном бутылку водки. Ну ладно, думаю, каждому свое. Ведь Иван располагал к себе не только внешностью, но и неудержимым обаянием и острым умом. Я решил, что для грядущего предприятия — тысячекилометрового путешествия по Чукотке на Дальнем Севере России — лучше компаньона не найти.
И, конечно же, Иван снова начал творить чудеса, подбирая ключ к массе чиновников, преграждавшим нам путь, начиная с самого губернатора, этого пережитка советской эпохи, который, как я подозревал, сам не прочь заложить за воротник на сон грядущий.
«Скажи этому англичанину, чтобы чесал обратно в свою сраную Англию!» — крикнул он из своего кабинета. (К счастью, это презренное создание вскоре покинуло свой пост. Теперь он депутат).
Вот мы и в местной столице Анадыре, где нам предстоит убедить упряжку ездовых собак смириться с тем, что командовать ими отныне будет неопытный британец. Мне помогали чукчи Яша и Толя, двое кряжистых мускулистых персонажей, чьи предки пасли оленей в безлесой тундре. Если воздух вдруг «прогревался» до минус 15, они обходились без перчаток.
Не поймите меня превратно. Как можно винить жителей далекой провинции в девяти часовых поясах от Москвы в самом дальнем конце Сибири в желании забыться от боли и кошмаров? После краха коммунизма все легкие на подъем, — у кого к тому же водились деньжата, — собрались и уехали.
Давным-давно русские прибыли сюда с учением Ленина, суля чукчам школы, дома и больницы. Все, что требовалось от кочевников, — это отказаться от своей независимости, оленей и так далее. Короче, от всего своего наследия. Они так и сделали. А что теперь, спустя 80 лет? У обитателей тундры не осталось ничего, кроме верных собак.
Наконец, Ивана почти без сознания приволокла одна из его новообретенных подруг, и мы отправились дальше на север сквозь белизну. Собаки меня по-прежнему не слушались. Мы мчались все дальше и дальше на своих упряжках. И все же, несмотря на обжигающий мороз, я боялся не столько беспощадного пейзажа, сколько пьяных поселян.
В Сирениках мой нетрезвый переводчик затеял драку с Яшей. В Провидении я выковыривал Ивана из сугроба, где обнаружил его ночью уже полузамерзшим. И так регулярно. Каждое жилище давало нам не передышку от пронизывающего ветра, а тяжелое забытье. Наконец, Яша и Толя тоже поддались. В один из особенно запоминающихся обедов Иван стащил из местной больницы медицинский спирт. Чукчи подмешали из своего чайника одеколон.
Положение было плачевное. Мне резало глаза видеть хороших парней в этом ступоре, и я ненавидел боль, от которой им так хочется забыться. На практике мне предстояло кормить лаек самому, — а всего их было штук 30. В глазах у каждой собаки, когда они смотрели, как их хозяева спотыкаются, а потом падают ниц в сугроб, читался страх.
Но потом через несколько поселков свершилось чудо: собаки вдруг стали меня слушаться. Изолированные не жестокими ветрами Арктики, а уделом человеческим, мы с собачьей упряжкой слились воедино. Это все от невзгод: они сближают, напоминая нам, на кого и на что мы можем положиться.
И тут я понял, что справлюсь.