The Telegraph: при Макроне Франция перестала думать и существовать

Что стало с Францией? Такое чувство, что некогда красивейшая, умнейшая и культурнейшая страна планеты угодила в спираль необратимого упадка. Это понимают и сами французы — в прошлогоднем опросе 61% респондентов заявили, что их родина катится под откос — но они не в силах это предотвратить.

Настроение угрюмое, обиженное и злое. Прямо под поверхностью — насилие, как во время протестов "желтых жилетов" четыре года назад. А тот, кто дерзнет заглянуть за фасад французского государства, обнаружит разгул кризиса, который угрожает самому существованию страны.

Причин у кризиса — бесчисленное множество. В его основе, однако, лежит отчаяние людей, которых обманывали так долго, что они больше не верят своим лидерам, даже когда те говорят правду. Умонастроения сумеречные, по временам даже апокалиптические: настоящее настолько беспросветно, а людей затирали так долго, что они лишились всяких надежд на будущее. Слава ассоциируется у них со стремительно уходящим прошлым и постоянно меркнет.

Ранее в этом году, когда судьба Франции висела на волоске во время президентских выборов, Эммануэль Макрон решительно расправился со своей соперницей Марин Ле Пен, выставив ее в ходе теледебатов путинским пуделем. Разумеется, его переизбрали — с большим отрывом.

Но того ликования, как после его первой победы в 2017 году, не было. На сей раз французы уже не воспринимают обещания президента всерьез: он и его окружение оказались лишь меньшим из двух зол. Всего через месяц его партия потеряла власть в Национальном собрании, где с тех пор верховодят крайне левые и крайне правые.

Макрон был унижен: не президент, а одно название, да и сама его должность растеряла почет и славу, заложенную архитектором Пятой республики генералом де Голлем.

С тех пор стареющий вундеркинд попытался вернуть доверие народа, признав то, что все и так знают: что их страна больше не гордость европейской цивилизации, а нация, недовольная собой и неспособная сберечь собственное самосознание, не говоря уже о революционном наследии и образе всемирного борца за права человека.

Основная часть французов испытывает непреходящую панику и ярость из-за бесконтрольной иммиграции и глубокой отчужденности мусульманского меньшинства.

На прошлой неделе в телеинтервью Макрон всячески отстаивал свои заслуги в области правопорядка после нашумевшего убийства 12-летней парижской девочки Лолы, но впервые признал горькую правду: "Если посмотреть на сегодняшнюю преступность в Париже, то нельзя не признать, что минимум половина преступлений совершается либо иностранцами, либо нелегальными иммигрантами, либо теми, кто уже ждет вида на жительство".

Еще год назад аналогичные заявления из уст своих правых противников Макрон бы яростно осудил. То, что он заговорил об этом сам, — признак отчаяния. Ибо это означает, что французское государство не только выпустило из рук контроль над собственными границами, но и не в состоянии интегрировать стремительно растущее население из бывших колоний.

В конце концов, Париж — это микрокосм Франции. Беспредел и доходящая почти до мелкого терроризма анархия в пригородах столицы докатываются и до других городов. Граффити, вандализм и грязь, уродующие парижские улицы, расплескались по всей стране.

Ветхая инфраструктура и отвратительные памятники "звезд" авангарда воплощают собой угасание парижской элегантности в искусстве, одежде и манерах. А пожар 2019 года, едва не уничтоживший Нотр-Дам, символизировал крах христианства в стране, некогда преданной Богоматери как никто.

Упадок Франции проявляется и в другом. В основе политического недомогания лежит болезнь экономическая. От пандемических потрясений и конфликта на Украине она лишь усугубилась, но продиктована отнюдь не ими. Долгая история "дирижистских" правительств, как левых, так и правых, которые ставили государственный контроль превыше свободного предпринимательства, оставила в наследство централизованную экономику, неспособную адаптироваться к глобальным вызовам.

Возьмем, например, автомобильную промышленность: в ней по-прежнему заняты 800 000 французов, но, по выражению газеты Le Monde, начиная с апреля, когда продажи рухнули на 17%, она "борется за существование". С тех пор компании "Рено", "Пежо" и "Ситроен" еле держатся на плаву из-за дороговизны энергии. Нация пионеров механики и одержимых водителей разлюбила автомобили. А флагманы отрасли стушевались, словно кролики в свете автомобильных фар.

Та же история и в атомной энергетике, которая дает стране 70% электричества. Из-за неспособности заменить стареющую инфраструктуру более половины из 56 реакторов вышли из строя — аккурат перед самой страшной зимой на памяти ныне здравствующих.

Управляющую электростанциями компанию EDF национализировали, и впервые за несколько десятилетий Франция завозит энергии больше, чем экспортирует, дело чуть было не дошло до отключений. В обозримом будущем она не только уступит место ведущего экспортера электроэнергии Швеции, но и крепко испортит себе репутацию в области энергетической безопасности.

Французское сельское хозяйство тоже сдает позиции иностранным конкурентам — особенно в производстве говядины. По данным Евростата, за последние 20 лет объем ее производства во Франции сократился на 9% до 1,4 млн тонн.

Тем временем продуктовая инфляция выросла в прошлом месяце до 11,8%, а свежие продукты подорожали в годовом исчислении почти на 17%. Государственные субсидии удерживают общую инфляцию ниже среднего уровня по ЕС, но даже в среднесрочной перспектива эта политика замазывания глаз и подкупа потребителей их собственными деньгами долго не продержится.

Налоговое бремя во Франции — одно из тяжелейших в развитом мире. Отношение налога к ВВП составляет 45,4%, второе по величине в ОЭСР. Для сравнения, в Великобритании этот показатель составляет 32,8%. Иными словами, французское правительство тратит почти 53% ВВП страны, а правительство Великобритании — примерно на 10% меньше. Таким образом, хотя британцы и платят высочайшие налоги за 70 лет, но доходов по сравнению с французами им перепадает гораздо больше.

Безработица среди французской молодежи также остается стабильно высокой: 15,6% по сравнению с 9% в Великобритании. При этом рост ВВП в этом году, по прогнозам Международного валютного фонда, составит 2,5%, тогда как экономика Великобритании вырастет на 3,6%.

При этом французское государство, даже раздутое конфискационной фискальной политикой и торговым протекционизмом, не спасло промышленные регионы от неизбежного упадка. Некий аналог английской "Красной стены" (исторически голосующие за лейбористов регионы от Мидлендс до Йоркшира на севере страны, – прим. перев.) можно найти на севере и востоке Франции, при этом в депрессию скатились даже сельские районы. Опросы общественного мнения отдают "Национальному объединению" Ле Пен почти 50%, причем большинство протестного электората сосредоточено в "Ржавом поясе" и во французской глубинке.

В стране пустует до 3 миллионов домов (или 8,2% от общего числа), сообщило национальное статистическое управление в прошлом году. Это больше, чем на рубеже тысячелетий — тогда этот показатель составлял 6,9%. Причем в некоторых коммунах доля пустующего жилья перевалила за 20%.

Застарелая проблема централизованной бюрократии, подавляющей свободный рынок, привела к тому, что во Франции, в отличие от Великобритании и США, упадок традиционных отраслей промышленности не был компенсирован ростом новых. Вместо того чтобы сокращать налоги и бюрократию ради удержания предприимчивой молодежи и привлечения инвесторов, Франция собезьянничала худшие из "англо-саксонских" повадок.

Хотя именно Франция придумала высокую кухню, современные французы обедают в "Макдо" чаще других европейцев. При этом вульгарность "Макдональдса" и другие стороны коммерческой американизации — далеко не худшая статья французского импорта.

Подобно заокеанским коллегам, французские ученые и политики в последнее время развязали междоусобную войну из-за "пробудившейся" идеологии политкорректности. Даже президент Макрон признал, что это грозит "расколоть республику надвое".

Два года назад исламист обезглавил школьного учителя Сэмюэля Пати, и среди французских интеллектуалов вспыхнул жаркий спор из-за слов министра образования, что "левоисламисты" из университетских городков потворствуют радикалам.

Биохимик и бывший министр высшего образования Фредерик Видаль предупредила, что некоторые преподаватели "все видят через призму своего желания разделить, расколоть и найти врага".

Ярая политкорректность с ее тоталитарной нетерпимостью и врожденными мелкобуржуазными замашками угрожает ученым кругам по всему миру, но во Франции эта проблема стоит, пожалуй, особенно остро. Почему? Потому что ей она давно знакома.

В мае 1968 года университеты тоже оказались слабым звеном. Что тогда, что сейчас, целое поколение студентов подмяло под себя робких профессоров своей самовлюбленностью и гедонизмом. Старшие поколения французов только начали осознавать, насколько их околдовали интеллектуальные гуру, захватившие власть в хаосе беспорядков 1968 года.

Пожалуй, величайший вред из этих искусителей нанес умнейший циник Мишель Фуко. Его книги и лекции подорвали моральные устои французской истории, общества и интеллектуальной жизни. Лишь сейчас, спустя десятилетия после его смерти в 1984 году, Франция постепенно понимает, что ее околпачил злой гений — а по словам современника, еще и растлитель малолетних.

Подобно другим из этой плеяды аморалов после 1968 года, Фуко рос в строгой католической семье среднего класса и получил прекрасное образование. Недовольство нынешних французов во многом оттого, что всего этого они лишились. Церковь по сути лишилась своего места в обществе, буржуазия выхолостилась, семья распалась, а система образования больше не поощряет тягу к знаниям.

Упадок французской школы на всех уровнях особенно удручает тех, кто знал их в период расцвета. В беззастенчиво элитарных лицеях и высших школах царила высочайшая конкуренция, но своей цели они достигли, подняв руководство Франции до превосходного уровня. Но после 1968 года гниль поразила все узлы системы.

В прошлом году Макрон закрыл Национальную школу государственную управления, которую сам когда-то закончил, на фоне обвинений в элитизме и групповом мышлении. Ее создал в 1945 году Шарль де Голль в расчете ослабить хватку высших классов над рычагами власти.

Увы, Макрон, типичный продукт системы, сам стал проводником ее упадка. Франции нечем похвастаться и в Международной программе оценки достижений учащихся (PISA): в ее рейтинге она расположилась гораздо ниже Великобритании и Германии. По навыкам чтения Франция опустилась в 2018 году с 19-го на 23-е место. Для сравнения, Великобритания заняла 14-е место. В мировом рейтинге высших учебных заведений от журнала The Times Higher Education в числе 50 лучших оказался лишь один французский университет — альянс парижских вузов PSL.

Следствием этого стал упадок французской науки. Это выявила пандемия, когда Макрону пришлось признать, что его страна не в силах произвести собственную вакцину — в отличие от США, Великобритании и Германии. Кроме того, у французских властей на вакцинацию ушло гораздо больше времени, чем у их британских коллег.

Это никого не удивляет. Франция никогда не была чистой меритократией: ее беспристрастности и строгости всегда мешали связи, коррупция и классовость. Но от интеллектуального и экономического обнищания буржуазии пострадали судебная власть, медицина, армия и средства массовой информации. Качество политиков тоже поразительно низко. Как Макрон не Де Голль, так и среди журналистов нет личностей формата его главного критика Раймона Арона. Французская общественная жизнь — это безжизненный лунный пейзаж из посредственностей.

Спутником внутреннего распада стала геополитическая слабость. При Макроне Франция не смогла поддержать Украину в борьбе с российской агрессией и потеряла влияние на североафриканском заднем дворе. Контраст между непритворным восхищением Зеленского Борисом Джонсоном и раздражением от объятий Эммануэля Макрона незабываем.

Всего несколько месяцев назад президент Франции отстаивал вывод войск из бывшей колонии Мали после десятилетней борьбы с джихадистскими группировками. Своим решением из-за ссоры с правящей хунтой он оставил союзных британских миротворцев без поддержки с воздуха и распахнул двери российскому влиянию: Москва уже направила в регион частных военных подрядчиков.

Даже немцы, которых французы после Брексита приобняли еще крепче, стремятся отсесть от партнера подальше, поскольку их интересы расходятся.

Межправительственные встречи и совместный визит в Пекин отменены, а обед Макрона и Шольца в прошлом месяце не решил ни одного из поставленных вопросов. Германия при Шольце пошла своим путем, разбив надежды Макрона возглавить ЕС с уходом Ангелы Меркель. Новые государства-члены презирают Францию за попытки заключить мир с Путиным, а большинство из них попросту игнорирует его позерство.

То же ощущение упадка мировой державы ощущается и в сфере, где Франция некогда блистала: в высокой культуре. В прошлом месяце Нобелевскую премию по литературе получила 84-летняя Анни Эрно. Подобно более известному норвежскому писателю Карлу Уве Кнаусгору, Эрно пишет так называемую "автопрозу", погружая читателя в захватывающие мелочи повседневного существования.

Этот искупительный опыт обыденности наверняка близок читателю, но едва ли это великая литература уверенной в себе нации. Наоборот, произведения Эрно пропитаны солипсизмом и нигилизмом нации в упадке.

Француз Мишель Уэльбек, как писатель гораздо тоньше Эрно, опубликовал в начале года более пророческий роман. Действие книги "Уничтожить" разворачивается в 2027 году, когда Макрон покинет свой пост. Его видение Франции мрачно — ее общество пораженно нищетой и безработицей и стремительно стареет. Писатель по сути описывает смертельную болезнь. В отличие от Эрно, чье изображение старческого слабоумия матери шокирующе бесстрастно, сочинения Уэльбека о конце жизни пропитаны человечностью.

Но даже Уэльбек не видит для Франции светлого будущего. Как и большинство его соотечественников, он считает, что Макрон не найдет в себе смелости признаться в неудачах руководства, которые привели Францию к столь неумолимому экономическому, общественному, политическому и интеллектуальному упадку. Пессимизм величайшего писателя страны красноречивее всего говорит о ее культурном отчаянии.

Последнее завещание Уэльбека — его прощальная элегия Франции, потерявшей смысл своего существования. При Макроне французы перевернули знаменитое декартовское изречение. Теперь оно звучит так: "Я больше не мыслю — значит, я больше не существую".