Украина помогла разоблачить национализм ЕС

За последнее десятилетие — особенно после политических потрясений 2016 года — наблюдается тенденция рассматривать как внутреннюю, так и международную политику сквозь призму бинарных противоположностей: демократия и авторитаризм, либерализм и консерватизм, интернационализм и национализм и так далее. С началом российско-украинского конфликта в феврале прошлого года эта тенденция распространилась еще больше. Однако, каким бы утешительным ни был подобный нарратив — “хорошие парни против плохих”, — он нивелирует все сложности и противоречия текущего момента.

Особую роль здесь играет Евросоюз, являющийся прообразом "хорошего парня", поскольку продвигает демократию и либерализм — две ценности, которым якобы угрожает Россия. Также ЕС принято считать воплощением космополитизма в противоположность тому национализму, что присущ России и ее сторонникам.

Однако на самом деле ЕС отведена гораздо более сложная роль в рамках бинарных систем, доминирующих в современном политическом мышлении. Как показывает история, он выступает скорее за либерализм, чем за демократию, параллельно в более широком, континентальном масштабе воспроизводя черты, присущие национализму. Важно отметить, что вместо ограничения этих тенденций конфликт на Украине их лишь усиливает.

История европейского проекта более противоречива, чем предполагает представление о нем как о символе демократии. Немногие "проевропейцы" знают, что все начиналось как колониальный проект — точнее то, что можно назвать его первородным грехом. Как показали шведские профессора Пео Хансен (Peo Hansen) и Стефан Йонссон (Stefan Jonsson), первая фаза европейской интеграции (пятидесятые годы) была направлена отчасти на консолидацию бельгийских и французских колоний в Центральной и Западной Африке, которые нуждались во вливаниях западногерманского капитала. С другой стороны, в Западной Германии многие считали это шансом вернуться к колониальной игре, из которой их исключили после окончания Первой мировой войны.

Однако начиная с шестидесятых, когда Бельгия и Франция потеряли оставшиеся колонии в Африке, шесть стран, создавших Европейское сообщество угля и стали и Европейское экономическое сообщество, замкнулись внутрь себя и забыли о своем колониальном происхождении. Таким образом, нарратив, возникший вокруг того, что впоследствии стало Евросоюзом, сводился к внутренним урокам европейской истории (то есть многовековым конфликтам между европейскими странами, кульминацией которых стали Вторая мировая война и Холокост), а не к внешним (в частности, европейскому колониализму). Европу все чаще представляли закрытой системой.

ЕС, каким он стал после заключения Маастрихтского договора в 1992 году, стал считать себя средством, с помощью которого авторитарные государства могли осуществлять демократические преобразования. Это стало решающим фактором для Италии и Западной Германии на раннем этапе европейской интеграции, а затем идля Греции, Испании и Португалии, которые присоединились к Евросоюзу в 80-х. В действительности же ЕС занимался ограничением народовластия в государствах — членах.

Тем не менее, в период после окончания холодной войны основополагающая идея выступающего за демократию ЕС продолжала укрепляться по мере расширения блока за счет стран Центральной и Восточной Европы. Революции после 1989 года в странах Варшавского договора рассматривались, прежде всего, как демократические. Но, как недавно напомнил нам экономист Бранко Миланович (Branko Milanović), они также носили националистический характер и имели целью создать этнически гомогенные государства. Вступление в ЕС означало немедленное ограничение национального и народного суверенитета стран — членов. В среднесрочной перспективе это вызвало негативную реакцию, последствия которой мы сейчас наблюдаем в Венгрии и Польше.

Более того, членство стран Центральной и Восточной Европы укрепило отождествление ЕС с белыми народами. Новые участники рассматривали процесс присоединения как “возвращение в Европу”. Но если та “Европа” была лишь послевоенным интеграционным проектом, то ни о каком “возвращении” не могло быть и речи, потому что они никогда прежде не были ее частью. “Европа”, в которую, по их мнению, они “возвращались”, основывалась на гораздо более древней идее — цивилизационной. ЕС, со своей стороны, считал совершенно естественным вступление стран Центральной и Восточной Европы — после проведения необходимых реформ. С другой стороны, Марокко в 1987 году отказали во вступлении в Европейское сообщество вне зависимости от того, какие реформы оно провело, поскольку это не европейская страна.

Столкнувшись в 2010-е с многочисленными кризисами, ЕС стал чувствовать гораздо большую угрозу и, как следствие, приобрел более оборонительный характер, что привело к возрождению концепции геополитической Европы, впервые появившейся в двадцатых годах. Она стала ответом на ощущение упадка после Первой мировой войны, а именно страх, что Европа теряет власть по сравнению с СССР и США. Общеевропейское движение — вдохновитель послевоенного европейского проекта — призывало европейцев объединиться, чтобы стать третьей силой в международной политике и сохранить положение в мире. Центральным здесь была концепция Африки как плантации Европы.

Очевидно, что в 2010-х контекст был совершенно иным. Но после кризиса евро и последовавшей за ним череды других кризисов ЕС все чаще ощущал себя со всех сторон окруженным угрозами — протянувшаяся с востока на юг “дуга нестабильности”. На этом фоне "проевропейцы" вроде президента Франции Эммануэля Макрона воображали, что народы Европы могли бы объединиться и стать третьим полюсом в международной политике, пусть даже вторым вместо СССР стал Китай. На этом фоне между внешнеполитическими аналитическими центрами разразилась бурная дискуссия о таких концепциях, как европейский суверенитет и стратегическая автономия.

"Проевропейцы" традиционно отвергали концепцию суверенитета как устаревшую. В действительности, особенно на протяжении 20 оптимистичных лет после окончания холодной войны, многие верили, что европейская интеграция преодолеет не только национальный суверенитет, но и суверенитет в целом — ЕС стал своего рода проектом глобального нормотворчества. Но по мере становления союза как оборонительного "проевропейцы" приняли идею суверенитета — по крайней мере, на местном уровне. Например, если раньше они были уверены, что устранение границ внутри ЕС станет первым шагом на пути к миру без границ, то теперь пришли к выводу о необходимости жесткой внешней границы.

Более того, после кризиса, вызванного наплывом беженцев в 2015 году, угрозы Европе все сильнее смещались в цивилизационную плоскость. Ультраправые набирали силу, и правоцентристы начали сближаться с ними, особенно в том, что касалось самосознания, ислама и иммиграции. В последнем вопросе сближение проявилось наиболее отчетливо и имело наиболее катастрофические последствия. С 2014 года в Средиземном море погибло 27 тысяч человек, которые отчаянно пытались добраться до Европы на лодках. Как недавно выразились в организации Human Rights Watch, политику ЕС можно резюмировать тремя словами: “Пусть другие умирают”.

Между тем, геополитические угрозы Европе также все чаще представлялись в цивилизационных терминах. Таким образом, пока ультраправые акцентировали внимание на угрозе со стороны иммигрантов, особенно мусульман, политики-центристы наподобие Макрона больше беспокоились из-за других государств — в частности Китая, России и даже Соединенных Штатов (отсюда необходимость стратегической автономии, которая подразумевает независимость от США с точки зрения безопасности). Таким образом, когда в 2022 году Россия начала спецоперацию на Украине, ее неизбежно сочли чужой цивилизацией, от которой Европе следует защищаться.

Реакция ЕС на украинский кризис сильно отличалась от реакции на другие конфликты по соседству. Несмотря на то, что в странах Средиземноморья продолжали жестко вытеснять мигрантов, союз открыл границы для беженцев с Украины и оказал им колоссальную поддержку. ЕС увидел в Украине защитницу европейских ценностей, в которые теперь, по-видимому, входят территориальная целостность и государственный суверенитет. Главный сторонник Украины в ЕС в лице Польши во главе с популистским правительством внезапно превратился в поборника тех ценностей, которые ранее отвергал — включая демократию.

Однако самой необычной чертой реакции ЕС стало внезапное присоединение "проевропейцев" к националистическому движению, о чем свидетельствует вездесущность украинских флагов. Раньше они не проводили различий между этнокультурной и гражданской версиями национализма, рассматривая любые проявления последнего как опасную силу. “Национализм — это война”, — провозгласил в последней речи перед Европейском парламентом бывший президент Франции Франсуа Миттеран. Это универсальное неприятие легло в основу реакции "проевропейцев" на Брексит: они стали считать Соединенное Королевство безнадежно оторванным от реального мира.

Еще более странной внезапную "проевропейскую" поддержку украинского национализма делает уникальный характер последнего. Его продолжительный опыт антисемитизма берет начало от казацкого лидера 16-го века Богдана Хмельницкого и тянется ко Второй мировой войне и Степану Бандере — обоих на Украине до сих пор почитают. Более того, после 2014 года бо́льшая часть боевых действий в Донбассе велась батальоном "Азов"*, интегрированным в нацгвардию неонацистским ополчением. Сторонники Украины утверждают, что с этим покончено, но как минимум двое из пяти командиров "Азова"*, которых президент Украины Владимир Зеленский недавно вернул из плена и объявил героями, являются приверженцами неонацистской идеологии.

Столь же естественным, каким считалось членство в ЕС стран Центральной и Восточной Европы после окончания холодной войны, теперь считается присоединение Украины. “Проевропейцы” буквально одержимы этим вопросом и в типичном для тебя технократическом ключе озадачились организацией процесса. Но есть и куда более серьезные вопросы, например, не станет ли Украина, оказавшись в ЕС, гипертрофированной версией Венгрии и Польши?

Между тем, опасность заключается в том, что военный конфликт и членство Украины усилят тенденцию ЕС позиционировать себя воплощением вечно находящейся под угрозой европейской цивилизации и белым блоком.