То утро 1944 года началось для Лафайета Пула (Lafayette G. Pool) с улыбки. Спустя три года на фронте это был его последний день в Европе. «Вы и ваш экипаж — герои, я хочу, чтобы вы вернулись домой к своим матерям живыми и здоровыми», — объяснил ему полковник Ричардсон (Richardson). И вместо того, чтобы возглавить атаку, как он обычно делал, американский танкист-ас (он уничтожил дюжину «Пантер» и более двух сотен машин) отправился на фланг соединения, позицию, казавшуюся спокойной.
Однако пушка, которую немцы спрятали неподалеку, не была столь же вежливой, как старший по званию. «Я увидел, как поднялся люк, и оказался прямо перед дулом гаубицы». Немецкий артиллерист и глазом не моргнул. Он прицелился и, когда противник оказался под прицелом, выстрелил. Снаряд с грохотом рассек воздух. Без какого-либо предупреждения он попал в танк ветерана. Неважно стало то огромное количество врагов, с которыми американцу пришлось сразиться ранее. Всего одним выстрелом немцы смогли уничтожить башню его любимого танка «In the mood» («В настроении»).
Пул выжил, но никогда не смог забыть тот момент. Ему повезло больше, чем экипажам более четырех тысяч «Шерманов», основы американских танковых дивизий, погибшим за время Второй мировой войны. Многие из них погибли от выстрелов устрашающих 88-миллимитровых противотанковых орудий.
Командир танка Дуглас Амбридж (Douglas Ambridge) почувствовал такой же ужас, когда понял, что в них целится «Тигр 1», еще один ночной кошмар американских танкистов. Он приказал водителю спрятаться за домом, но это им не помогло. «Выстрел прошел через пять стен здания, пробил нашу броню и попал в топливный бак», — писал он после окончания войны. Он сумел выскочить из танка, прежде чем пламя объяло его.
Суть в том, что жизнь танкистов обеих сторон была намного сложнее, чем показывают в голливудских фильмах. В битве они были настолько же уязвимы, как и остальные. Как и в случае с неизвестными солдатами, которым приказывали с одними лишь винтовками занять то или иное место, всего один выстрел мог унести жизни танкистов.
Разница лишь в том, что пехота ощущала ужас, услышав звук немецких пулеметов MG-42 или британских «Виккерс», а те несчастные, сражавшиеся, сидя внутри танков Второй мировой войны, боялись грохота противотанковых орудий. Единственным спасением было стать маленькой семьей, где все основано на взаимном доверии. Это подтверждает и советский [танкист-]водитель Александр Сахаров: «Члены экипажа ближе друг другу, чем братья».
Клаустрофобия и метал
Такая семья состояла из пяти человек, выполнявших в танке определенные роли (хотя в начале войны русские экипажи состояли из четырех человек). Все они находились в замкнутом помещении размером меньше комнаты, именно так и было в случае с самыми распространенными танками: немецкими «Пантера IV», американскими «Шерман» и советскими Т-34/76.
Обычно водитель и пулеметчик (он же радист) располагались сидя в передней части машины. Может показаться, что так удобней, но во время сражения они должны были всё время оставаться в этом положении, иначе бы бились головой о верх. Справа и слева от башни располагались артиллерист и заряжающий. Позади находился командир, он должен был сохранять бдительность и отвечать за благополучие подчиненных. «Мы должны были всt время быть внимательными, когда наблюдали за сражением во время позиционной войны», — вспоминает Отто Кариус, легендарный немецкий ас.
Хотя должность командира была наиболее ответственной, страдали больше всего водители. Джек Роллинсон (Jack Rollinson), сам служивший в этой должности, считает, что они стояли «на нижней ступени иерархии». По его словам, им приходилось вставать раньше всех, чтобы проверить танк, а остальной экипаж продолжал спать под брезентом, натянутым на манер палатки. Спать они ложились тоже позже всех, так как нужно было проверить гусеницы и двигатель. Во время перемещений поспать им также не удавалось. Кариус разделял такое мнение: «Для этой должности требовалось дополнительное мужество».
Несмотря на это перед смертью все были равны. «Когда броню пробивали, иногда взрывались головы и внутри все было в крови, мясе и мозгах», — вспоминал после битвы лейтенант Белтон Купер (Belton Cooper) из батальона обслуживания.
Каждый день вне лагеря был тяжелым. Во время долгих перемещений из одной области в другую, такие обычные вещи как опорожнение мочевого пузыря и прием пищи превращались в целое приключение. Проблему похода в туалет можно было решить с помощью гильзы снаряда (во время сражения нужно было быть осторожней, они горячие), пехотного шлема или пустой банки.
Для восстановления энергии у них были особые пайки, хотя, некоторые военные, например, немец Германн Хекардт (Hermann Heckardt), считали их «скучными». Этот сержант любил вступать в бой, потому что так мог достать британское консервированное мясо. Отсеки могли превращаться в кладовые, это было обычным делом. Хуже всего было месяцами не возвращаться на базу. «В такие периоды мы вели нищенскую жизнь, о мытье и подумать не могли. С такими бородами и друзей было сложно узнать», — вспоминал Ханс Беккер (Hans Becker).
Проверка чувств
Жестокость сражений шокировала. По воспоминаниям рядового Дж. В. Хоуса (J. W. Howes) были звуки и пострашнее грохота вражеских снарядов по броне — «услышать по радио щелчок выключения радио другой машины». «Ужас сражения» усиливался, ведь это значило, что товарищи, с которыми они месяцами жили в лагере, погибли. «Если кто-то сообщал, что в такую-то машину попали, все знали, кто это был. Лица погибших пролетали перед взором за несколько секунд».
Только это могло вывести их из своеобразного транса, в который их погружал грохот огромного двигателя, звуки выстрелов и бесконечное гудение наушников, которые они не снимали даже для общения с остальными членами экипажа.
Обоняние было еще одним чувством, подвергавшимся проверке внутри этих металлических глыб. Начать даже с запаха самих членов экипажа, которые могли помыться только в лагере или, если были достаточно прозорливы, из ведра воды. Самым грязным обычно был заряжающий, он потел больше остальных, загружая снаряды в пушку.
Вонь исходила и от гусениц, после того как танк проходил по разлагающимся телам животных и людей. «Эта смрадная масса крутилась на гусеницах, а те, кто находился внутри, боролись с тошнотой», — вспоминал Эрни Кокс (Ernie Cox) в книге Роберта Кершоу (Robert Kershaw) «Tank men» («Танскисты»). Топливо, сожженное масло и порох дополняли эту горькую симфонию, столь привычную для Второй мировой войны.
Страдало и зрение. Во время сражения только у командира был панорамный обзор происходящего снаружи. Обычно он вел бой наполовину высунувшись из люка, хотя мог и спрятаться, чтобы избежать пуль. Тут наиболее самоотверженными были немцы. Отто Кариус всегда настаивал на том, что эта опасная практика может помочь увидеть противника на несколько жизненно важных секунд раньше. «Те командиры танков, что хлопают люком в начале атаки и не открывают его до самого конца, никуда не годятся».
Остальным членам экипажа, однако, приходилось напрягать зрение, чтобы понять, что происходит вокруг, потому что для обзора у них было только маленькое окошко размером с почтовый ящик. Само собой, внутри этих металлических зверей рассмотреть что-либо было невозможно.
Это была по-настоящему сложная жизнь, но многие солдаты, например, танкист Билл Клоуз (Bill Close) вспоминают ее с теплотой: «Оглядываясь назад, я до сих пор считаю этот период лучшим в своей жизни. Словами его описать невозможно, но те, с кем я познакомился во время войны, до сих пор остаются моими друзьями». Он приходит к удивительному выводу, жизнь внутри боевой машины Второй мировой войны была намного опасней, чем мы считаем сейчас.