The Economist: соперничество США и Китая несет угрозу финансовой стабильности

В 1919 году Джон Мейнард Кейнс с тоской рассуждал о том, как Первая мировая война привела к краху великую эпоху финансовой глобализации. Всего несколькими годами ранее какой-нибудь лондонец мог, попивая чай в своей постели, одним телефонным звонком “вложить свои богатства в природные ресурсы и новые предприятия в любой части земного шара”. Ежели его душенька лежала скорее к государственным облигациям, чем к полезным ископаемым или рискованному капиталу, он мог “подкрепить безопасность своего состояния добросовестностью жителей любого мало-мальски серьезного образования на любом из континентов, куда только простирается фантазия или о чем имеются доподлинные сведения”. В этом “экономическом Эльдорадо” и “финансовой утопии” с ее возможностью “непринужденно и беспрепятственно” участвовать в создании мирового богатства и прошли юные годы Кейнса. Однако ее разрушила война, разразившаяся в 1914 году.

Спустя сто с лишним лет второе пришествие финансовой глобализации открыло перед дневным трейдером, вооруженным лишь телефоном, столько вариантов, что воображаемый джентльмен эпохи Кейнса оказался бы жестоко посрамлен. И хотя в Европу вернулась война, лишь немногие финансовые каналы действительно закрылись. Массового краха рынков акций и облигаций, как в годы Первой мировой, не повторилось. Лондонцу образца 2024 года по-прежнему ничего не стоит выбрать из десятков фондовых бирж по всему миру ту, на которой он пожелает разместить свои средства.

Однако глобальная финансовая система снова перестраивается. Раз за разом повторяющиеся кризисы и неспособность Запада сдержать их последствия подстегнули страны со средними доходами к углублению внутренних рынков капитала, укреплению внутренних институтов и самоизоляции от международных потоков капитала с их нестабильностью. Финансовая война под началом Америки стимулировала создание параллельных систем, чьи узкие места неподвластны дяди Сэму. Обе эти тенденции привели к созданию новой системы, более распределенной, чем привычная центростремительная модель по принципу “спицы на втулке”. По новой схеме у стран есть варианты помимо Америки. Наконец, третья тенденция — ширящийся экономический конфликт Америки с Китаем — может рано или поздно вынудить некоторые страны определиться с выбором. А это чревато уже крахом всей системы.

Начнем со стран, которые решительно шли к самодостаточности вместо того, чтобы полагаться на капризы глобального капитала. Ключевой такой блок состоит из жертв азиатского финансового кризиса 1997–98 годов. Спекулятивный “набег” на таиландский бат, на том этапе зыбко привязанный к доллару, превратился в финансовый и экономический тайфун, охвативший большую часть Юго-Восточной Азии, Южную Корею и Гонконг.

Кризис оказался настолько разрушительным еще и потому, что задолженность корпораций и финансового сектора в предыдущие годы росла быстрыми темпами. Средства заимствовались из-за границы, на короткий срок и в иностранной валюте. В июле 1997 года, когда валютная привязка Таиланда порвалась, стало очевидно, насколько это рискованно. Центральному банку пришлось обесценить бат, и стоимость долларового долга в местной валюте резко взлетела. Эта же закономерность впоследствии повторилась в Малайзии, на Филиппинах и в Индонезии. Одного этого хватило бы, чтобы вогнать фирмы с высоким уровнем заемных средств в бедственное положение или даже банкротство. Мало того — глобальные инвесторы стремглав покинули регион, бросая свои позиции впопыхах и без разбора. В результате разросся целый кризис финансирования, когда краткосрочный внешний долг уже не подлежал пролонгации, — и это умножило число дефолтов и усугубило экономический спад во многих странах.

В последующие годы, как отмечает Клиффорд Ли, управляющий инвестиционным подразделением крупнейшего банка Юго-Восточной Азии DBS, политики региона начали ужесточать контроль над внешними инвестициями. Это ограничило компаниям доступ к капиталу (и, следовательно, их рост), но при этом исключило повторное появление подобных уязвимостей. В то же время, отмечает его коллега по DBS Арт Каруньяванич, правительства стран Азии занялись приватизацией и биржевой регистрацией государственных компаний.

Сочетание ограничений на движение капитала, высоких коэффициентов накопления и биржевых котировок “национальных жемчужин”, как выразился Каруньяванич, вдохнуло новую жизнь в региональные рынки капитала. В результате, когда бóльшую часть остального мира захлестнул финансовый кризис 2007–09 годов, Юго-Восточная Азия осталась относительно невредимой, а правительства начали выпускать крупные транши суверенного долга в собственных валютах вместо долларов.

Сейчас, говорит Ли, облигации азиатских фирм хорошо раскупаются на региональном уровне, поскольку местные инвесторы-толстосумы перебивают коллег из Лондона и Нью-Йорка, предлагая более выгодные условия.

Между тем в странах со средним уровнем дохода по всему миру финансовые и экономические институты окрепли и могут эффективнее обезопасить себя от превратностей глобального финансового цикла. Многие из них накопили валютные резервы и могут защищать собственную валюту от набегов спекулянтов и кризисов. Центральные банки стали более независимыми и нередко ведут борьбу с инфляцией, переняв методы из стран побогаче. Во время последнего глобального инфляционного кризиса финансовые стражи в Бразилии, Чили, Венгрии, Перу, Польше и Южной Корее начали повышать процентные ставки задолго до Федеральной резервной системы США и Европейского центрального банка — и успешно сдержали рост цен.

Эти события неуклонно подрывают господствующую роль Запада в финансовой системе — причем во многом к лучшему. Более устойчивые институты — это очевидное благо. Контроль за движением капитала в Юго-Восточной Азии помог предотвратить нестабильность из-за неустойчивого притока капитала и ускорил сроки платежей на внутренних рынках, обеспечив быстрорастущим компаниям региона естественный источник “терпеливого капитала” (долгосрочных вложений). Причем этого удалось достичь, не отрезая регион от международных финансов. Небоскребы, вымахавшие в финансовом квартале Сингапура как грибы, до сих пор украшают логотипами международных банков, а иностранный капитал по-прежнему течет, как ни в чем не бывало.

Менее благоприятной представляется вторая сила, меняющая глобальные финансы, — Америка и союзники превратили саму систему в оружие. Сама по себе экономическая война не новость. Она восходит, как минимум, к запрету Афин на торговлю с соседями из Мегар в 432 году до н. э. Но формат экономический войны XXI века, куда, помимо собственно торгового эмбарго, вошел еще и шантаж посредством самой финансовой системы, вывел ее на новый уровень. Отслеживание электронных платежей вкупе с господством доллара в мировых финансах и центральным положением американских банков предоставили американскому правительству невиданное доселе влияние. Вашингтон получил возможность отключать от финансовой системы не только отдельные банки, но и целые юрисдикции. В результате страны неизбежно начали искать альтернативу финансовым рычагам, сосредоточенным в руках США.

Америка ужесточила контроль над иностранными финансами после терактов 11 сентября 2001 года. Перебирая способы, как перекрыть будущим злоумышленникам доступ к денежным средствам, Министерство финансов остановилось на Swift — глобальной службе обмена сообщениями для облегчения крупных трансграничных платежей. Данные Swift помогают отслеживать сделки и выявлять связи между террористами и финансистами. Благодаря им Министерство финансов смогло обнаружить и другие связи — между иностранными банками и странами под санкциями США. А Закон о борьбе с терроризмом (еще один отголосок 11 сентября) позволил Министерству финансов выдавливать такие банки из бизнеса.

Впервые это оружие пошло в ход в сентябре 2005 года против банка Banco Delta Asia (BDA) в Макао, а затем еще раз, уже в феврале 2018 года, — против латвийского банка ABLV. Оба раза настоящей мишенью стала Северная Корея. Министерство финансов обвинило банки в том, что они позволяют Пхеньяну нарушать международное право, в том числе финансируя его программу по созданию ядерного оружия, и пригрозило присвоить им статус “подозреваемого в отмывании денег”. По Закону о борьбе с терроризмом американским банкам будет запрещено предоставлять BDA и ABLV корреспондентские счета, а это фактически отрежет их от банковской системы Америки. Это, в свою очередь, помешает им осуществлять долларовые переводы для клиентов и лишит их доступа к международным финансам. Для других же банков дальнейшее сотрудничество с BDA и ABLV будет чревато аналогичным статусом.

В обоих случаях эффект был немедленным и разительным. Глобальные банки бросились стремительно выводить средства. За считанные недели после заявлений Минфина оба виновника столкнулись с кризисом ликвидности, а руководство ими перешло к надзорным органам. Крах оказался столь стремительным, что до апелляций дело даже не дошло. Теперь же, благодаря указу Джо Байдена от декабря 2023 года, Минфин может применить аналогичные меры к любым иностранным финансовым учреждениям, которые заподозрит в поддержке российской военно-промышленной базы.

У Америки и ее союзников есть другие способы отключить врагам доступ к жизненно важным звеньям финансовой системы. С 2008 года американским банкам запрещено осуществлять долларовый клиринг от имени иранских банков, причем запрет распространяется даже на сделки всецело за пределами Америки (например, когда иностранная фирма покупает нефть за доллары). Санкции Запада против крупнейших российских банков, введенные после присоединения Крыма в 2014 году, запретили им привлекать акционерный или долговой капитал в Америке и Европе. Еще более жесткие санкции, введенные в 2022 году, расширили запретный список и отключили доступ к Swift. Причем такие запреты имеют серьезные последствия далеко за пределами самой Америки. Исследование консультационной компании Deloitte от 2009 года показало, что более половины мировых финансовых учреждений руководствуется санкционным списком Америки, решая, с какими фирмами можно вести дела, а с какими нет.

Однако все санкции такого рода толкают действительных и потенциальных жертв на поиск обходных путей. Это подразумевает снижение зависимости от звеньев финансовой системы, подконтрольных Западу. Для Ирана это, в первую очередь, продажа нефти частным нефтеперерабатывающим предприятиям, не боящимся гнева Америки, — причем скорее всего не в долларах, а в юанях или дирхамах ОАЭ. Для России — создание платежной системы “Мир” под управлением центрального банка, чтобы облегчить внутренние платежи в отсутствие западных аналогов. Для Китая же вопрос заключается в том, возможен ли в принципе обходной маневр, который позволит парировать санкции масштаба тех, что Америка ввела против России в 2022 году, заморозив валютные резервы центрального банка. Это, в свою очередь, поднимает еще один вопрос: как такие действия против Китая скажутся на самой Америке?

Всё более напряженное экономическое соперничество между Америкой и Китаем и есть та третья сила, меняющая мировую финансовую систему. Как и Россия, Китай создал собственные платежные сети, не связанные с Западом, — отчасти чтобы обезвредить себя от любых будущих санкций. Но чтобы представить себе подлинный масштаб китайско-американского бряцания оружием и его последствия, обратите внимание на его влияние на потоки капитала по всему миру.

Самые очевидные препоны, которые чинят друг другу обе стороны, — это межгосударственные программы проверки инвестиций. Американский комитет по иностранным инвестициям уже давно изучает входящие инвестиции, так или иначе сопряженные с национальной безопасностью. Но в последнее время дел у него прибавилось. В 2022 году, несмотря на падение объемов, комитет проверил 286 сделок — в два с половиной раза больше, чем десять лет назад. Его полномочия также расширились: Байден поручил сосредоточиться на безопасности производственно-сбытовых цепочек и технологическом лидерстве. Великобритания запустила собственный механизм проверки инвестиций в 2022 году — опять же в целях национальной безопасности — и только за первый отчетный год проверила 866 сделок. Япония в прошлом году добавила в режим проверки иностранных инвестиций еще девять отраслей, включая производство полупроводников. Об ужесточении правил проверки задумался и ЕС.

Новшество кроется в подходе Америки к внешним инвестициям: он призван ограничить возможности граждан вкладываться в новые предприятия как минимум в одной из частей света. Исполнительный указ от августа прошлого года предписывает Минфину проверять инвестиции в “технологии двойного назначения” (передовые чипы, квантовые вычисления и искусственный интеллект) в “проблемных странах” (в первую очередь, в Китае). Оправдывается это тем, что национальная безопасность важнее инвестиционных доходов, а Минфин в любом случае проверяет лишь узкий круг секторов. Просто так вышло, что именно они больше всего интересуют инвесторов. Однако внутриполитические соображения могут ужесточить проверки еще больше. Так, Комитет по иностранным инвестициям США рассматривает перспективу поглощения компании US Steel, не владеющей такими уж секретными технологиями, концерном из Японии — союзницы в сфере безопасности. Торговый представитель Дональда Трампа Роберт Лайтхайзер предложил расширить полномочия комитета, включив в него инвестиции, которые могут нанести Америке “долгосрочный экономический ущерб”.

С учетом всего этого неудивительно, что международные фирмы и инвесторы принимают меры, чтобы через них не прошел китайско-американский водораздел. Sequoia, одна из успешнейших в мире венчурных компаний, объявила в июне прошлого года о разделении на отдельные американские, китайские и индийские предприятия. Сингапурские банкиры говорят, что китайские компании прибывают к ним на нейтральную территорию “целыми косяками”, — некоторые даже начинают там биржевые котировки, хотя цену им наверняка предложат ниже, чем в Гонконге.

Еще пару лет назад, по словам одного сингапурского банкира, из-за ужесточения правил международных проверок китайские фирмы могли бы хорошенько задуматься над тем, кого привлекать в качестве крупных инвесторов, а кого нет. В конце концов, нет смысла рассчитывать на “терпеливый капитал” западной компании, которую ее правительство отзовет в любой момент. Но сегодня это уже никого не тревожит: настроения изменились настолько, что в любом случае инвестировать могут лишь те, кто так или иначе повязан с Китаем.

Долгосрочные последствия такого раскола тревожат всю мировую экономику. Свободные потоки капитала дают инвесторам больше возможностей, а компаниям — больше источников финансирования. Более того, разворот этих потоков вследствие геополитического противостояния чреват всевозможными проблемами. Внезапный вывод иностранного капитала может спровоцировать обвал цен на активы и стать угрозой самой финансовой стабильности. При этом некоторые страны окажутся более подвержены потрясениям, лишившись возможности диверсифицировать риски на международном уровне. Пока что до этого переломного момента еще далеко. Но он приближается: международные потоки капитала резко сократились, а те, что остались, диктуются скорее геополитическими соображениями.