Изнанка истории: как неожиданные союзники выиграли Вторую мировую

Уинстон Черчилль, Франклин Рузвельт и Иосиф Сталин — странная троица. Черчилль, британский премьер, был высокомерный аристократ, славящийся своим пристрастием к бренди и сигарам. Американский президент Рузвельт питал к Британской империи плохо скрываемую антипатию. Сталин же был вовсе другого поля года ягода: советский диктатор лишил жизни миллионы соплеменников. Но когда в 1941 году на Советский Союз напал Адольф Гитлер, эта троица выдающихся лидеров заключила невероятный союз — и выиграла Вторую мировую войну. Об этом рассказывается в новой книге Уинстона Грума* (Winston Groom) "Союзники", изданное Национальным географическим обществом США.

В беседе со мной** из своего дома в Пойнт-Клире, штат Алабама, Грум объяснил, что Рузвельт плохо представлял себе личность Сталина и его намерения из-за потока "липовых новостей" из СССР. Еще он рассказал, как Черчилль стал для британцев символом отваги и сопротивления, и какой урок эта троица может преподать нам сегодня.

Уинстон Грум: Черчилль с Рузвельтом добивались встречи со Сталиным с того самого момента, как Америка вступила в войну. Сталин все медлил, ссылаясь на занятость и отнекиваясь тем, что его присутствие жизненно необходимо на русском фронте. На самом деле, он и на сто миль к фронту не приближался [смеется] (речь идет о битве за Москву в ноябре 1941 года, когда немецкие позиции находились примерно в 30 километрах от Кремля. — Прим. ИноСМИ). К тому же Сталин не любил летать. Тогда союзники договорились встретиться в Тегеране, куда Сталин мог добраться на личном поезде.

То, что эти трое стали союзниками — само по себе невероятно. Друг дружке они не доверяли. Рузвельт не доверял Черчиллю, потому что не любил империй, а Британская была крупнейшей за всю историю человечества. Черчилль не доверял Рузвельту, потому что многие англичане противились вступлению в войну США, и ему приходилось учитывать общественное мнение. Сталин же, по собственному признанию, не доверял вообще никому — даже самому себе. Однако подозрения усилились, когда Черчилль с Рузвельтом, прибыв в Тегеран, выяснили, что готовится некое покушение. Поэтому остановиться им пришлось в советском посольстве — где за ними обязательно будет устроена слежка.

— Утверждать не возьмусь. Думаю, на этот вопрос не ответит никто. Черчилль, кстати, тоже звал его "дядя Джо" — за глаза. Но Рузвельт в самом деле был слегка не в курсе. Новости дня он — как и многие его соплеменники, включая сотрудников Госдепартамента — узнавал из газеты New York Times. А ее корреспондент в Москве, Уолтер Дюранти (Walter Duranty), был настоящим подонком. Пользуясь его репутацией бабника и выпивохи, Советы поселили его в шикарных апартаментах, поили спиртным и подгоняли ему девочек. За это он и рисовал СССР в радужных тонах — хотя коммунисты убили и заморили голодом миллионы. Поэтому, едва вступив в должность президента, Рузвельт признал советское правительство.

Когда же мы втянулись в войну, "возводить напраслину" на одного из главнейших союзников США нам было уже не с руки. Поэтому Белый дом и Госдеп продолжали обелять СССР. Черчилль же на такое не покупался. Но он понимал, что других союзников нет, и приходится довольствоваться теми, какие есть. Когда немцы напали на СССР, Сталин автоматически превратился в союзника, хотел он того или нет. И да, это был мощный союзник. Бог его знает, чем бы все обернулось, не вступи Советы в антигитлеровскую коалицию.

— [Смеется] Вообще-то поначалу он собирался стать священником. Мать отправила его в семинарию. Там он проучился, пока ему не исполнилось 16 — тогда его вытурили за чтение запрещенной литературы. Наверное, какая-кто коммунистическая пропаганда, что же еще? После этого он встал на путь марксизма-ленинизма. Свою карьеру он начал, добывая деньги для дружков-марксистов единственным способом, который знал — воровством. Они грабили банки, занимались вымогательством и все в таком роде. Этим он промышлял где-то десять лет — до самой русской революции. К тому моменту он уже стал членом партии и приобрел некий вес. Это был очень жестокий человек. Он руководствовался тем, что цель оправдывает средства. Говорят, он как-то сказал что-то вроде "Смерть одного — трагедия, смерть миллионов — статистика". (Эта фраза, ошибочно приписываемая Сталину, в действительности — слегка перефразированная цитата из романа Э. М. Ремарка "Черный обелиск". — Прим. ИноСМИ.)

— Жест "виктория" в исполнении Черчилля стал в годы Второй мировой символом британского сопротивления. Какую роль он сыграл в выживании страны?

— Огромную. Сложно себе представить, чем бы все закончилось, если бы не он. Я не смотрел фильм "Темный час" ("Darkest Hour"), но там есть сцена, где граф Галифакс, министр иностранных дел, спрашивает, не пора ли подумать насчет мира с немцами, выяснить их условия. Черчилль сперва мешкает, а потом спускается в подземку, чтобы узнать, что думают простые британские подданные. Так вот, это чушь собачья [смеется]! На самом же деле он ответил: "Если долгой истории нашего острова суждено, наконец, закончиться, пусть она закончится, лишь когда последний из нас упадет на землю, захлебнувшись собственной кровью". Так он им и заявил.

За что ни возьмись, везде был Черчилль. Его речи по радио вдохновляли народ. Он мастерски мобилизовывал людей, по этой части он был сущий дока. Он никогда не колебался. Черчилль учился в Королевской военной академии в Сандхерсте, это британский аналог Вест-Пойнта, несколько лет прослужил в Афганистане, Африке и Индии. В Первую мировую он был полковником и нюхал порох в окопах во Франции, так что войну он знал отлично. Это был первоклассный солдат и выдающийся лидер.

— У него не было выбора. С начала немецкого наступления и до конца 1943 года Сталин был приперт к стенке. Советы остро нуждались во всех видах вооружений — танках, артиллерии. Не хватало даже радиоприемников. Одолей немцы Советский Союз, за исход Нормандской операции никто бы не поручился, ведь немцы в таком случае успели бы собрать вдвое, а то и втрое больше сил, чем у них оказалось в день высадки союзников.

Я думаю, на сталинские репрессии пошла лишь малая часть переданного им оружия. К тому же в такой войне хороши все средства. Взамен Рузвельт получил советское сопротивление немцам. И потому был доволен.

— Не думаю, что метания — подходящее слово. Американцы собирались высадиться еще в 1942 году, но Черчилль, опытный солдат, опаленный боями за Галлиполи, знал: высадка с моря — опаснейшая задача из всего арсенала военных операций. Допусти мы просчеты, второго шанса нам никто не даст. К тому моменту Англия уже потеряла немало людей и оружия в Дюнкерке. Потеряй они еще одну армию, они бы оказались в плачевном положении.

Черчилль пытался разжечь боевые действия на других фронтах — в северной Африке или Италии. Он метил в Балканы, по его собственным словам, "мягкое подбрюшье Европы", а затем планировал двигаться через бывшую Австро-Венгрию. С высадкой он тянул, потому что знал: Великобритании в ней отведена ключевая роль. Потому и сопротивлялся американскому давлению до самого 1944 года.

Операция оказалась крупнейшим морским вторжением в мировой истории. Вряд ли его когда-нибудь превзойдут. Только за первые несколько дней мы высадили на побережье около миллиона человек, а затем еще несколько миллионов. На то, чтобы вырваться из Нормандии ушло более полутора месяцев. И все же мы обманули немцев: они-то рассчитывали, что вторжение произойдет 150 милях к северу, в районе Па-де-Кале. Высадка в Нормандии стала началом конца нацистской Германии.

— Я бы сказал, прагматизм. Советы там и так уже присутствовали, а Прибалтика исторически входила в состав царской России. Так что Рузвельт не очень противился их возвращению в коммунистическую систему. Польша вообще была у России на пороге. Польское правительство в изгнании Рузвельт недолюбливал — как, впрочем и Черчилль — и к тому же они прекрасно понимали, что после войны они уже не смогут ни на что повлиять. Так что они попытались задобрить Сталина, чтобы тот не жадничал и не заграбастал себе всю Восточную Европу. Впрочем, он их все равно не послушал. Они-то надеялись, что он поумерит свои аппетиты — мы же все-таки союзники. Но Сталин все сделал по-своему.

— Да. Он раскусил Сталина с самого начала и не верил ни единому слову коммунистов. Рузвельт вел себя [усмехается] менее однозначно, что ли. Репортеру New York Times он как-то раз заявил, будто Сталин в Кремле не главный. Любопытное заявление. Оно доказывает, что, в отличие от Черчилля, Рузвельт не слишком хорошо представлял себе реальность.

— Это были выдающиеся лидеры, но при этом простые смертные. Они тоже ошибались. С сегодняшних позиций мы считаем их гигантами. Думаю, Черчилля считали гигантом еще при жизни. А вот американцы насчет Рузвельта были уже не так уверены — как-никак он сидел у власти очень долго. Что русские думали о Сталине мы не знаем — соцопросов он не проводил [Смеется].