У этой книги необычный формат. Ширина – 25 сантиметров, длина - 17,5 сантиметров. Более того, в книге - 141 страница. Уже с первого взгляда книга кажется странной.
На обложке написано «Kytice». Ниже - «Букет». Еще ниже – «Kytica». Нет, это не туристический путеводитель по пражским цветочным магазинам. И не безумный учебник чешского языка. Это трехъязычное издание сборника стихов Карела Яромира Эрбена Kytice (Kytice z pověstí národních, Karel Jaromír Erben; на русском языке книга выходила под названием «Букет народных сказаний» - прим. пер.). Эти стихи знают те, у кого в школе по литературе и чешскому языку отметки были в верхней части оценочной шкалы.
В эти дни, наверное, неприлично говорить, тем более писать, о чем-то кроме ареста экс-гейтмана Давида Ратха (как жителя Центральной Чехии меня все это тоже раздражает). Наверное, еще допустимо спорить о победе словаков над канадцами и о том, как сыграют наши. Атмосфера вокруг - напряженная, и темы бесед в парках на лавочках и разговоров в трамваях имеют политическо-социально-спортивный характер. А выбранная мною книга в эти напряженные для общественности дни – чешско-русско-словацкая.
Если с г-ном гейтманом Ратхом художественное произведение, полное красивых и возвышенных слов, ничто не связывает (кроме темной атмосферы), то с хоккеем некоторую связь найти можно, как минимум - этническую. Но я не хочу говорить об этом сокровище чешской литературы, поскольку качество произведения чешского историка, юриста, архивариуса, поэта, переводчика и писателя XIX века Карела Яромира Эрбена - бесспорно, и о его трудах писали тысячу раз.
Я хочу просто констатировать, что эту книгу стоит иметь у себя дома, хотя в приличных библиотеках чешских квартир это сочинение Эрбена, скорее всего, уже есть.
Издание, которое вместо вредного для здоровья печенья можно предложить к чаю говорящим по-русски или по-словацки гостям, действительно уникальная вещь. Эту книгу стоит поставить на полку рядом с раковиной, найденной летом на море.
Когда я взяла эту книгу в руки, у меня внутри что-то сжалось, и все сокровища, украденные миллионы, спрятанные под полами и в коробках, вдруг показались мне такими незначительными в масштабе истории человечества. А вот работа господина Иржи Клапки (Jiří Klapkа), я надеюсь, переживет все скандальные политические новости наших дней.
Г-н Клапка – председатель Чешской ассоциации русистов и Чешско-словацкой сцены. «Zemřela matka a do hrobu dána, сироты детки остались; a každé ráno na hrob prichádzali a matičku svou hledaly», - Клапка читает строки из книги (Перевод цитируемых строк: «Мать умерла, ее положили в гроб, сироты детки остались; каждое утро они приходят на могилу, и ищут свою маму»), а по радио звучит очередная вариация на тему все той же коррупции. К счастью, нерифмованная.
«Гм», - произношу я и не успею перевести дух, как г-н Клапка начинает читать другой отрывок.
«Hoj ty Štědrý večere, святочных гаданий, čo dobrého prinášaš pre ĺudí i statok? («Эй, Рождественский вечер святочных гаданий, что хорошего ты приносишь для людей и скота»)» - г-н Клапка может цитировать Карела Яромира Эрбена на трех языках - то на одном, то на другом, перескакивая с русского на чешский и словацкий. Он читает стихи, будто скользит по льду на коньках, меняет одну ногу на другую и даже не задумывается об этом.
Я не поняла, почему ему пришло в голову прилагать такие героические усилия «только» ради того, чтобы книга Kytice увидела свет на трех славянских языках и в более чем достойных переводах. За русский язык «отвечал» Николай Николаевич Асеев (на самом деле - Штальбаум, по фамилии отца, который был страховым агентом), друг Пастернака, переводчик стихов Мао Цзэдуна и любимец Сталина. Что не мешает констатировать факт, что русский перевод Kytice ему удался. Впрочем, как и словацкому поэту Любомиру Фельдеку (Lubomír Feldek).
Эта книга - три в одном, плюс гигиеническая упаковка. Я имею в виду душевное очищение. «U lavice dítě stálo, в крике гнулось, корчилось. Čo by sa ti, štěňa, stalo, keby si tak mlčalo? («У лавки дитя стояло, в крике сгибалось, корчилось. Что же с тобой будет, если ты замолчишь?»)». Эти строки – бальзам для моей психики, нарушенной годами журналистской работы. И я верю, что это так и было бы, даже если бы я не знала ни один из этих трех славянских языков. Или знала только какой-то одни из них.
«Красота, видите»,- обращает ко мне свои серо-голубые глаза г-н Клапка. «А вот еще! - вдруг он повышает голос, и этот тон не соответствует нежному взгляду человека, который боготворит поэзию. – Здесь нет текста, вместо него стоят точки!»
Действительно. В нескольких местах русского перевода стихов зияют белые, пустые места. Точнее, в этих местах вместо букв, которые Эрбен складывал в слова, стоят точки. «Цензура», - сразу же подумала я.
Десять лет работы корреспондентом газеты Lidové noviny в бывших республиках Советского Союза сильно повлияли на мое сознание. «Эти строки показались политически неверными, и русские их просто демонстративно выкинули. Не перевели», - говорю я и гордо жду, что г-н Клапка кивнет головой в знак согласия. Он улыбается и отрицательно качает головой:
«Neobjímej nikoho
z rána do večera:
před klekáním pak se zase
vrátíš do jezera».
Г-н Клапка размеренно читает стихи (перевод цитируемых строк: «Не обнимай никого с утра до вечера: перед вечерним звоном ты опять вернешься в озеро»). «Наверное, эти объятия были слишком сексуальными. А, как известно,секса в СССР не было», - вслух рассуждаю я. У г-на Клапки есть время, как ни у кого другого. У людей, которые издают книги на трех языках, времени должно быть очень много. Мой аргумент подтверждает еще одна пропущенная в русском переводе строфа. По-словацки она звучит так:
«Těraz sa s pánom kráĺom teš,
potěšuj sa s ním, koĺko chceš!
Objímaj jeho svieže telo,
hĺaď na to jeho jasné čelo,
priadka překrásná!»
(«Развлекайся сейчас с паном королем, радуйся с ним, сколько захочешь, обнимай его свежее тело, смотри на его ясное лицо, прекрасная пряха»).
Точно. Переводчик стихов великого Мао не мог произнести ничего подобного. Г-н Клапка подмигнул мне. И все. Свой секрет он оставит при себе. «Наверное, во время перевода эти строки как-то потерялись. Или сам Асеев просто выбросил их, не нашел рифмы, или ему не понравились эти строки, или он их пропустил», - неопределенно в итоге скажет он. Мне кажется, никакое историко-политическое расследование его не интересует.
Я разочарована. Никакой конспирации, никаких тайных посланий, просто рассеянность автора. Я знаю совсем немного трехъязычных книг, где один из языков – чешский. Но такие книги есть. Невероятно красивое трехъязычное издание произведения Арношта Лустига (Arnošt Lustig) Neslušné sny на чешском, английском (Indecent Dreams) и еврейском (Chalomot megunim) стоит у меня дома рядом с огромным словарем – словарем чешского, персидского и пушту. Это издание помогало мне не раз.
Но когда во время чтения этих книг я пытаюсь быстро переходить с одного языка на другой, у меня мало что получается. Нет, эти книги не предназначены для того, чтобы «скользить» с одного язык на другой. С «Букетом» так можно сделать: у г-на Клапки все идет как по маслу, у меня – уже хуже. Слова чешские, русские и словацкие скользят, как намазанные гусиным жиром. Г-н Клапка – современный деятель эпохи чешского Возрождения.
Свою трехъязычную книгу Kyticе он посвятил г-ну Иржи Сухи (Jiří Suchý). Несмотря на политиков, моду, спешку, современные тенденции, глупые новости о состоянии дел и коррумпированное общественное сознание, г-н Клапка чувствует, какие души подходят друг другу.
