Нужно благодарить нырка с красным носом за то, что Эрнст Майр стал не медиком, а выдающимся биологом-эволюционистом. Будучи орнитологом-любителем, он обнаружил красноносого нырка - впервые после 1846 года - на одном из прудов в Центральной Германии. Всего три года спустя Майр уже наблюдал за миром птиц в лесах Новой Гвинеи - уже как доктор зоологических наук. В 1931 году он приехал в США, где в 1956 года стал профессором в Гарвардском университете. Эрнст Майр родился 5 июля 1904 года в Кемптене, Австрия. Сегодня ему исполняется 100 лет. Он живет в живописном поселке в Бедфорде, под Бостоном. Здесь у него взяла интервью Мадлене Амбергер.
Die Welt: Какие у Вас возникают чувства, когда Вас называют 'современным Дарвиным'?
Эрнст Майр: Как можно отвергнуть такую лестную характеристику? Возможно, это покажется преувеличением, но я не знаю никого, кто лучше знал бы все тонкости эволюционной биологии, чем я. Однажды меня спросили, кто является номером два. Это привело меня в замешательство. Потому что, если говорить откровенно, то никто не может быть мне сильным соперником.
Die Welt: Каковы Ваши важнейшие вклады в эволюционную биологию?
Майр: Формулировка понятия биологического вида как сообщества, возникновение которого связано с размножением. Второй вклад относится к образованию видов. У Дарвина почти ничего об этом нет. В моей книге 'Systematics and the Origin of Species' (1942 г.) я пришел к заключению о географическом возникновении видов. Это значит, что популяции какого-либо вида, разделенные географическими преградами, развиваются в результате этого независимо друг от друга.
Die Welt: Почему потребовалось 80 лет, чтобы была принята вся концепция?
Майр: Для многих естественный отбор, постепенный характер эволюции и образование видов не вписывались в их философское мировоззрение. Если быть сторонником типологии, в которой все существа считаются постоянными, то как можно верить в постепенное образование видов? Эти две вещи несовместимы.
Die Welt: Стивен Джэй Гоулд со своей теорией прерывистого равновесия до последнего выступал против градуализма.
Майр: Да, а его теория основывается на одной из моих работ 1954 г. Могут быть очень быстрые изменения, если популяция очень мала. Но внезапное возникновение видов - всегда исключение.
Die Welt: Как и Дарвин, Вы считаете, что индивидуумы являются мишенью селекции. Что Вы думаете о Ричарде Давкинсе и его теории эгоистического гена?
Майр: Он абсолютно не прав.
Die Welt: Вы спорите с ним об этом?
Майр: Мы уже давно не встречались. Как говорится: We agreed to disagree - мы согласились, что несогласны. Давкинс является одним из последних представителей сконцентрированной на генах теории. Но в природе гены сами по себе, отдельно, не существуют. Отбор отдельно взятого существа и происходит, возможно, из-за какого-то определенного гена, но в центре всегда, всегда находится индивидуум.
Die Welt: Вы считаетесь главным представителем синтеза эволюционной биологии и генетики. Вы с самого начала понимали значение молекулярной биологии?
Майр: И да, и нет. Но благодаря молекулярной биологии что-то около 1940 года были решены все главные проблемы эволюционной биологии. В теоретическом построении ее до сих пор ничего не изменилось. И это при том, что ежегодно появляются книги, оспаривающие различные основополагающие тезисы. Пока безуспешно. Прочность Дарвинской теории поистине удивительна.
Die Welt: Вы подчеркиваете роль случая в эволюции.
Майр: Без случайности было бы невозможно объяснить, почему у павлина такой хвост. При бегстве от врагов он очень мешает. Это иллюстрирует и другой момент: речь идет не о выживании самых приспособленных, а об уничтожении самых слабых. В смысле выживания павлин с таким хвостом не может быть самым лучшим павлином. Но если будут уничтожаться только самые слабые, то останется очень много таких, кто не особенно хорош, но и не особенно плох.
Die Welt: На какие еще нерешенные вопросы Вам хотелось бы ответить?
Майр: Меня интересуют так называемые живые ископаемые, как, например, мечехвостый краб. Этому виду 200 миллионов лет. Но окаменелые ископаемые почти не отличаются от сегодня живущих животных. С другой стороны, существует группа рыб, цихлиды в Африке, которые всего за 100 тысяч лет произвели примерно 1 тысячу новых видов. Что делает одну группу такой стабильной, а другую - такой гибкой? Этого мы не понимаем.
Die Welt: Как дальше пойдет эволюция человека?
Майр: Нового вида 'человек' не будет. Возможно, это несчастье для человека, что благодаря своему дару технологического изобретательства, он может выживать во всех географических нишах, - начиная от степей и кончая тропическими лесами.
Die Welt: Звучит пессимистично.
Майр: А я и есть пессимист. Перенаселение, разрушение окружающей среды, - это очень вредно для человечества. Я не вижу никаких признаков естественного отбора. Сегодня не будет вознагражден тот, у кого мозг будет больше, чем у других. Говоря чисто умозрительно, у более приспособленных сегодня нет стимула производить особенно много детей. Наоборот.
Die Welt: Есть ли что-то, о чем бы Вы могли сказать: вот этим я должен заняться?
Майр: Разрешите, я отвечу в обход. Когда в 1931 году я пришел в Американский музей естественной истории, не было никакой подходящей литературы о птицах Новой Гвинеи. А ведь это самый интересный мир птиц на земле. На этом острове существует больше видов, чем во всей Австралии. После этого я 10 лет занимался систематизацией этих птиц. Вопрос, который я задаю себе иногда: если бы я занимался этим менее скрупулезно и потратил в два раза меньше времени, сколько бы более важного я мог бы сделать в области эволюции?
Die Welt: Экспедиции на Новую Гвинею в 1928 и 1930 годах занимали в Вашей жизни центральное место. Почему Вы больше никогда не ездили туда?
Майр: Потому что мне больно. Когда я был в Австралии, меня много раз приглашали в Новую Гвинею. Но я всегда отказывался. Уже в 50-х годах остров не был тем райским уголком, каким я его помнил. Недавно друзья написали мне из местечка Номи, где я когда-то причалил, страшное письмо. Страна становится биологической пустыней.
Die Welt: В последние годы Вы занимались философскими вопросами биологии. Почему это важно для Вас?
Майр: Потому что и сегодня философы придерживаются ложного мнения, что биология является второй физикой. Они все еще придерживаются мнения Канта, сказавшего когда-то совершенно неверную вещь: наука может считаться наукой, только если в нее входит математика. В соответствии с этим, Дарвинский труд 'О происхождении видов' - не научный, поскольку не содержит ни одной математической формулы. Поэтому столь важно название моей новой книги 'What Makes Biology Unique' (Что делает биологию уникальной). Органическое отличается от неорганического своей уникальностью и многообразием. Электрон есть и останется электроном. А среди 6 миллиардов людей не найти двух идентичных индивидуумов.
