На эти выходные я съездил в свой колледж на пятую встречу выпускников и получил возможность пообщаться с несколькими профессорами, которых я знал и с которыми работал там на факультете русского языка. Мы говорили о моей жизни, о литературе и об историях разных казусов в России. Одна рассказала о своем “chudo-rebyonok”, родившемся методом суррогатного материнства в Грузии (ее муж - грузин, а суррогатное материнство - распространенная практика в Грузии). На самом деле, большая часть ее проблем, связанных с бюрократией, происходили из США. В итоге все кончилось хорошо, хотя ее дочь, на настоящий момент почти годовалая, до пяти лет будет иметь паспорт, где она изображена восьминедельной. ("Знаете, - сказала она консулу, - я могу взять любого малыша в мире и возить его по этому паспорту. Вы хотите, чтобы я начала заниматься торговлей младенцев на международном уровне?")
В большинстве историй, однако, было замешано путешествие в Россию или проведенное там время, что и навело меня на мысли об этом посте. Разговаривая с выпускниками "русского" факультета колледжа Миддлбери, которые учились там в 80-е годы и раньше, я был поражен тем, насколько иной у них был опыт. Эти различия объясняются очевидным фактом - на момент моего первого въезда в Россию Советского Союза уже давно не было. Даже опыт тех, кто учился в универститете во время перестройки, всецело доминировался существованием Советского Союза. Вещи, которые им не разрешалось делать и то, как с ними обращались, очень сильно отличается от современного опыта, который, на самом деле, прост для тех, кто стал славянофилом и специалистом по России лишь тогда, когда с советской властью было давно покончено.
Сама жизнь, работа, путешествия и учеба в России изменились к лучшему. Невзирая на мрачные сообщения журналистов, которые пишут о ней и опасениях за демократию, Россия никогда не была настолько открытой. Это проблемная страна с уймой неравенства и коррупции, но превышение полномочий государством и вмешательство государства в каждодневную жизнь своих граждан были на таком уровне, столкновением с которым большинство из нас, даже те, кто в курсе об этом, не могут себе представить.
В эти моменты мне напоминают о разрыве между СССР и Российской Федерацией. В разговоре с выпускницей 1987 года мне это стало абсолютно ясно. Легко, я думаю, говорить о России и российской истории в контекте последних 30 или 40 лет и полагать, что говорите об одном и том же. Иногда нужно поговорить с кем-то, у кого был опыт, схожий с моим в частностях (студент колледжа Миддлбери, русский как профильный, учеба за рубежом около года, интерес к русской литературе), чтобы понять глубокие различия между страной, где она училась, и той страной, в которой жил я. Даже Иркутск, где я учился, - не самый дружелюбнй и современный город мира - был на порядок свободнее и терпимее, чем Москва, в которую ее погрузили в 1985 году.
Те, кто старше меня и те, кто пожил как в советской России, так и в Российской Федерации, могут найти мое наблюдение очевидным или простым. Вероятно, таковым оно и является. Ведь никто на самом деле не считает, что Россия и СССР это одно и то же. Гораздо боле важно то, что я представляю поколение американцев и россиян, которым недостает контекста. С одной стороны, это может и хорошо - оставить позади одержимость прошлым. А с другой стороны, все-таки, из недавнего прошлого можно извлечь важные уроки, в особенности по мере того, как переход от советской власти к России уходит в прошлое и становится объектом более резкого исторического фокуса. Без понимания разрыва в евразийской истории, который собой представляет 1991 год, мы становимся уязвимыми перед ударами истории. Это будет не первый раз, что Россия нас всех удивила.
