Ключевое слово этой недели – «экзекуция». 1 августа все ведущие российские информационные агентства бесстрастно процитировали высказывание Патриарха Кирилла во время празднований в честь памяти Серафима Саровского в Дивеевском монастыре. Вот точный текст: «Суд есть очень важная экзекуция в человеческом обществе, деятельность которого направлена на установление правды и на обнаружение справедливости».
Признаться, моей первой мыслью было, что я не знаю какого-то узкого, может быть, специфического церковного значения слова «экзекуция». Но нет, словари повсеместно указывают, что это либо казнь, либо пытка.
Вскоре на официальных сайтах появился новый, исправленный текст, где вместо «экзекуции» возникло слово «институция». То есть, вроде бы, патриарх имел в виду, что суд – это важная институция. Однако слово не воробей. В общественном сознании закрепилось – оговорочка-то знаковая. Порассуждать об этом казусе попросим доктора культурологии, кандидата филологических наук Елену Волкову:
– Слово «экзекуция» можно считать центральным во всей речи. Сама же речь, как мне кажется, произнесена патриархом в подражание «Слову о Законе и Благодати», которое произнес митрополит Иларион в XI веке. Патриарх смешивает закон библейский, ветхозаветный с законом государственным, в том числе с уголовным правом, с одной стороны, и благодатью – с другой. Можно сказать, у него получилось «Слово о беззаконии и благодати», об оправдании беззакония. По этой логике экзекуция, как и в древних обществах, где не было процесса суда, становится единственной формой судебного события – просто наказывают по воле царя, кагана или патриарха. Собственно, и сегодня мы можем наблюдать такие экзекуции. Вспомним о самом громком судебном деле – о процессе над участницами панк-молебна, где заметно, как судью раздражает весь этот процесс. Складывается впечатление, что ей хочется все поскорее закончить, чтобы перейти к экзекуции, к наказанию.
– Более того, на днях в Хамовническом суде подсудимым вызывали «скорую помощь», потому что они оказались в чудовищных условиях – в страшной московской жаре по 12-15 часов находятся без еды, без питья, без отдыха. Что это, строго говоря, как не экзекуция?!
– Да. Еще до решения о наказании сам суд превращается в экзекуцию. И это не единственный случай. Известно, что люди заболевали и погибали в наших СИЗО. Это очень хорошая дефиниция – «суд есть непременная и очень важная экзекуция в человеческом обществе». Я считаю, что это должно быть крылатым выражением, афоризмом.
– Боюсь, что так и происходит. В эти дни остроумцы уже как только не прокомментировали это высказывание. Самое мягкое из них – это подобранная к слову «экзекуция» рифма «инквизиция».
– Действительно. Это почти синонимы. Патриарха, автора этой речи, наверное, начнут называть экзекутором. Но это не тот «прекрасный экзекутор Иван Дмитриевич Червяков», герой рассказа Чехова «Смерть чиновника». Согласно табели о рангах того времени, экзекутор – это мелкий чиновник. Чехов обыгрывает эти два значения слова – экзекутор как мелкий чиновник и экзекутор как человек, который издевается над другим человеком, как мучитель. Червяков в итоге и превращается в мучителя.
Ну а благодаря патриарху Кириллу, «экзекутор» и «экзекуция» могут стать одними из самых распространенных слов в русском языке.
– Во всяком случае, могут войти в политическую лексику, в новый политический словарь.
– И заслуживают того, чтобы войти, потому что прямо и точно отражают содержание судебной системы.
– А с точки зрения лингвистики ваш прогноз вполне может сбыться еще и потому, что слово устарелое. В словарях мы встречаем эту помету «устар.». Как правило, такие чуть-чуть подзабытые слова очень хорошо приживаются на каких-то новых витках существования языка, когда они вновь становятся востребованными.
– Да, у них есть эффект новизны, обновления. Еще я бы хотела сказать о контексте, в котором оказалось это слово. Если внимательно прочитать речь патриарха, оно приобретает особое значение. Эту речь можно назвать апологией беззакония, оправданием беззакония. Она является таким религиозным вариантом теории Раскольникова, потому что патриарх разделяет людей на две категории. Одни – низшие – должны жить по закону, в том числе по государственным законам. Для них нужно ужесточать законы, о чем эти люди, говорит патриарх, даже сами просят. Цитирую: «Общество требует улучшить судебную и правоохранительную систему, принять более строгие законы, ужесточить ту или иную норму в надежде, что укрепление государственных институтов и исправление законов приведут к их исполнению, изменят климат в обществе и сделают народ лучше». Тут мы имеем дело с некогда распространенным советским приемом – решения партии и правительства выдавать за волю народа. Вдумайтесь, сами люди требуют и хотят ужесточения, поскольку убеждены, что станут лучше от жесткого с ними обращения.
Далее церковный иерарх говорит о высшей касте – которые не твари дрожащие, а те, что право имеют. И вот эта высшая каста, к которой себя относит патриарх, – это те, которые живут в духе. Он использует традиционное для христианства, установленное противопоставление закона и благодати, закона и духа, представленное апостолом Павлом и развитое митрополитом Иларионом. Он использует это противопоставление для того, чтобы вывести себя и собственную касту, собственные иерархические, церковные институты из-под закона. Поскольку живущим в духе не нужен закон. Нет закона над теми, кто живет по закону духа, говорит он. Закон предполагает ответственность, а нарушение закона предполагает суд. Суд, в свою очередь, предполагает в случае обнаружения вины наказание, говорит он. А если над таковыми нет закона, то нет ни суда, ни наказания.
Таким образом, человечество, во всяком случае, население России делится на две категории – на тех, которые подлежат суду, то есть, как мы узнали, экзекуции без суда, и на тех, на которых закон не распространяется. И в качестве примера он приводит преподобного Серафима Саровского, который, как говорит патриарх, наверное, никогда в руках не держал Свод законов Российской империи, но он жил по духу. На самом деле, патриарх, смешивает законы государственные с законами ветхозаветными, то есть с заповедями, хотя бы с 10 заповедями Моисея, отождествляя одно с другим, и выводит целую категорию людей, живущих по духу, прежде всего, себя, из-под власти какого-либо закона – и гражданского, государственного, и ветхозаветного. И это страшно, на самом деле.
При этом, когда он переходит на местоимение «мы» и говорит о том, что есть люди, которые нарушают закон во имя каких-то высших интересов, он, наверное, имеет в виду Pussy Riot, но на самом деле занимается саморазоблачением. Это удивительное место: «Мы еще сформулируем свои интересы, найдем последователей, распространим свое мнение в блогах, в интернете, в газетах. И что? Ничего! Добиваясь решения своих личных или клановых групповых задач, мы разрушаем наш мир, потому что мы разрушаем душу человека». Он, видимо, имел в виду своих врагов или так называемых, но несуществующих гонителей церкви. На самом деле, это самый лучший приговор, который он выносит самому себе – добиваясь решения своих личных или клановых задач, мы разрушаем наш мир, потому что мы разрушаем душу человека, когда заявляем, что есть каста неподсудных, так называемых, живущих в духе, а на самом деле в беззаконии.
Из того, что рассказала Елена Волкова, следует, что патриарх, скорее, не оговорился, сказав «экзекуция», а проговорился. Что было на душе, то и произнес.
