Еще раз о «врагах» украинской независимости

Сегодня не одна и не две политические силы в заявлениях и обращениях называют главные причины нынешних неурядиц на Украине и самых опасных врагов украинской независимости. Показательно, что в качестве едва ли не главного врага называется «российская», «московская» или же «промосковская» партия внутри Украины. Но там ли ищут врага демократы? Не лучше ли вспомнить, в чем именно видели главную опасность классики украинской мысли из разных лагерей — от Дмитрия Донцова до Мыколы Хвылевого?

Поэтому, чтобы попробовать обозначить хотя бы в главных чертах феномен малороссийства, о котором первым критически заговорил еще Т. Шевченко, стоит обратиться к историческим и социокультурным обстоятельствам, способствовавшим возникновению и упрочению этого феномена, и к его роли в украинском бытии ХХ века. Последний, собственно, уже долгое время является одним из главных культурных и социальных факторов, определяющих собой жизнь Надднепрянской Украины, ее историю, политику, литературу, науку, быт.

Поскольку феномен малороссийства не лучше ли всего обозначен поэтом и культурфилософом Евгением Маланюком, обратимся к его творчеству. Анализируя культурно-антропологические факторы украинского бытия в их историческом развитии, Маланюк обращал внимание на то, что запущенный источник комплекса проблем украинского человека — внутри самого национального характера украинцев, или, в другой терминологии, менталитета. Мягкость, кротость, «напевность», даже «женственность» украинцев, их склонность к компромиссу, к взрывной зажигательной эмоциональности, которая быстро проходит, — при всем позитивном смысле этих факторов они, согласно Маланюку, были (и остались), очевидно, разрушительными для украинства, поскольку не уравновешивались другими — рациональными, волевыми, так сказать, «мужскими». В социально-психологической сфере это дополнялось исторически устоявшейся непривычкой жить согласно нормам писаного права в своем государстве (сколько за последние двести лет оно существовало, собственно, украинское государство?). Поэтому-то Маланюк был, в частности, ожесточенным норманистом в толковании украинской истории и всегда сожалел, что варяжское мужественное начало не получило в культуре Украины-Руси доминирующего значения.

Идя в своих размышлениях дальше, Евгений Маланюк называет главного, с его точки зрения, врага украинского народа и каждого украинца в частности. Врага, не только учитывая ход Великой Истории, но и с точки зрения прагматичного бытия «маленького» человека, которому только и надо, чтобы была своя хата, сад около нее, немного земли (или же свой гарантированный труд), и чтобы никто не мешал вкусно есть и петь под вечер песни. Такая мечта, согласно Маланюку, не является совсем негативной, наоборот, в ней есть здоровое зерно, но сбыться она не могла. Поскольку и в ней, и в политических идеалах освободительных движений ХХ века, и в самой культуре такую силу имел яд малороссийства — главного врага украинского народа.

Малороссийство — это следствие длительного пребывания Надднепрянской Украины в поле действия государственной машины Российской Империи. Это следствие отсутствия политических, культурных, общественных прав и свобод, соединенного с целенаправленным стремлением власти сделать из всех подданных империи «настоящих россиян» — путем периодического уничтожения элиты, «выжигания» исторической памяти, постоянного унижения языка, культуры, обычаев «малокультурного народа», а в случаях, когда что-то стоимостное уничтожить или замолчать невозможно — перевод его в ранг «общего достояния». Это, в конечном итоге, и следствие бюрократического самодурства, произвола чиновничества, присланного из «центра» на «периферию» и не ограничиваемого никакими правовыми традициями. Результатом выступает паралич самостоятельной воли и мысли, неспособность рационально оценивать ситуацию и действовать, неумение сосредоточиваться на определенном предмете и достигать цели. Это касается всех сфер человеческой жизни, но больше всего — публичных. Следовательно Евгений Маланюк ставит диагноз: «Малороссийство — это не политика и даже не тактика, лишь всегда априорная и тотальная капитуляция. Капитуляция еще перед боем». Причины такой капитуляции (не только политической, но и общекультурной) философ Александр Кульчицкий, перекликаясь с Е. Маланюком, ищет в истории: «Доминанта поражения и бесполезных усилий, что вытекает из некоторых наших исторических начинаний, могла, бесспорно, со временем придать украинской национальной психике окраску фатального пессимизма...»

Критически оценивая малороссийство, Маланюк беспощаден и к Гоголю, и к Грушевскому и Скоропадскому, и к украинской интеллигенции вообще. Он писал: «Малороссийство было всегда болезнью не только полуинтеллигентской, но — и прежде всего — интеллигентской, следовательно поражало слой, который должен был выполнять роль мозгового центра нации». Не надо путать малороссийство с москвофильством, предостерегал Маланюк, так как москвофильство на голову выше, поскольку является определенным направлением национальной политики, а малороссийство — это побег и от политики, и от свойственно национального (при оставлении безопасных элементов этнографического). Если вспомнить высказывание Эриха Фромма, то малороссийство является специфической разновидностью «побега от свободы», присущей определенному типу украинского человека.

На первый взгляд может показаться, что малороссийство — это прежде всего дистанционирование от украинской культуры (этнографической и профессиональной), возможно, даже демонстративное дистанционирование, связанное даже с отказом от упоминания о причастности к Украине со стороны носителей малороссийства. Однако это не так. Признаки малороссийства связаны с пребыванием этнического украинца в мире не просто чужой, но и в той или другой степени враждебной культурной (прежде всего — профессионально-культурной) доминации, в этом случае — российско-имперской. Эта ситуация порождает феномен, который, по схожести с описанным российским историком философии Алексеем Лосевым «универсальным оборотничеством» мифологически-магической эпохи, можно назвать «украинским оборотничеством» или «протеизмом украинца» (Е. Маланюк). Поскольку максимальный успех в инокультурном мире гарантирован только максимальным уподоблением к субъектам этого мира, полным принятием его ценностных норм, малороссияне демонстрируют ситуативно (если взять крайние, «чистые» позиции) или большую политическую и культурную «российскость», нежели этнически определенные представители этого народа, или (прежде всего в периоды подъемов собственно украинской культуры) демонстративную, показную, «героико-страдальческую» украинскость. Иными словами, малороссийскость означает такую внутреннюю ценностно-нормативную настроенность человека, такие его социально-культурные установки, которые связаны с постоянной готовностью к побегу от собственного Я, к трансформации его (Я) и обнародованию, и внутренних фундаментов в зависимости от меры давления социума, от меры реальной (или такой, которая представляется реальной) опасности для т. н. «малой родины» этого человека, то есть в этом случае — для определенного круга смыслозначимых предметов, обеспечивающих автономию физического существования при изменении внешних обстоятельств.

В любом случае малороссийскость основывается на:

•  осознанном или неосознанном ощущении своей второстепенности, второсортности, украинской неполноценности, следовательно, на пребывании в «парадигме страха», поэтому и постоянной настроенности на «бегство от беды» и доказывание своей «настоящей неукраинскости»;

•  страхе перед языком, что формировался многолетним страхом быть украинцем, самой существенной и самой крамольной приметой которого считался преступный и вредный язык — настолько, что его надо было запрещать явно специальными указами или неявными программами его уничтожения;

•  дистанционировании (заманифестированном или внутреннем) от украинской профессиональной культуры — с аргументацией, что она является «второстепенной», «вторичной», «провинциальной», «сельской»; в действительности же главные мотивы здесь связаны с тем же страхом и комплексом второсортности;

•  отвращении к самостоятельному рациональному общественному объединению, если такое не навязано сверху внеукраинскою властью, собственно, на том, что получило название «украинского атаманства»;

•  попытке не смотреть на мир киево— полтаво— харьково— и т.п. «центричными» глазами, а сразу принимать во внимание «интересы великого государства», что приводит к полукарнавальному переодеванию действительности в одеяния «общероссийских», «общеэсэнговских» или же «общемировых» событий и персонажей;

•  «пропастях» в исторической памяти, связанных с украинскими достижениями, в то же время на акцентировании в этой памяти поражений как оправдание (хотя бы на крайний случай) невозможности самостоятельного существования Украинского государства и украинской культуры, следовательно, оправдание способа личного существования.

Завершенная, «полная» демонстрация побега от всего украинского как проявление малороссийства случается, как это ни парадоксально, крайне редко, поскольку это опять-таки опасно и подозрительно в ситуации даже сильного давления со стороны имперской власти и имперской культуры: не является ли такой побег замаскированной попыткой проникновения во властные структуры метрополии. Поэтому малороссийство при условиях силовых акций против украинской культуры во всех ее главных проявлениях выливается в манифестации политически безопасных элементов фольклорно-этнографического, бытово-хуторянского украинства (типичный пример — феномен Тарапуньки и «тарапуньковского сленга»). Попытка максимально оградиться путем «капитуляции украинскости» внутри самой украинской культуры достигает трагикомических размеров. Так, Евгений Сверстюк насчитал в одной только статье газеты «Советская Украина» свыше 30 употреблений слов «украинец», «украинский» в негативном значении.

Более сложные ситуации связаны с эпохами «оттепелей» в жизни российско-советской империи, когда в результате слабости центральной власти снимается табу на все украинское. В таком случае малороссийство обнаруживает себя в крикливо-истерическом отрицании всего собственно русского как такого, что радикально несовместимо и пожизненно враждебно украинской культуре. Однако все указанные выше установки малороссийства остаются в силе; и полемика с российской культурой ведется не путем построения фундаментов собственно украинской культуры, а с помощью идеологических кампаний с отрицанием самой возможности любых плодотворных взаимоотношений между двумя культурами. При этом остается вытесненная в подсознание склонность считать украинскую культуру вторичной, второстепенной и т. п.; например, отстаивание значимости украинского языка проводится истерически, без попытки найти пути утверждения украинского языкомышления, присущие самой украинской традиции. В подобных случаях творец профессиональной украинской культуры — писатель, политик, ученый — живет прежде всего предчувствием ее неминуемого очередного краха с соответствующими репрессиями, следовательно, он всегда готов к «побегу» от собственной наработки почти без сопротивления, он полностью способен объявить дело своей жизни «ошибкой» или еще чем-то иным. Неслучайно и в периоды, казалось бы, благоприятные для упрочения норм и ценностей украинской культуры, определенная (значительная) часть культуротворческой интеллигенции настроена на закрепление в этих нормах таких исторических мифов и такой исторической памяти (непременных составляющих частей конституирования модерной нации), которые доказывают трагичность любых усилий украинского человека и максимальное его достижение — героическую смерть за «неньку-Украину».

Надо хотя бы бегло отметить, что в подобной ситуации как реакция на истеричность и капитулянство малороссийства, одетого в одеяния искреннего украинства, возникает и утверждается, кроме независимой и космополитической социокультурных доминант, еще и промосковская — но уже как сознательный выбор. «Психологическая механика таких явлений слишком знакома: априорное разочарование в самостоятельных возможностях украинского народа, а следовательно москвофильство политическое... со сцепленными челюстями, с зажатыми кулаками» (Е. Маланюк). Такой выбор углубляется еще и определенными обстоятельствами, в которых формируются прослойки, которые должны играть роль общественной элиты. Культура в качестве стержня своего имеет определенную традицию, определенную «школу» ее усвоения. «Наша историческая амнезия — это не характер, а «школа». Если личность или нация выживает только благодаря мимикрии, если постоянно, чтобы наука была другим, отлавливают тех, кто на голову выше, если всевластная полиция охотится специально на историческую память, даже на историческую книжку, то чего удивляться, что немногие из молодых людей что-то знают... Загнанная в подсознание память весьма приблизительна. Это сон о прошлом» (Е. Сверстюк).

Для малоросса-интеллектуала важно продемонстрировать свое отвращение к достижениям украинской, европейской и российской антитоталитарной культурной традиций, в то же время засвидетельствовав свою «экзистенциальную лояльность» перед «Великой» (несмотря ни на какие ужасы) тоталитарной державой. Однако главное здесь — типичные установки одного из вариантов интеллигентского малороссийства с его истерическим побегом от национального Я, от реальности, собственно, от личной свободы и ответственности, с желанием приклониться к «организующему» хозяину, который бы заставил не мыслить самостоятельно и следовательно — жить счастливо. Такая позиция является достаточно типичной для малороссийства как интеллигентской установки, как для тотальной капитуляции перед бытием, соединенной с ненавистью к тем, кто ориентирован на обретение действительности, а не на забвение своих собственных фундаментов.

Таким образом, малороссийство является внутренним фактором украинского бытия, который влечет его многочисленные изломы, неустойчивость и неполноту норм, размытость ценностей, внутреннюю неструктурированность и т. п. — и является не последней причиной того, что на протяжении длительного времени украинское сообщество и украинский человек не смогли защитить себя и свою землю и обеспечить «нормальную» цивилизованную жизнь центральноевропейского государства. «Трагедия украинского культурного процесса (как, вероятно, и исторического) заключается в нехватке внутренней структуральной прочности, которая должна была бы соединить, исцелить искалеченный и исполосованный организм культуры, истории, нации. Поэтому-то органическая жизнь протекает в нем эпизодически и фрагментарно, так сказать, между наковальней «просвитянщины» и молотом — в чужой руке, конечно, — малороссийства» (Е. Маланюк). С другой стороны, малороссийство становится пределом на пути творческого усвоения инокультурных приобретений, и, как это ни парадоксально, прежде всего приобретений российской культуры. Однако оно входит как непременная составляющая в имперское социокультурное пространство и является одним из факторов культурно-антропологической катастрофы, постигшей российско-советскую империю в конце ХХ века.

Преодоление малороссийства — это одна из основополагающих проблем украинской жизни. Обречена ли  Украина на малороссийство? (по крайней мере, Восточная Украина, потому что Западная, где, согласно Николаю Шлемкевичу, доминирует «психологическое галичанство», в котором «не столько личной выносливости, как массовой дисциплинированности общества», где хватает «готовности к массовой, солидарной и дисциплинированной позиции», уже освободилась не только от малороссийского отречения от национального Я, но и москвофильских иллюзий). Так, если смотреть на историю как на процесс, где от человека ничего не зависит, где действуют то ли «объективные законы», то ли «инвариантные нормы». Однако, как кажется, принципиально более обстоятельной является позиция Мераба Мамардашвили, который отмечал, что человек способен не капитулировать перед «объективностью», а быть собой: «История является драмой свободы; там нет никаких гарантий, как нет и никакого самого по себе движущего механизма. Это драма свободы, где каждая точка окружена хаосом. Если не будет напряжения труда, то есть напряжения свободы, которая требует труда, то ты из этой исторической точки падаешь в бездну, окружающую все точки». С ХХ века свобода человека неразрывна со свободой нации. И как здесь, когда речь идет об отыскании и творении свободы, не вспомнить приметные слова Мыколы Хвылевого, весь пафос произведений которого направлен на преодоление малоросса в душе, теле и деле украинца, о том, что украинская нация «проявляет свою волю в течение веков до выявления своего организма как государственной единицы», — и не сделать вывод: если эта государственная единица до сих пор не получила беспрекословного упрочения, воля к выжиманию по капле малоросса из украинского бытия была недостаточной.