Прошло всего лишь несколько минут с момента начала российскими спецподразделениями штурма московского театра, а в радио- и теленовостях различных западных компаний уже появились сообщения о том, что подобная развязка лишь укрепит позиции Путина. Число жертв среди заложников, захваченных чеченскими террористами и погибших в результате проведения операции по освобождению, росло с каждым часом. А, вместе с тем, угроза отравления заложников нервно-паралитическим газом, примененным во время штурма, боевики-фанатики, застывшие в неподвижных позах со следами выстрелов в висок, и опасность того, что региональные конфликты принесут ужас в самое сердце России, стали постепенно оттеснять преждевременные хвалы в адрес Путина, действовавшего столь решительно. И в то же время вновь получила свое подтверждение идея, согласно которой именно терроризм является наиболее вероятным вариантом ведения третьей мировой войны, которой все так боялись и на протяжении многих лет полагали, что она будет выглядеть как ядерный конфликт.
Политическое насилие, распространяемое всевозможными террористическими группировками, набрало силу в западном обществе семидесятых годов и вскоре составило конкуренцию освободительным движениям, который удалось одержать ряд побед в борьбе против колониализма. Война во Вьетнаме окончившаяся победой наследников Хо Ши Мина (Ho Chi Mihn), совпала, причем отнюдь не случайно, с апогеем организаций, проповедовавших и исповедовавших насилие в Италии, Германии, Франции, Ирландии, Испании и даже в Соединенных Штатов, члены которых поверили в то, что настал момент для силового свержения власти буржуазии. Военный переворот, организованный генералом Пиночетом (Pinochet) против Альенде (Allende), и последующий террор чилийской диктатуры - самый излюбленный пример левых экстремистов из развитых стран, когда им требуется проиллюстрировать «практический путь к социализму». Насилие как средство политической борьбы уходит корнями в те времена, когда политика была чистейшей воды идеологией (в основном для участников майских событий 1968 года). Но с другой стороны, большинство воинственно настроенных движений и некоторые режимы, только что образованные в Азии, Африке и Латинской Америке, попали в сферу влияния СССР, существовавшую в том биполярном мире.
Терроризм - это крайняя степень проявления «политической идеологии»; пример активных действий тех, кто достиг наивысшего градуса неприязни к развитому обществу; своеобразное намерение взять Зимний Дворец штурмом с целью сократить время переходного периода к бесконечности, под которой понимается утопическое общество. Но по мере того, как насилие устанавливало свое господство над волей применявших его, оно само становилось идеологией; непременным условием стало поведение, подтверждавшее истинность определенных убеждений. Именно таким путем терроризм и прошел путь от бесконечности к небытию; превратился из политической идеологии в нигилизм.
В своем недавно опубликованном произведении «Достоевский на Манхэттене» философ Андре Глюксман (Andre Glucksmann) напоминает, что «исламский нигилизм это, прежде всего, именно нигилизм, а значит и способ существования в современном мире, когда каждый проживает свою собственную жизнь и причиняет боль другим». Действия боевиков «исламского полка особого назначения» под предводительством Бараева, взявших в плен зрителей мюзикла и планировавших предсказуемую кровавую развязку, заставляют задуматься о намерениях, которыми руководствовались Мохаммед Атта (Mohamed Atta) и другие фундаменталисты, подорвавшие себя, а заодно и несколько тысяч человек. Но такая разновидность нигилизма, отрицающего содеянное зло, когда террорист прикрывается неведением как необходимостью; выражает свою готовность умереть всегда, когда вместе с ним погибнут и другие, а любая иная возможная цель просто отсутствует - это характеристики не ислама, а терроризма самого по себе. Возможно, что корни его уходят как в традиционный русский фатализм, так и во все возрастающее влияние вахабитов на чеченских экстремистов. И гораздо больше отношения он имеет к общему обесцениванию человеческой жизни в этой затяжной войне без правил, чем к воззваниям начать священную войну, которая очистит чеченскую землю от «федералов». Съемки финальной операции по освобождению заложников - свидетельство того, что в Москве - столице другой «империи» - был возможен единственный диалог: сопоставивший фатализм палачей с фатализмом жертв.
За последние три десятилетия любой терракт, осуществленный в мире, незамедлительно заставлял общество задаться вопросом о мотивах и причинах подобного преступления. Террористический нигилизм не только усложняет заданный вопрос, он вообще превращает поиск ответа на него в бессмысленное занятие. Таким образом получается, что бессилие политических средств борьбы с терроризмом нигилистов, представляет собой источник растущей нестабильности, перед лицом которой увеличивается число примеров редчайшей жестокости и трагедий, растворяющихся в памяти со скоростью сворачивания пролитой крови. И та бесчувственность, что вслед за первыми кадрами штурма театра российскими спецподразделениями, позволила обозревателям заняться преждевременными политическими спекуляциями, в глубине своей представляет собой ни что иное, как фатализм, проникший корнями в современное общество. Сознание того, что вести диалог с террористическим нигилизмом настолько же тяжело, как и победить его, приводит к незамедлительному обесцениванию жизней, как палачей, так и жертв. И, вне всякого сомнения, именно это и есть истинное достижение нигилизма террористов.
