В мае 2013 «синдром Аспергера» уберут в качестве диагноза из пятого издания «Диагностического и статистического справочника душевных заболеваний», оставив на его месте «высокофункциональный аутизм». Я согласен с этим изменением. Однако поскольку справочник этот имеет большое значение, перемена вызвала много паники и заставила меня задуматься о своем опыте.
Мне поставили синдром Аспергера в 1998 году. Меня подряд исключили из двух школ – сначала в третьем классе из частной католической школы, а затем из местной государственной - в четвертом; меня поместили в Нортвудс (Northwoods), частную исправительную школу для учеников с расстройствами эмоциональной сферы или аутизмом. Нортвудс обслуживал целый округ; каждый район посылал автобус с несколькими детьми.
Мне всегда казалось, что у меня не было достаточныо симптомов для постановки диагноза синдрома Аспергера. У меня было несколько проблем, связанных с тревогой и депрессией, но мне кажется, что их возникновение восходит к периоду «лечения» в Нортвудсе.
Считается, что людям с Аспергером свойственна эмоциональная тупость – неспособность воспринимать эмоции и сарказм. Они одиночки. Ничего из этого обо мне сказать нельзя – я контактный аспирант с широким кругом друзей, у меня было несколько работ, а также стажировок - благодаря тому, что я тусовался на конференциях.
Но в середине 90-х я не был успешным кандидатом на получение докторской степени. Мне сообщили, что я «представлял опасность для себя и окружающих» и подлежал участию в «программе частичной госпитализации», которая предназначалась специально для мальчиков типа меня. (Нортвудс якобы предоставлял совместное обучение, но соотношение мальчиков к девочкам было примерно 20:1).
Нортвудс существовал благодаря ряду законов, принятых в 90-е годы, которые предписывали всем американским государственным школам «приемлемым образом размещать» учеников с ограниченными возможностями. Изначально это означало, что школы должны обеспечивать пандусы для инвалидных колясок, учебники для слепых, физические удобства. Но иногда школа просто не могла выполнить инструкции. Например, маленький школьный район не мог предоставить глухому ребенку уроки на языке жестов, а для каждого урока слепому ребенку - книжки, набранные шрифтом Брайля.
Для удовлетворения этих потребностей были созданы частные исправительные школы. Идея была такая - объединить налоговые поступления из нескольких школьных округов и сделать так, чтобы одна школа обслуживала все население. Например, если ваш ребенок глухой, он не идет начальную школу Дика Никсона, а идет в школу для слепых Хелен Келлер. На мой взгляд, концепция была изначально порочная - она изолировала «трудных» детей от обычного населения. Школам грозили иски, если они исключали учеников с психическими расстройствами, потому гораздо проще было просто поместить всех «аспиков», гиперактивных и психических в какую-нибудь школу подальше.
Каждая минута каждого дня в Нортвудсе была выстроена и прорангирована, с отслюнявленными похвалами и предупреждениями. Нас на срок до шести часов запирали в «комнатах успокоения, а в качестве телесного наказания за малейшие проступки использовали фиксацию.
Учеба в безопасности
Поездка в Нортвудс была стрессом сама по себе. Учеников свозили со всех уголков округа, и время пути могло быть долгим. При плотном транспортном потоке дорога до школы от места, откуда забирали меня и моих товарищей, занимала час.
По приезде в школу нам приходилось ждать еще 20 минут, чтобы нас забрали. После бойни в школе Колумбайн в Нортвудсе решили, что студентов нужно досматривать на входе – своего рода театр безопасности в эпоху до 11 сентября. И поныне я переживаю флэшбэк всякий раз, когда попадаю в аэропорт.
Автобусы выстраивались в очередь, а затем по три за раз продвигались к фасаду школы и открывали двери. Обычно из каждого района было не более шести-семи детей, и все равно некоторые районы посылали полноразмерные автобусы, потому что нам не нужно было подъемов для инвалидных колясок. Так, очередь примерно из 30 автобусов вытягивалась полукругом перед школой и примерно на полмили вдоль квартала. Всякий, кто сталкивался с травлей в школьном автобусе, может посочувствовать поездке в школу длиной в час. Собратья по путешествию атаковали меня с ремнями безопасности и кулаками; один даже плюнул мне в лицо, и хотя это случилось лишь однажды, затем я постоянно его поколачивал.
У школы, где мы сходили с автобусов, стояли три сотрудника – один на каждый автобус. У каждого из них была рация – одна из тех семейных радиоштук, которые раньше брали в парки аттракционов до того, как появились вездесущие мобильные телефоны. Когда одна порция детей проходила досмотр, сотрудники в здании по рации обращались к автобусам, и сотрудники снаружи начинали выгружать следующую группу.
Внутри у входа стоял стол, отделяющий его от главного холла. Ты клал свой рюкзак на стол, его досматривали, затем нужно было пройти через рамку металлодетектора. Если что-то пищало, ты выворачивал карманы или их обыскивали. Из-за этого ребята проносили пачки сигарет в паху. В отличие от Управления транспортной безопасности, сотрудникам Нортвудса не разрешалось досматривать половые органы детей.
Вместо этого в школьных туалетах убрали все перегородки - в отместку за то, что некоторые ученики там курили. Мне повезло – я подружился с медсестрой, но многие ученики предпочитали скорее весь день терпеть, чем испражняться у всех на виду.
После досмотра дети отправлялись в классы. В стенах Нортвудса было три школы – начальная, средняя и старшая. У каждой было три классных комнаты. В каждой классной комнате был один учитель, два ассистента и назначенный терапевт. Учеников не всегда разделяли по возрасту, скорее по типу расстройства. Для самих уроков нас делили на маленькие группы, это могло быть как двадцать, так и один или два ребенка.
В младших классах во время занятий в «домашней комнате» мы делали «утреннюю работу» - обычно задачки на «найди слово». Это была тоска, потому что новые головоломки кончались в течение недели. К Рождеству всякий мог решить их все менее чем за минуту. Мы быстро научились просто сидеть уткнувшись головой в тетрадку, рисуя закорючки – в ином случае тебе сразу выдавали следующую. Если ты хотел завтракать, утреннюю работу можно было не делать, потому многие дети предпочитали идти на завтрак, тем более что примерно половина учеников были из бедных районов и получали еду бесплатно. Другая половина была из богатых пригородов, что создавало любопытную динамику. Однако, что интересно, расовой напряженности почти не было – ученики со схожими заболеваниями старались держаться вместе, вне зависимости от цвета или вероисповедания.
В итоге по телефонам, которые были в каждом классе, произносилась клятва верности – полноценной системы внутренней связи не было. День начинался.
Листки успеваемости
В Нортвудсе действовала строгая дисциплинарная система проверки успеваемости и контроля за поведением. Основной формой контроля были листки успеваемости. Это была система типа системы баллов в Хогвартсе, но для отдельных учеников. Плюс вместо награды ты получал основные права, которые в нормальных школах имелись у всех – например, тебе позволялось сделать перерыв или пойти в туалет без сопровождения.
В младшей, средней и старшей школе были свои листки оценки успеваемости, и иногда изменения вносились от семестра к семестру. Система менялась в течение лет, но основная концепция всегда оставалась той же. Ты мог получить до ста баллов в день, десять за занятие. Там было пять категорий, типа «следует указаниям» или «завершает работу». В каждой категории можно было заработать до двух баллов. Частичное завершение или малейший промах выражались в потере одного или двух баллов.
Если в течение какого-то времени у тебя получалось поддерживать достаточно высокий уровень баллов, тебе полагались «привилегии». Система преподавала простой урок про контроль: повинуйся, и жить будет легче. Это едва ли правильная или полезная подготовка к жизни в обществе, где с жизненными неурядицами и проблемами все сталкиваются в равной мере.
Еще про листки успеваемости, конечно, нужно сказать, что ты терял баллы, если плохо себя вел. «Словесная агрессия», например, приводила к моментальной потере 50 баллов.
Если ты уходил «в минус» - с общим числом баллов меньше нуля, тебя «отстраняли». Тебя помещали в отдельный бокс у учительского стола: ученик не мог видеть класс, а класс не мог видеть ученика. Работу приносили туда.
Штука в том, однако, что мы не особенно-то занимались в Нортвудсе, а если и занимались, то чем-то пустяшным. Количество упражнений, которое предполагалось на весь день, можно было завершить в течение часа. Если ты все доделывал раньше времени, остаток дня уходил на чтение. Учителя думали, что для нас это было наказанием.
Я самообразовывался в Нортвудсе, читая ужасы, научную фантастику и детективы, но более всего благодаря чтению документальных материалов по истории, политике и реальным преступлениям. Мне нравились эксперты-криминалисты еще до того, как сериал «CSI: Место преступления» сделал это модным.
Я изучал не только гуманитарные науки; я читал также и книги по естественным наукам. В математике был слаб, потому что не хватало терпения и я не видел ей никакого практического применения. Нортвудс не был достаточно хорошо оснащен для продвинутых учеников – до конца средней школы нам давали задачки на умножение.
Дома я возился со своим компьютером. Моя семья была небогатой, в особенности после того, как маму поразил рак и она перестала работать, и мне внушили, что с компьютером нужно обращаться максимально бережно. Если этот сломается, нового мы купить не сможем. Я узнал о нем все: модель 1998 года - в эпоху, когда вирусы были большой проблемой. Я много узнал о системах защиты, антивирусах и стандартных аферах. Впоследствии стал читать старые статьи Phrack и 2600 (журналы – прим. пер.). Я никогда никому не говорил о своем увлечении, потому что прослыть хакером (или бунтарем какого-то иного рода) было не очень удобно в Нортвудсе, где единственный урок с компьютерами заключался в курсе печатания.
Один ученик, с которым я дружил, умел открывать двери отмычкой и по глупости помог как-то учителю попасть в запертый кабинет, ключ от которого был потерян. Наградой ему было то, что его обвиняли во всех последующих случавшихся в здании кражах, хотя все они произошли в незапертых помещениях, а в некоторые дни он вообще отсутствовал.
Аналогично и со мной – скоро стало ясно, что я люблю заниматься компьютерами, и это означало, что если что-то шло не так – например, компьютер начинал тормозить или просто выключался, пока я им пользовался, меня обвиняли в том, что я каким-то образом в этом виноват. Если б они узнали, что я читал об анализаторах пакетов и сетевых атаках ping of death, мне бы точно сразу же запретили пользоваться какими бы то ни было электронными устройствами.
Теперь, оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, как бы сложилась моя жизнь, если бы они не наказывали меня, заставляя читать. Тяжело найти повод не ударить обидчика, который вопит в нескольких дюймах от твоего лица, когда «наказанием» будет целый день сидеть в одиночестве и в безопасности, в окружении книг.
«Отстранение», однако, было неприятным. Они издевались над тобой всю дорогу, иногда мелко – к примеру, заменяли обеденные блюда чем-то наименее приятным: если ты возмущался, тебе говорили, что им не до того, и что если бы ты не был «отстранен», то получил бы свое шоколадное молоко. Для них это было игрой: один учитель сказал мне, что ставил перед собой задачу сделать так, чтобы я его ударил и попал в центр для малолетних правонарушителей, где изнасилования – суровая реальность жизни. Еще одна учительница заявила, что ее не интересует, что моя мать, которая на тот момент проходила курс химиотерапии, может умереть.
Условия для таких унизительных и бесчеловечных разговоров создавала именно система баллов, и ученикам приказывали «предъявить работы» по запросу – однажды мне срезали 25 баллов за «непочтительное высказывание» после того, как я указал на коммунистический тон таких указаний!
Однако система баллов – не самое ужасное, что было в Нортвудсе. Отстранение, как ни крути, работает лишь в том случае, если ты согласен тихо сидеть в углу. Иногда дети отказывались на это идти или злились настолько, что такой вариант даже не рассматривался. Для них было уготовано специальное место.
Успокойся!
Нортвудс отличался милитаристскими замашками. Учителя и персонал считали свою власть неограниченной – доведенная до абсолюта «банковская» система Фрейре. Кульминацией этого убеждения являлась «комната успокоения» (КУ). Если кто-то приходил посмотреть Нортвудс, работники ясно давали понять, что в школе не применялись телесные наказания. Вместо этого вышедшего из-под контроля ученика могли зафиксировать или отправить в КУ. Беда в том, что в Нортвудсе применялось очень произвольное толкование термина «выйти из-под контроля» что на практике приводило к тому, что фиксация и заключение применялись в отношении практически любого нарушения.
Отказался выполнять указание учителя? Удаление в бокс. Споришь с наказанием? Значит, вышел из-под контроля – потому что быть под контролем означать повиноваться указаниям. Спор с указаниями или уход в туалет без сопровождения могли легко окончиться отправкой в КУ. Отказ отправляться в КУ приводил к фиксации. Без сомнения, это телесное наказание: игнорирование приказов означало, в конечном счете, что они могли поднять на тебя руку.
Детей фиксировали и запирали за такие проступки как слишком долгое сидение за компьютером, потерю листка успеваемости, не выполненное домашнее задание, отказ дожидаться сопровождающего для похода в туалет и многие другие мелкие нарушения.
Что именно из себя представляла КУ? Маленький коридор и две комнаты. В комнатах был линолеум и белые цементные стены. В каждой комнате – одностороннее зеркало с той же стороны, что и дверь – когда в комнате горел свет, а в коридоре света не было, что-либо увидеть снаружи, находясь в комнате, было невозможно. Дверь открывалась внутрь, и ручка была только снаружи.
Поскольку дверь открывалась внутрь, сотрудник школы мог стоять снаружи и держать дверь закрытой. Это важно, поскольку запереть дверь было бы незаконно. Вместо этого они могли поставить кого-нибудь физически держать дверь.
Как можно было выбраться из КУ? Условия просты: спокойно просидеть у задней стены в течение десяти минут при закрытой двери и десять минут с открытой дверью, и можешь возвращаться в класс. Однако иногда дверь оставалась закрытой более десяти минут, если работники зазевались или просто решали насладиться часовой болтовней. Иногда тебе надо было в туалет. Просьба сходить в туалет очевидно не считалась спокойным поведением, а «неспокойное поведение» доказывало, что ты по-прежнему «неуправляемый». Все это могло повторяться несколько раз, иногда затягиваться до вечера. Было пыткой сидеть там часами с полным мочевым пузырем и пустым желудком.
Фиксация была разных уровней.
Простейшей фиксацией было нечто вроде захвата. Сотрудник хватал ученика сзади, перекрещивал ему руки и крепко держал. Если ребенок держался спокойно 5-10 минут, не взбрыкивая, его отпускали. Такое обычно использовалось лишь в случае серьезной нехватки персонала или КУ были все заняты.
Обычно в фиксации участвовали два сотрудника. Один брал твою левую руку, другой – правую. Если ты сопротивлялся, тебя валили на пол или прижимали к стене. Один человек садился тебе на ноги, а другой – на спину или с какой-то стороны, прижимая твои руки к полу. Максимум на тебе могло быть пять человек: по одному на каждую конечность, плюс один на спине.
Иногда было больно. У меня однажды от того, что лицо было прижато к полу, потекла носом кровь. В другой раз меня швырнули на пол в КУ и у меня треснула ключица. Или другой случай – подбородок коснулся пола раньше туловища, и меня отправили в пункт первой помощи, где, чтобы остановить кровотечение, наложили швы.
Все так: простейшая вещь типа отказа делать домашнее задание вызывала цепную реакцию, которая могла кончиться тем, что тебя запирали в темной комнате или наносили тебе физический вред, если ты выходил за рамки, - культура контроля подкреплялась угрозой насилия, и при всем при этом нам твердили, что надо учиться «контролировать свою агрессию». Это было чистой воды двуличие.
Образование
Каждый день был распланирован с точностью до минуты, и отклонение оборачивалось незамедлительным наказанием, иногда даже телесным. Образование имело место в Нортвудсе лишь случайно - в учебных кабинах, предполагавшихся в качестве наказания. Мне по-прежнему снятся кошмары о возвращении в школу. Меня так сильно передергивает от громких звуков и резких движений, что все вокруг меня это замечают. Мне прописывают анксиолитики для борьбы с состоянием постоянной бдительности, которой меня обучила жизнь в Нортвудсе.
Что еще более важно, я пропустил ключевые вехи, которые прочие воспринимают как само собой разумеющееся. Подростковые фильмы огорчают меня. Я никогда этого не переживал. Никакого Клуба «Завтрак», никакого Субботнего ареста. У нас не было спортивных трусов, потому что не было физкультуры.
Я ни с кем не разговариваю об этих инцидентах, потому что наше общество все еще клеймит людей с психическими расстройствами. Уверен, что опиши я этот опыт под своим настоящим именем, я бы никогда не получил должность в престижной частной компании, или был бы уволен оттуда.
Вместо этого я пишу эту статью. Надеюсь, получилось доходчиво, и, что гораздо более важно, ободряюще. Таких детей как я тысячи. Когда-нибудь станет лучше.
