Наша дочь Ребека, она во втором классе, каждую неделю ходит на три внеклассных занятия. В понедельник это скрипка, в среду – иврит, а в четверг – балет. Одно из этих занятий приобщает ее к религиозной традиции возрастом три тысячи лет, а два других довольно бессмысленны.
Я не к тому, что это плохо. Как по мне, так бессмысленность это круто. Во многих замечательных занятиях мало или вообще нет смысла, по крайней мере помимо того, что кому-то просто нравится этим заниматься. Мой ежегодный просмотр фильма «Под кайфом и в смятении» (Dazed and Confused) не имеет смысла (вряд ли я к пятнадцатому разу не прочувствовал какого-то нюанса). Ириски «кэнди корн» бессмысленны. Просмотр проповедей пятидесятников на бесплатном канале смысла не имеет. Хобби тем и хороши, что в них нет смысла - кроме того удовольствия, которое они приносят. Ребеке нравятся ее занятия по скрипке и балету, оба проходят в прекрасной музыкальной школе Нью-Хэвена. Ей нравятся ее учителя и она гордится, когда у нее получается. Меня это устраивает.
Однако такая ситуация не устраивает некоторых других родителей, которые заявляют о пользе занятий музыкой или танцами, которая, как мне кажется, необоснованна и раздута. Уроки хорошие, и мне кажется особенно важным то, что все бесплатные школы предлагают в своих программах музыку и другие искусства – как для их образовательной ценности, так и потому, что обучение искусствам не становится привелегией лишь тех американцев, которые могут себе позволить оплачивать внешкольные занятия. Однако упор американцев на определенных видах занятий, типа балета и классических инструментов, – это лишь историческая случайность, абсолютная условность. И если мы приглядимся к тому, почему мы подталкиваем наших детей к изучению музыки или танцев, и каковая реальная польза от этого, мы увидим, что наши дети ходят не на те занятия и не по тем причинам.
Так почему же так много детей занимаются балетом, скрипкой, фортепьяно? Недавно я задал этот вопрос моим товарищам, родителям-горожанам, представителям среднего класса. Про танцы они говорят что-то типа того «балет учит осанке» или «балет делает их изящными». А про скрипку или фортепьяно ответ такой – «это подарит им навык на всю жизнь» или «так они всегда больше будут слушать музыку».
Не нужно быть ракетостроителем или выпускником Джульярдской школы искусств и музыки, чтобы видеть изъяны в таких рассуждениях. Для начала, насчет балета, предлагаю тест. Представьте, что мы берем десять девочек (или мальчиков), которые занимались балетом в возрасте от пяти до двенадцати лет, а затем бросили, и перемешайте их с десятью девочками (или мальчиками), которые никогда не занимались танцами. Допустим, что мы наблюдаем за этими подростками в течение дня: в столовой, библиотеке, спортзале, бегающими за школу покурить – вот это вот все. Неужто кто-то думает, что мы сможем определить тех, кто семь лет один или два раза в неделю ходил в балетный класс?
Я не сомневаюсь, что учитель или любитель танцев сможет отметить какие-то красноречивые движения – тут или там проскользнет первая позиция, определенная грация прыжка во время игры во фрисби. И вероятно один или два изучавших балет, лучшие из них, будут действительно казаться более грациозными, чем другие. Но в целом уроки танцев не оказали большого влияния на то, как они двигаются. Если вы мне не верите, посетите среднюю школу в небедном городе, посмотрите на детей во время обеденного перерыва и попытайтесь найти того, кто учился балету.
Что касается долговечной ценности уроков музыки, предлагаю еще более простой тест. Зайдите в Facebook и спросите своих френдов, учились ли они, будучи детьми, игре на классическом инструменте – пять лет или более. Затем спросите респондентов, когда они в последний раз играли на своем инструменте. Я недавно провел такой опрос на вечеринке. Там было примерно десять взрослых; я был единственным, который в детстве много лет не учился музыке. Все они признались, что никогда не играют на своем инструменте. Что бы это ни было – скрипка, пианино, саксофон – все они его забросили. Инструмент либо пылился в одиночестве где-то в чулане или подвале их родительского дома, либо родители избавились от него на гаражной распродаже много лет назад.
И музыка, которую сейчас слушают мои друзья – клезмер, Indigo Girls, классический рок, – во всех случаях очень далека от той, которой их учили за деньги их родителей. Их занятия виолончелью не сделали их поклонниками Баха. И насколько я знаю, Синъити Судзуки не включил группу Rush в свои учебники по виолончели.
Вообще, получается, что если бы никто не изучал балет или скрипку, у нас бы не было профессиональных оркестров или балетных групп. Это была бы большая потеря. Однако, чтобы такие виды искусства существовали, необходимо лишь, чтобы учебу продолжали самые рьяные и одаренные ученики. Я рад за множество детей, занимающихся классической музыкой или танцами, но миллионы детей, четыре года отучившихся по классу скрипки, нам нужны примерно так же, как миллионы детей, четыре года осваивавших искусство оригами. Думаю, нам всем по нраву бумажные журавли, но мы не рвемся посвятить своих детей изучению этого ремесла.
До двадцатого века у всех была достойная причина изучать музыку: если ты сам не можешь играть музыку, ты ее редко будешь слышать. До радио и проигрывателя всякую музыку, звучавшую в доме, исполняла сама семья. Так что имело смысл играть на скрипке, на пианино, на кастрюле, неважно. Кроме того, до урбанизации и автомобилей большинство людей не имели легкого и регулярного доступа к концертам. Разумеется, жители небольших городков могли собираться для редких концертов, для совместной игры или прослушивания местных трупп или бродячих оркестров. Если вы росли в захолустье, вы все же могли видеть постановки Шекспира, а гастролирующая оперная группа могла привозить вам Моцарта. Но очень нечасто. Чтобы музыка была частью вашей ежедневной жизни, ее нужно было играть дома.
Однако были и иные, более сложные причины, почему люди взялись за инструменты или вынудили за них взяться своих детей. Как пишет историк Сьюзи Штейнбах (Susie Steinbach) в своей книге «Понять викторианцев» (Understanding Victorians), в середине девятнадцатого века пианино, которое всегда изготавливалось вручную и обитало в гостиных представителей высшего общества, стало доступным статусным символом среднего класса – например, оно было в доме торговца в романе про Эмму Вудхаус (прим. пер. – речь идет о романе Джейн Остин «Эмма»). «К 1850-м и 1860-м годам множество пианино производились в Германии, США и Британии, - пишет Штейнбах, - и производились заводским способом; обе этих перемены сделали пианино менее дорогим».
Финансовые изменения также поспособствовали: появление феномена покупки в рассрочку подарило пианино людям, которые не обладали огромным капиталом. По мере того, как цена инструмента падала, уроки музыки стали бременем благопристойных девушек, чьи родители надеялись дать им пристойное воспитание.
К 1980-м годам, когда США наводнили немытые иммигранты, целый класс благодетельных, обученных игре на фортепьяно дам посчитали, что единственный путь окультурить новых иммигрантов – это предложить им, в особенности детям, музыкальное образование. Институты для поселенцев, как стало известно, предлагали не только уроки музыки: они предоставляли занятия по английскому, торговле, домоводству и многим искусствам. Однако музыка везде воспринималась как важный ключ к шкафчику достойной жизни, жизни среднего класса.
Эта вера помогала основателям Образовательного альянса, Поселения Генри Стрит и Музыкальной школы Третьей Улицы (все они основаны в центре Нью-Йорка между 1889 и 1894 годами); Музыкальной школы поселения в Филадельфии (1908); благотворительных учреждений, которые превратились в Бостонский общинный музыкальный центр (1910); Соседского дома, который стал Музыкальной школой Нью-Хэвена (1911) и Музыкальному учреждению Кливленда (1912). Не все эти школы были основаны с единственной целью преподавать музыку, но даже те, что нет (и многие схожие по всей стране), быстро включили в свои программы музыку.
Школы остались, хотя национальность иммигрантов и изменилась. В Образовательном альянсе, где моя жена в детстве брала уроки фортепьяно, клиентура была в основном еврпейская; сегодня это скорее китайцы, латиноамериканцы и многие другие. Но занятия музыкой продолжаются – продукт двух столетий надежд родителей на своих детей. Школы давно переросли свою изначальную миссию по окультуриванию иммигрантов и теперь обучают детей среднего класса и внуков первых волн учеников.
Уроки – это не плохо. Длительное изучение музыки или танцев учит нас настойчивости и может дать уверенность в себе. И все же - изучение чего угодно в течение долгого времени учит настойчивости и может дать уверенность в себе. Нет особенной добродетели в том, чтобы знать, как играть на скрипке – если у тебя нет особого таланта к игре на скрипке. В любом другом случае ты получаешь те же ценные навыки, как если бы ты занимался карате или бадминтоном. Или беспрерывно играл в настольный футбол.
Я не говорю, что дети должны перестать заниматься чем-то, кроме школьных уроков (хотя иногда, когда я вижу, насколько заматываются некоторые дети, именно это я и хочу сказать). Мы просто должны их записывать на занятия, в которых больше пользы, учитывая, что на дворе 2013, а не 1860, и что мне не нужна имеющая играть на скрипке дочь, чтобы закрепить мой классовый статус. Послушайте, мне нравится Концерт для скрипки Мендельсона, но можно утверждать, что лучше бы Ребека выучилась играть на гитаре Ho Hey группы The Lumineers. В летнем лагере этот навык будет точно больше цениться.
Мы, пожалуй, все можем согласиться, что нашим детям (так же, как и их родителям) полезно пробовать заниматься новой деятельностью, и что осваивать сложные дисциплины – хорошо. Так за что мы должны браться, если не балет и классическая музыка? Что насчет авторемонта? Как минимум один Оппенхеймер сможет поменять масло, и это буду не я. Этим человеком может оказаться одна из моих дочерей. Шитье - тоже хорошо. А если какой-то инструмент, то почему не бас или гитара. Знакомые мне взрослые, которые умеют играть на гитаре, действительно иногда играют на гитаре. И любой рок-гитарист вам скажет, что басистов не хватает.
Однако я не верю в то, что все артистические устремления, или все дисциплины, которые ребенок изучает, должны оцениваться исходя из их полезности. Возвышенность искусства, в конце концов, связана с его бесполезностью (см. «Под кайфом и в смятении»). Больше всего на свете я хочу, чтобы мои дети нашли себе занятие, полезное оно или нет, которое они смогут принести с собой во взрослую жизнь. Какое-то время ряд детей в моем районе занимались игрой на укулеле. Я не особенно люблю укулеле и думаю, что очень удачно скрыл от своих дочерей, чем занимались их друзья. Но я был тронут этой прихотью, и хотел бы, чтобы эти детки не забросили свое увлечение. Вскоре, может быть, у них начнет хорошо получаться. Как минимум, это убережет их от балета.
Как оказалось, то, к чему я призываю, похоже уже развивается полным ходом. Мой друг Ноа Блум, трубач, который работает в местной музыкальной школе, а раньше работал в школе музыки и искусств на Нижнем Манхэттене, рассказал мне, что на улице Черч сейчас «столько же играющих на электрогитарах и молодых певцов, которые хотят стать Green Day или какими-то модными поп-артистами, сколько детей, которые хотят научиться играть на фортепьяно». Он также рассказал мне о Школе рока, сети с десятком школ и лагерей у нас и за границей, которая предлагает занятия специально для деток, которые хотят играть рок. В Школе рока преподают лишь гитару, бас, клавишные, вокал и ударные. «Это наши конкуренты», - сказал Блум.
Что касается Ребеки, она продолжит заниматься балетом. И скрипкой. Время от времени мы у нее спрашиваем, не хочет ли она бросить, но она говорит нет. Нас это устраивает. Если у нее появится увлечение на всю жизнь, отлично. Но если однажды вечером - в час, когда она обычно занимается, - она решит, что поиграли и хватит, я, может, посоветую ей гитару. Или просто предложу присесть со мной на диване и посмотреть «Под кайфом и в смятении».
