Удивительная правда относительно позиции Дании во время холокоста.

Эта замечательная книга выносит свой центральный аргумент в заголовок. Датские евреи смогли выжить в период правления Гитлера во время Второй мировой войны, в отличие от других европейских евреев, и произошло это потому, что датчане считали своих соседей-евреев соотечественниками. Там не было деления на «мы» и «они», там были только «мы».

Когда в октябре 1943 года сотрудники гестапо начали облаву на 7 500 евреев, проживавших в Копенгагене, датская полиция не помогала им выламывать двери домов. В церквях пастве зачитывались письма протеста. Соседи помогали еврейским семьям бежать в деревни на побережье Балтийского моря, где местные жители предоставляли им убежище в церквях, подвалах и летних домиках, а местные рыбаки благополучно перевозили их в нейтральную Швецию. Бо Лидегаард (Bo Lidegaard), главный редактор ведущей датской газеты Politiken, рассказал эту историю, используя поразительно живые неопубликованные материалы, предоставленные спасшимися семьями, а также свидетельства очевидцев тех событий — основных датских лидеров (включая самого короля) и даже тех немцев, которые отдавали приказы о проведении облав. В результате появился чрезвычайно человечный рассказ об одном из эпизодов преследования евреев, закончившихся их спасением.

Возможно, эта история, завершилась хорошо, однако ее вряд ли можно назвать простой. Центральная неопределенность состоит в том, что немцы якобы предупредили евреев заранее и позволили большинству из них скрыться. Лидегаард утверждает, что это произошло из-за отказа датчан помогать немцам, однако подобная причинность, возможно, действовала и в обратном направлении. Это случилось тогда, когда датчане поняли, что немцы дают возможность некоторым евреям спастись бегством, и тогда они нашли в себе смелость и стали помогать представителям еврейской общины и способствовать их побегу. «Соотечественники» (Countrymen) — это великолепное исследование относительно неопределенности добродетели.

Датчанам задолго до войны стало понятно, что их армия не сможет противостоять немецкому вторжению. Вместо открытой критики Гитлера социал-демократическое правительство в 1930-х годах пыталось защитить население страны от расистской идеологии своих соседей. Именно в те зловещие годы общая идентичность датчан как демократически настроенных граждан была своевременно и с помощью настойчивых усилий внедрена в политическую культуру страны, и поэтому большинству датчан глубоко чуждыми были утверждения нацистов о том, что в Дании якобы существует «еврейская проблема». Центральный тезис Лидегаарда состоит в том, что человеческая солидарность в кризисное время зависела от предварительной консолидации добропорядочной политики, от формирования разделявшихся всеми политических представлений. Некоторые датчане были тогда настроены антисемитски, но даже они считали евреев членами политического сообщества, и поэтому любое нападение на них рассматривалось как нападение на датскую нацию как таковую.

Упомянутая нация представлялась, скорее, в гражданских терминах, а не в этнических. Важной была приверженность демократии и закону, а не общей расе или религии. Это можно видеть в том, что датские граждане не выступили в защиту нескольких сотен коммунистов, которые были интернированы и депортированы датским правительством за осуждение датской монархии и поддержку пакта Гитлера-Сталина. Датчане ничего не сделали для защиты своих собственных коммунистов, однако они не дали в обиду евреев.

Датский ответ нацистам проливает свет на важнейший факт относительно холокоста: немцы не всегда форсировали вопрос об уничтожении (евреев) там, где они встречали решительное сопротивление со стороны населения оккупированного государства. В Болгарии, как следует из вполне уместно названной книги Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov) «Хрупкость добра» (Fragility of Good), евреи были спасены благодаря тому, что болгарский король, Православная церковь и некоторые ключевые болгарские политики отказались помогать немецким оккупантам. Но почему же подобное гражданское чувство солидарности не укоренилось в других странах? Например, в Голландии, где погибли 80% голландских евреев? А что же Франция — почему свобода, равенство и братство не применялись в отношении граждан, которых французские полицейские изгоняли из их домов и затем депортировали, обрекая тем самым на смерть? На эти вопросы становится еще сложнее ответить в свете противоположных примеров, продемонстрированных Данией и Болгарией. Одно из возможных объяснений состоит в том, что немецкое оккупационное присутствие в Дании было более легким, чем во Франции или в Голландии. Датчане, как и болгары, сохранили своего короля и поддерживали свое правительство в течение всего периода оккупации. Самоуправление предоставило им возможность защитить евреев, тогда как в оккупированных зонах Франции и Голландии такой возможности никогда не было.

И датский король, и правительство Дании решили, что их лучшие надежды на поддержание суверенитета Дании связаны с сотрудничеством с оккупантами, а не с коллаборационизмом. От существовавшего сотрудничества получали выгоду некоторые датчане, однако остальные испытывали по этому поводу чувство стыда. Датское население проявляло наследственную враждебность к немцам, а оккупация только усилила подобные чувства. Немцы, в свою очередь, мирились с существовавшим холодным отношением: им нужны были датские продукты питания, а сотрудничество датчан высвобождало немецкие военные ресурсы для сражений на Восточном фронте, и, кроме того, нацисты хотели, чтобы их любили. Они хотели, чтобы установленные с Данией «сотруднические» отношения послужили моделью для будущего европейского сообщества под властью Гитлера.

С самого начала этих двусмысленных отношений датчане — от короля до представителей простого народа — ясно дали понять, что причинение ущерба евреям положит конец сотрудничеству и заставит немцев оккупировать всю страну целиком. Как известно, король сказал своему премьер-министру: если немцы заставят датских евреев носить желтые звезды, то он тогда сделает то же самое. Слова короля стали достоянием общественности и даже привели к возникновению мифа о том, что король на самом деле проезжал по улицам Копенгагена на лошади с желтой звездой на своем мундире. В действительности датский король никогда не носил желтой звезды. У него не было такой необходимости, так как, благодаря его возражению, немцы так и не ввели подобного распоряжения в Дании.

Когда в конце 1943 года немецкие власти в Копенгагене получили приказ от Эйхмана о необходимости очистить город от евреев, они столкнулись с дилеммой. Они знали, что датские политики, полиция и средства массовой информации — и датское общество в целом — будут противиться этому и что в случае утраты сотрудничества с датчанами немцам придется самим управлять страной. У немцев в Копенгагене в тот момент начали возникать сомнения относительно развязанной ими войны. К тому времени немецкие войска были разгромлены под Сталинградом. В то время как гестапо в Польше и в Восточной Европе реагировала на перспективу поражения ускорением инфернального ритма в лагерях смерти, тайная полиция в Дании начала заниматься поисками выхода. Местный гауляйтер, склонный к потворству оппортунист по имени Вернер Бест (Werner Best), действительно начал облавы на евреев, однако предварительно он сообщал представителям еврейской общины о том, что их ожидает, и таким образом у них было время для того, чтобы скрыться. Вместе с тем он приказал схватить некоторое количество людей из одного дома престарелых и отправить их в Терезиенштадт, однако их количество составило лишь 1% от общего числа евреев. Это поразительные цифры.

Когда Адольф Эйхман приехал в 1943 году в Копенгаген для выяснения вопроса о том, почему столь большому количеству евреев удалось спастись бегством, он не уволил со службы местных сотрудников гестапо. Вместо этого он пошел на попятную и отменил депортацию тех датчан, которые были наполовину евреями или состояли в браке с евреем или еврейкой. Лидегаард объясняет volte de face (фр.: резкое изменение позиции — прим. перев.) Эйхмана просто тем, что все институты датского общества отказались участвовать в проведении подобной политики. А без их сотрудничества Окончательное решение (еврейского вопроса) было невозможным. Тоталитаризм, не говоря уже об этнических чистках и этническом уничтожении, всегда требует большой степени коллаборационизма.

Когда датчане в сентябре 1943 года узнали о немецких планах, датское правительство ушло в отставку, и никто из политиков после этого не соглашался работать в коллаборационистском правительстве вместе с немцами. После того как были объявлены облавы на евреев, ведущие датские политики из различных партий выступили с совместным заявлением, в котором, в частности, говорилось: «Датские евреи являются неотъемлемой частью народа, и поэтому все люди глубоко обеспокоены предпринимаемыми мерами, которые рассматриваются как нарушение датского чувства справедливости». Именно политической культурой «соотечественников» Лидегаард объясняет необычную решимость — и успех — датчан в том, что касается защиты своего еврейского населения.

Такого рода поддержка со стороны всех слоев датского общества, судя по всему, вселила дополнительные силы в евреев Копенгагена. Когда сотрудники Гестапо в сентябре 1943 года начали обыски помещений еврейской общины, ее казначей Аксель Гертц (Axel Hertz) не побоялся задать вторгшимся людям вопрос: «По какому праву вы сюда пришли?» Руководившей операцией немец откровенно ответил: «По праву сильного». На что Герц возразил: «Это никуда не годное право». Евреи в Дании вели себя как носители права, а не как жертвы в поисках сострадания. И они были правы: их чувство принадлежности к государственному устройству Дании имело свою основу в политической культуре этой страны.

Когда немцы начали проводить депортации, евреи уже были предупреждены — в их синагогах, — и они просто скрылись в сельской местности, устремившись к побережью и рассчитывая перебраться в нейтральную Швецию. В тех местах на коммунальном уровне было мало или почти не было еврейских организаций, и никакое датское подполье им не помогало. В результате возникло хаотическое бегство от семьи к семье, ставшее возможным просто потому, что рядовые члены датского общества скрывали правду и, отвечая на вопросы немцев, говорили, что им ничего не известно, хотя они предоставляли еврейским семьям убежище в прибрежных деревнях, отелях и деревенских летних домах. Датская полиция на побережье предупреждала скрывавшиеся семьи о проводимых гестапо рейдах, а также давала сигнал «все в порядке» для того, чтобы лодки с датскими евреями могли ускользнуть от немцев и добраться до берегов Швеции. Рыбаки, перевозившие евреев по Балтийскому морю, запрашивали огромные суммы за транспортные услуги, но, тем не менее, благополучно доставляли своих напуганных сограждан в безопасное место. Когда Гестапо удалось захватить несколько еврейских семей, скрывавшихся в церкви небольшого рыбацкого села Гиллелейе (Gilleleje), его жители были так возмущены, что объединили свои усилия и стали помогать другим евреям спасаться бегством. Один из жителей деревни даже осмелился возразить местному немецкому сотруднику гестапо, направив на него луч фонаря и воскликнув: «Бедные евреи!» Немец, в свою очередь, ответил: «В Библии сказано, что такова их судьба», после чего житель деревни произнес незабываемые слова: «Но там не написано, что это должно произойти именно в Гиллелейе».

Но почему же поведение датчан так отличалось от позиции многих других обществ и стран в оккупированной Европе? Начнем с того, что это было единственное государство, в котором путь в нейтральную страну пролегал через небольшой пролив. Более того, сами датчане не подвергались давлению, связанному с угрозой их собственного физического уничтожения. Они не были напрямую оккупированы, и их властные структуры — от монарха до мэров на местах — не были разрушены. Газеты в Копенгагене оставались достаточно свободными для того, чтобы сообщать о депортациях и таким образом помогать тем евреям, которые еще не приняли решения о бегстве. Относительно свободная циркуляция информации сделала невозможным для датчан — как это делали многие немцы — утверждать: «мы об этом ничего не знали».

Но самое главное состояло в том, что Дания представляла собой небольшое, однородное общество со стабильной демократией, это была монархия, вызывавшая уважение, и все общество было враждебно настроено по отношению к немцам. Данию можно рассматривать как подтверждение замечания Руссо о том, что добродетель легче всего пестуется в небольших республиках.

Лидегаард выступает в роли великолепного гида относительно этой истории, если он не уходит далеко от датских реалий. Но когда Лидегаард решается выйти за ее рамки, он теряет ориентацию. В конце своей книги он спрашивает: «Являются ли человеческие существа по своей сути добрыми, но слабыми? Или мы жестоки по своей природе, и только цивилизация контролирует нас с помощью системы сдержек и противовесов?» Он хочет, чтобы рассказанная им датская история дала ответ на подобные вопросы, однако она просто не способна выдержать столь тяжелый груз. И вообще не существует общих ответов на вопрос о том, почему люди ведут себя в чрезвычайных обстоятельствах именно так, как они это делают, а не иначе. Однако история Лидегаарда на самом деле показывает, что все определяют история и контекст. Дания была Данией: это все, что можно сказать, не искажая правды.

В заключении Лидегаард делает следующий вывод: если бы сопротивление было столь же сильным в других местах в Европе, как это отмечалось в Дании, то нацисты, возможно, так и не смогли бы завершить работу, связанную с Окончательным решением. Он пишет:

«Ненависть ко всему иному не была изначальной, она была развязана. Скорее, это была удобная политическая позиция, которую можно было использовать при необходимости, и на большинстве оккупированных территориях нацисты, преследуя свои интересы, порождали катастрофические последствия. Однако без соответствующего резонатора это стратегия не работала. Ей можно было противодействовать с помощью простых средств — даже в беззащитной и оккупированной стране, — то есть с помощью настойчивого повсеместного отрицания утверждений о том, что в государстве существует „еврейская проблема“. Меня это поражает как полуправда. Антисемитизм, разумеется, не был „изначальной силой“, которую нацисты использовали в завоеванных ими странах. У евреев была различная судьба в разных странах, оккупированных нацистами, — по крайней мере масштабы уничтожения и спасения различались. Но это не означает, что другие народы могли бы сделать то же самое, что датчане. Немцы сталкивались с разным по степени упорства сопротивлением в каждой оккупированной ими стране в Европе. Там, где они располагали достаточной для этого военной и полицейской властью, они расправлялись с сопротивлением с необузданной свирепостью. А в таких странах как Дания они пытались проводить стратегию непрямого правления, и они должны были мириться с ее последствиями: народные массы нельзя было с помощью террора заставить выполнять их требования, и поэтому можно было предположить их реакцию в том случае, если их соотечественников будут арестовывать и увозить».

Лидегаард обходит стороной неприятную возможность того, что нацисты пытались реализовать стратегию непрямого правления потому, что они видели в датчанах родственных себе ариев, потенциальных союзников в Арийской Европе. Это объясняет тот факт, почему нацисты так комфортно чувствовали себя в Копенгагене и были так поражены сопротивлением датчан. Поляков они могли не принимать в расчет как недочеловеков (Untermenschen), а французов — как старых врагов; однако сопротивление, оказываемое предполагаемыми ариями, воспринималось как нечто обезоруживающе неправильное. Какие другие причины могли заставить таких свирепых бюрократов как Эйхман уступить перед лицом сопротивления датчан по поводу арестов евреев, состоящих в браке с гражданами Дании? Вот одно из парадоксальных объяснений: нацисты уступили протестам датчан, поскольку из-за своей бредовой расистской антропологии они считали жителей Дании членами своей собственной семьи. Величайшая заслуга датчан состоит в том, что они использовали это воображаемое семейное сходство для того, чтобы не участвовать в постыдных действиях.

«Соотечественники» — это история небольшой страны, которая делала правильные вещи по сложным причинам, а также избежала за это ответственности по столь же сложным причинам. Эта история подтверждает старую истину: солидарность и порядочность зависят от непростой материи связи между людьми, от давно сформированных привычек души (habits of the heart), от жизнестойкой культуры согражданства, а также от лидеров, формирующих такого рода добродетели собственным примером. В Дании подобная плотная материя связывала людей воедино, а использованное немцами непрямое правление оказалось неспособным его разорвать. В отличие от этого в других местах Европы, эта материя уничтожалась поэтапно — сначала за счет создания гетто и изолирования евреев, а затем с помощью отделения безучастных наблюдателей от всех чудовищных намерений нацистов. А когда евреев лишили гражданства, собственности, прав и социального существования — им оставалось лишь апеллировать к общечеловеческим представлением как у их преследователей, так и у пассивных наблюдателей, — делать что-то было уже поздно.

В повествовании Лидегаарда есть отрезвляющее послание для эпохи прав человека, наступившей после всех этих мерзостей. Если какой-то народ решает опираться в целях своей защиты только на права человека, на взаимное признание общей человечности, то ему уже грозит серьезная опасность. Судя по всему, эта датская история говорит нам о том, что не универсальная человеческая цепь связывает вместе людей в исключительной ситуации, а более местные и более мелкие связи: особое осознание времени, места и традиции привело жителей датских деревень к противостоянию гестапо, и они сказали: нет, здесь этого не будет, не в нашей деревне. Значение этой удивительной истории небольшой страны выходит за рамки датского контекста. Книгу «Соотечественники» следует прочитать любому человеку, пытающемуся понять, какой именно набор социальных и политических представлений способен сделать возможным появление во времена ужасающего мрака актов гражданской доблести и редкой порядочности.

Майкл Игнатьефф преподает в Гарвардском институте государственного управления имени Кеннеди Гарвардского университета, а также в Школе международных отношений Манка (Munk School of Global Affairs) Университета города Торонто.