Годы мира и демократии в Европе не смогли побороть жестокость?

Все больше молодых людей из европейских стран отправляются на войну в Сирию. Большинство из них – граждане Франции. И это при том, что в самой Европе войн не было уже многие десятилетия. Получается, мы обречены на варварство, несмотря на долгую эпоху мира? Предлагаем вам ознакомиться с точкой зрения историка и психоаналитика.

Atlantico: Недавно в сети появилось видео, на котором британские исламисты пытают сирийских повстанцев. Такое варварство считалось чужеродным для Европы, которая уже давно прочно держится за мир. Действительно ли европейцы такие пацифисты, как принято думать? 

Сильвен Ширманн: Что касается упомянутого вами видео, тут нужно для начала задать себе несколько вопросов. Кто именно эти британские исламисты? Кого они представляют? Означает ли появление в Сирии нескольких сот европейцев, что европейская молодежь сегодня уже не так сильно верит в мир? Мне так не кажется. Как бы то ни было, стоит обратить внимание на мотивы, которые подталкивают молодых людей к участию в конфликте и даже заставляют их совершать самые страшные крайности. Охвачены ли они отчаянием, которое может стать причиной насилия даже в наших европейских государствах: ксенофобии, расизма, оскорблений и т.д. У нас на самом деле сложилась неблагоприятная обстановка. Она объясняется состоянием общества и экономики, страхами, которые ведут к замкнутости людей и рушат сложившиеся ограничения.  

Софи де Мижолла-Меллор: Само собой разумеется, пытка – это выражение варварства, но не стоит забывать, что она не ограничивается лишь отдельными и патологическими случаями. Нельзя рассматривать все это как «отклонения» нескольких дорвавшихся до власти садистов. Точно так же нельзя записывать их лишь на счет тоталитарных режимов и так называемых «справедливых» войн, то есть войн, в которых права человека приносятся в жертву (по большей части религиозной) цели конфликта. Стоит напомнить, что сегодня любое государство, которое опирается на идеологическую борьбу Добра со Злом и рассматривает победу как вопрос выживания, вступает на путь, где пытка в тот или иной момент неизбежно начнет рассматриваться как необходимое зло и, следовательно, будет допускаться законом.   

Варварство в политике всегда представляется не как выражение жестокости, а как необходимая жесткость для защиты от внешнего врага и борьбы с еще более страшными внутренними врагами, которые исподтишка наносят удар по родине и даже могут разрушить национальное самосознание. Насилие называют необходимым средством, а перед его применением не ставится никаких ограничений, потому что нужно дать симметричный ответ, нанести сокрушительный или даже превентивный удар. Такая логика иногда может даже перерасти в геноцид, особенно если противник, как считается, должен быть уничтожен. Все это вынуждает варварство искать прикрытие в «благородных» мотивах, отрекаться от садизма, который слишком сильно связан с личным удовольствием.

– Стоит ли рассматривать эти явления как воспоминания о стародавних военных инстинктах или как признак того, что память о европейских страданиях потеряла сдерживающую силу среди молодых поколений?

Сильвен Ширманн: Нам в Европе довелось пережить немало конфликтов. Тем не менее, поколения, которые появились на свет после 1945 года, за редкими исключениями знают лишь мир. Хотя, разумеется, не стоит забывать, что и после окончания Второй мировой войны на европейском континенте были конфликты (например, война в Югославии со всеми ее бесчинствами), трагические события (например, в Будапеште в 1956 году и в Праге в 1968 году), не говоря уже о внешних операциях европейских стран (таких как деколонизационные войны). Все это говорит о том, что мир – относительное понятие, и что мирный процесс не бывает легким. Главный вопрос заключается в том, могут ли опыт и страдания одних послужить заслоном для других и стать препятствием для любых военных поползновений. История зачастую говорит нам, что это не так. Как бы то ни было, никто не может отрицать начавшийся в Европе после 1945 года мирный процесс. Ирредентизм практически сошел на нет. Демократия получила повсеместное распространение, как и право на свободное передвижение людей. Все это – безусловные факторы мира, которые пользуются поддержкой большинства европейцев. 

Софи де Мижолла-Мелор: Стоит напомнить, что большинство европейских государств отказались от пыток в период с конца XVIII века по начало ХХ века. Впоследствии же их вновь начали применять уже тоталитарные режимы. Как следует из формулировки Муссолини «Все в государстве», государство вовсе не стоит на службе человека: наоборот, это человек служит государству, которое в свою очередь представляет собой средство достижения высшей цели (для Гитлера ею было господство арийской расы). Применение и легализация насилия и пыток подразумевают наличие непосредственной угрозы для дела, которое намного важнее самого человека.

Но если даже отбросить в сторону нравственные вопросы, мы все понимаем, что пытки чаще всего неэффективны, потому что человек может продолжить молчать или дать ложные признания: тем самым он пытается прекратить мучения, очернить самого себя из-за чувства вины, или же просто перестал отличать правду от лжи. Как бы то ни было, нужно понимать, что практически все общества использовали (или до сих пор используют) пытки в рамках логики «цель оправдывает средства». У формирующейся в результате ситуации нет никаких внутренних или внешних ограничений.  

– Как это наследие отразилось на предыдущих поколениях? Оставило ли оно глубокий или только поверхностный след?

Сильвен Ширманн: Люди поколения «бэби-бум», безусловно, получили все лучшее от Европы. На их долю выпали мир, экономический рост и полная занятость. Они стали плодами кейнсианской социальной политики. Поэтому они в полной мере приняли строительство единой Европы, которое в их представлении было тождественно этим преимуществам. Для более поздних поколений этот знак равенства не так очевиден: им пришлось столкнуться с массовой безработицей, слабым экономическим ростом, пугающей глобализацией. Поэтому им сложнее принять ценности прошлых поколений. На это накладывается самая большая временная дистанция от драматических военных событий в Европе. Это может повлиять на восприятие драмы тех эпох.

Софи де Мижолла-Меллор: Наследие страданий – это одновременно и наследие варварства. Жорж Мосс прекрасно показал, как Первая мировая война привела к ожесточению в отношениях людей.

Некоторые интеллектуалы тех времен пытались сопротивляться этой тенденции. Так, например, в период с 1914 по 1915 год Ромен Роллан выпустил целую серию статей, в которых обратился к немцам и заявил, что разделяет с ними культурное наследие «нашего Гете». Он стремился заставить все враждующие стороны прислушаться к голосу разума. Его мысль заключалась в том, что Германию против ее собственной воли и вопреки традициям втянули в воинственный пангерманизм прусского империализма. Такую позицию вполне можно было бы применить и к нацистской Германии два десятилетия спустя.

Ромен Роллан призывал немецкий народ отказаться от прусского милитаризма во имя собственной культуры. «Вы внуки Гете или Аттилы? Сейчас вы недостойны этого великого наследия, недостойны занять место в маленькой европейской армии, которая отстаивает честь цивилизации», – писал он после разрушения Лувена и Реймса немецкими солдатами в 1914 году. Тем не менее, Бергсон в то же самое время утверждал, что «борьба против Германии – это борьба цивилизации против варварства». Немецкий историк Карл Лампрехт ответил ему в той же манере: «Война между германизмом и варварством является логическим продолжением войн, которые Германия веками вела против гуннов и турок».

Таким образом, сложно говорить, что Европа со всей ее культурой смогла стать гарантией против всплесков насилия. Тем не менее, результаты этих войн в плане международного права стали достижением для всего человечества.

– Наивно ли полагать, что годы мира могут смягчить или даже вообще устранить жестокие порывы? Это утопия? Почему? Можно ли этого достичь? Каким образом?  

Сильвен Ширманн: Для историка осознание и примирение – всегда долгий и медлительный процесс. Ни о каком «конце истории», как думали в начале 1990-х годов, говорить не приходится.

Софи де Мижолла-Меллор: Нужно понимать, что когда агрессия выплескивается наружу, ее можно спутать с сопровождающей жизнь борьбой. Она постоянно находит проявление в соперничестве людей во всех областях: в дипломатии, торговых и финансовых связях, в жизни каждого человека и конкуренции в целом.  

Когда она получает выражение в применении военной силы или террористических/контртеррористических акциях, это ведет к формированию временного кризиса, который свидетельствует о неудаче всех других так называемых «мирных» форм (они далеко не всегда соответствуют этому определению). Как человек будет воспринимать конфликт, в котором он готов пожертвовать жизнью и убивать незнакомцев, которые говорят на другом языке и скрываются за неким расплывчатым понятием «враг»? Подавление импульсов усиливает блеск цивилизации и ее господство над примитивным насилием, но все может пойти прахом из-за одной трещины, которая ставит под сомнение гармонию и даже легитимность коллектива, позволив варварству вырваться на первый план. 

В трактате «Недовольство культурой», который был написан в период между двумя мировыми войнами, Фрейд пишет следующее: «Мне теперь непонятно, как мы проглядели повсеместность невротической агрессивности и деструктивности, упустили из виду принадлежащее ей в истолковании жизни место».

Психоанализ постоянно напоминает о вездесущности враждебных и разрушительных порывов, однако понятие сублимации позволяет говорить о том, что связь с культурой полагается на индивидуальную способность человека перестраивать эгоистические и жестокие импульсы под воздействием эротизма. Речь идет об Эросе, который позволяет связать и, следовательно, направить в выбранное русло энергию либидо, без чего та бы бесцельно растратилась и угасла. Поэтому когда в личном плане насилие подменяет собой силу, мы имеем дело с провалом сублимации.  

Сильвен Ширманн (Sylvain Schirmann) – историк, автор многих произведений о Европе, директор Института политических исследований в Страсбурге.  
 
Софи де Мижолла-Меллор (Sophie de Mijolla-Mellor) – психоаналитик и преподаватель Университета Париж-Дидро.