В романе Германа Гессе «Паломничество в Страну Востока» его герой Г. Г., неофит религиозной группы под названием «Орден», описывает статуэтку, изображающую его рядом с главой Ордена, Лео. «Со временем, надо думать, вся субстанция без остатка перейдет из одного образа в другой, и останется только один образ — Лео. Ему должно возрастать, мне должно умаляться».
Гессе описывает принесение собственного «я» в жертву чему-то более важному. Но он также показывает, как люди создают своих героев. Будь то Владимир Ленин, Че Гевара, Рухолла Хомейни, Уго Чавес или даже Дональд Трамп, «героями» они становятся в восприятии самого человека. Они — идеализированные отражения самого себя. И, как следует из описания Гессе, образ героя подпитывается от личности человека до такой степени, что сам индивидуум исчезает.
В основе этого процесса лежит трайбализм. Поскольку человечество отчаянно тоскует по чувству сопричастности и авторитету вождя, люди естественным образом создают группы, во главе которых стоят вожди. Некоторые группы представляют собой позитивные проявления сотрудничества и солидарности между людьми. Но когда основой группы является идеология или какое-либо конкретное племя, она может стать орудием дискриминации и угнетения по отношению к тем, кто в нее не входит, особенно если ей управляет доминантный, харизматический вождь.
Появление популистских и националистических движений в Соединенных Штатах, Великобритании, Франции и других европейских странах свидетельствует о том, что трайбализм на Западе переживает подъем. Популистские движения сосредоточили основное внимание на иммигрантах и глобализации в целом. Но наибольшую опасность эти движения, как и любая форма трайбализма, представляют для индивидуума. Последователи обязаны хранить верность племени и его вождю. Но из-за того, что племя не терпит инакомыслия, трайбалистские партии склонны быстро разваливаться на конкурирующие фракции.
Существует множество объяснений того, почему в политике наступила эпоха трайбализма. Для многих первопричиной является растущее экономическое неравенство. В то время как богатые стали богаче, сельскохозяйственные рабочие и бедняки остались предоставлены сами себе перед лицом наплыва иммигрантов, беженцев и сил глобализации. Но даже если глобализация принесла больше пользы одним группам и регионам, чем другим, это не объясняет сегодняшнего трайбализма в политике; скорее уж объяснение заключается в отсутствии глобализации в некоторых регионах.
Следует помнить, что большинство избирателей Трампа не были ни бедняками, ни «синими воротничками». Но они преимущественно живут в периферийных регионах и небольших городах, где преимущества глобализации, — но не ее издержки, — в основном не дают о себе знать. Этот разрыв между городом и деревней очевиден во всех странах, переживших в последние годы всплеск трайбалистского популизма.
Более того, если глобализация и, в частности, иммиграция, являются движущей силой неравенства, тогда крупные города, в которых беженцы, иммигранты и беднейшие общины живут на одной территории, должны быть ареной политических потрясений. И тем не менее в Австрии, Франции, Германии, Нидерландах, Великобритании и других странах националистические и популистские партии, как правило, находят своих сторонников за пределами крупных городов.
Хотя глобализация и иммиграция могут быть факторами политического давления, причины нынешнего поведения избирателей заключаются в трех взаимосвязанных событиях. Во-первых, граждане на Западе постепенно стали менее политически организованными и более индивидуалистичными. Во всех либеральных демократиях численность политических партий уже давно сокращается из-за послевоенных изменений в образовании, социальных нормах и популярной культуре, с акцентом на критическое мышление и самовыражение. Результатом стало то, что люди, по словам американского социолога Дэвида Райсмана, стали «ориентированными на внутренний мир» — «картезианцами» и «картезианками», мыслящими самостоятельно.
Такое развитие событий было бы бесспорно положительным, если бы не совпало по времени с переходом западных экономик, начиная где-то с середины 1990-х годов, на техноемкие модели роста, что увеличило спрос на так называемые STEM-навыки (аббревиатура от английских слов: наука, техника, инженерия, математика). И когда системы образования стали уделять гораздо меньше внимания гуманитарным дисциплинам, граждане, которым и без того уделялось меньше внимания со стороны традиционных партий в смысле политического образования и воспитания, все больше и больше отстранялись от передачи гуманистических ценностей.
Хотя возможностей для изучения литературы, истории и искусства стало меньше, но смысл данного занятия — научиться эмпатии, развить свой эмоциональный интеллект и согласовать критическое мышление с универсальными ценностями — от этого не пропал. Ложное допущение о том, что диплом гуманитария менее ценен на рынке труда двадцать первого века, чем диплом в области STEM, не сулит ничего хорошего для функционирования либеральной демократии.
Третье соображение является продолжением второго: превращение высшего образования в товар и предмет рынка в последние десятилетия. Поскольку университеты конкурируют за аккредитацию и статус «и у нас тоже», их учебные программы становятся все больше похожими друг на друга. Процесс формирования «готовых к экзаменам индивидуумов» вызывает в памяти фразу из «Анны Карениной» Льва Толстого: «А это франтик петербургский, их на машине делают, они все на одну стать, и все дрянь». Аналогично, превращение знаний в товар приводит к тому, что нынешние выпускники не столь уж незаменимы: им можно найти замену с помощью той самой «машины», которая их произвела.
Совокупность этих трех изменений помогает объяснить появление нового класса избирателей: высококвалифицированных, высокооплачиваемых и плохо разбирающихся в основополагающих ценностях либеральной демократии. Неудивительно, что эти избиратели, утратившие общие традиции знания и понимания, группируются вокруг «племенных» идентичностей и приносят свое «я» в жертву коллективному сознанию.
Считается, что либеральные демократии совершили переход от «первобытной» политики к обществу дееспособных граждан. Но дееспособность граждан — их способность идентифицировать свои интересы и действовать индивидуально и коллективно в направлении их реализации — требует совершенно иного набора умений, нежели те, на которые делается акцент сегодня.