Министр культуры России запретил мой новый фильм «Смерть Сталина» (The Death of Stalin). По его словам, сатирический сюжет фильма входит в планы Запада дестабилизировать страну. Сейчас в России приближаются президентские выборы, и мы все знаем, как категорически Владимир Путин не приемлет даже мысли о том, чтобы кто-нибудь вмешивался в выборы иностранной державы. Поэтому мой фильм попал в черный список, и смотреть его в России официально никому не разрешено.
Меньше всего я ожидал получить сердечные поздравления, но именно поздравления я получил от многих представителей киноиндустрии. Мне присылали букеты твитов и электронных писем со словами о том, какая это удачная реклама и как здорово все это будет смотреться на наших плакатах. Русские обеспечили нам такую маркетинговую кампанию, которую ни за какие деньги не купишь.
Мне пришлось объяснять этим людям, что реклама эффективна только в том случае, когда она заставляет покупать продаваемый вами продукт большее количество людей, а поскольку мой продукт запрещен, то его по определению купить нельзя. Примерно так же должен себя чувствовать директор по маркетингу, продающий напалм — он или она может придумать самые впечатляющие рекламные плакаты, но от этого их продукт не станет более доступным в магазинах.
Меня удивляет, что в 2018 году люди все еще считают, что цензура работает. Как показал опрос, проведенный в России в прошлом месяце, большинство респондентов узнали о моем фильме в первую очередь потому, что его запретили.
И, конечно же, знаменитая изобретательность россиян и их способность преодолевать системы защиты в киберпространстве означает, что многие из них знают, как получить доступ к фильму онлайн и бесплатно. (Один человек прислал мне в Твиттере фотографию, на которой он смотрит фильм в ноутбуке, находясь на Красной площади — прямо под окном кабинета Путина. Меня его отвага восхитила. Но поскольку он скачал фильм незаконно, я немедленно сообщил о нем в соответствующие органы).
В цензуре есть нечто такое, что напоминает времена середины XX века. Но и в этом нет ничего удивительного, поскольку международная политика переживает фазу возврата к прошлому. Лидер коммунистической партии Китая устанавливает для себя право на пожизненное лидерство, президент России заявляет, что создал ядерное супероружие, в Европе к власти приходят партии правого толка, сравнивающие иммигрантов с паразитами, в Лондоне травят ядом беглых шпионов. Словно призраки из прошлого, эти старые сюжеты теперь преследуют настоящее.
А значит, куда ни глянь, довольно легко найти и другие подобные случаи. Например, мы можем перейти от бессмысленного случая цензуры в России на другой уровень — к неуклюжим попыткам Дональда Трампа пресечь деятельность своих противников в Соединенных Штатах. Государственная цензура криминализирует точку зрения. Она квалифицирует чье-то мнение как противозаконное. Поэтому, когда Трамп пишет в «Твиттере», что CNN и NBC являются «врагами народа», он представляет незаконным то, что ему не нравится. Это именно тот человек, во время избирательной кампании которого основным заклинанием был, если помните, лозунг «В тюрьму ее!».
Но Дональд Трамп лишь допускает перебор в том, что политики почти незаметно и безнаказанно совершали на протяжении многих лет. Когда в 2008 года Сара Пэйлин (Sarah Palin) в качестве кандидата в вице-президенты от республиканцев совершала поездку по «красным» штатам и назвала их «настоящей Америкой», она имела в виду, что люди из других штатов не были американцами. И Хиллари Клинтон, назвав своих противников «жалким сборищем», просто продолжила эту традицию.
Я бы сказал, что то, что делает Трамп — это не столько возврат к манере поведения автократов середины XX века, сколько весьма современное следствие того, как большинство из нас поступают сейчас. И если Трамп беззастенчиво пытается делегитимизировать критику, то делает он это потому, что увлекается социальными сетями — оружием XXI века. Он позволяет пользователям пресекать все, что доставляет нам неприятные ощущения и ставит в неловкое положение — блокировать источник, отменять подписку и сообщать об этом всем.
Хотя неплохо иметь возможность пресекать словесные оскорбления и сообщения хейтеров, меня все же беспокоит то, что социальные сети еще и дают нам возможность отказываться воспринимать все те идеи, доводы и рассуждения, которые не соответствуют нашим собственным.
Зачем мучиться и думать над тем, как отреагировать на нападки или критику, если можно просто переключиться и перейти к другим сообщениям? Мы все чаще по умолчанию блокируем тех, кто не согласен с нами. Вместо того чтобы проверить свои мнения в ходе дискуссии, мы предпочитаем лишать наших оппонентов «доступа к платформе». И если в своих собственных убеждениях мы стали более воинственными, то, возможно, это объясняется тем, что мы запретили оспаривать их другим людям. Мы похожи на закованных в броню солдат, которые все равно отказываются войти в боевую зону, потому что там небезопасно.
Поэтому мне так грустно. В условиях реальной демократии многие мнения могут сосуществовать в гармонии. Если мы не допускаем других мнений, то постепенно мы теряем способность воспринимать демократию и приобретаем «устойчивость» к ней.
Я всегда считал, что в чувстве обиды нет ничего плохого. Если наши убеждения тверды, им не страшны ни насмешки, ни контраргументы. И если уж на то пошло, когда принимаешь вызов, отстаиваешь свои убеждения, они становятся только тверже.
И эти убеждения должны быть действительно очень твердыми: ведь однажды к власти может прийти настоящий диктатор, и мы должны быть наготове — иначе как тогда мы его встретим?