То, как общества решают проблему секса, говорит о них очень многое. В разных местах и у разных поколений свои поля сексуальной битвы. Начиная с законов, запрещающих смешанные браки, и заканчивая уголовными запретами на однополые связи и предоставление интимных услуг — эти споры касаются того, с кем мы можем заниматься сексом, когда и при каких условиях. В настоящее время дискуссия о том, каким должен быть секс, сосредоточена на проблеме индивидуального выбора и сексуальной автономии. Создается впечатление, что мы живем в эпоху обоюдного согласия.
Мысль о том, что согласие на участие в половом акте должно быть точкой отсчета для определения того, в чем именно заключается законно допустимый и желательный с точки зрения общества секс, далеко не так очевидна. Отчасти потому, что в разные моменты секс означает очень разные вещи. Секс за деньги действительно может привести к возникновению деловых, договорных условий, в которых стороны торгуются и соглашаются на конкретные действия по установленной цене. Но не все сексуальные отношения могут — или должны — сводиться к атомистической встрече сознаний двух индивидов. Иногда то, чего мы хотим, заранее не известно нам самим. Более конкретные желания и пути их удовлетворения часто проявляются и возникают в сам момент сексуальных отношений. Сексуальная автономия не является исключительно вопросом личной воли, скорее, она находит свое выражение через взаимодействие двух (или более) партнеров. Секс может быть уникальным утопическим опытом в том смысле, что сам акт сексуальных отношений создает новые способы совместного общения.
Сексуальное удовольствие у женщин часто рассматривается как более сложное и менее предсказуемое, чем у мужчин. Исторически это предположение способствовало чрезмерному регулированию женских половых и репродуктивных способностей. Двусмысленность представлений о том, в чем заключается сексуальное желание и как оно должно быть выражено, является скорее сексуальной нормой, чем исключением. Вот почему авторам женских проектов по эмансипации следует сосредоточиться на том, каким образом можно учесть этот факт, вместо того чтобы обходить его стороной.
Актуализация сексуального «я» может происходить и тогда, когда с обеих сторон наличествует определенная степень страха, отталкивания и неопределенности, равно как возбуждения и любопытства. В такие моменты, решаясь на крайнюю степень личной незащищенности, мы можем создать пространство для возникновения предельной степени доверия. Это доверие основано не на согласии, а на совместном обязательстве принять тот факт, что сексуальное удовольствие и опасность часто соседствуют друг с другом. Хотя сексуальная лиминальность не исключает опасности попадания в зону плохого секса, она также может придавать действовать воодушевляюще, поскольку признает потенциал сексуальных контактов, их способность менять и обновлять нас самыми неожиданными способами.
Это означает, что согласие не есть вещь в себе, которую может найти либо сексуальный партнер, либо суд с присяжными. Согласие есть ни больше ни меньше чем показатель того, как данное общество понимает конкретное сексуальное поведение. Мы заявляем об отсутствии согласия в тот момент, когда решаем, что сексуальное поведение выходит за пределы допустимого принуждения, компромисса и риска, которые приняты в нашей культуре.
Многие феминистки скажут, что проблема заключается не в характере согласия, а в том, что законные меры не достаточны. Иными словами, закон должен быть приспособлен к тому, чтобы отслеживать культурные сдвиги, которых требует движение #MeToo. Сторонники утвердительного согласия считают, что сексуальные партнеры должны активно искать четкие сигналы согласия на всем протяжении сексуального акта. «Согласие — это сексуально», — говорят нам. Когда женщина заявляет о применении к ней насилия, мы должны ей поверить. Тогда бремя вины ложится на ответчика, которому приходится доказывать, что в тех обстоятельствах он предпринимал конкретные шаги, чтобы выяснить, согласна ли его партнерша. Нам говорят, что, если мы изменим наше сексуальное поведение в соответствии с этими ожиданиями, наша культура станет более безопасной и более сексуальной. Какая находящаяся в здравом уме феминистка с этим не согласится?
Но у этой логики есть два больших недостатка. Во-первых, как консервативные, так и «выступающие в защиту секса» феминистки давно признают, что бинарный подход к согласию из разряда «вкл / выкл» не отражает сексуальную реальность ни в культурном, ни в юридическом смысле. Во время сексуальных контактов «согласие» проявляется и исчезает в довольно хаотичной форме. Один и тот же половой контакт, взятый в целом, может быть по-разному унизительным и в то же время пикантным, отвратительным и в то же время интригующим, пугающим и все-таки захватывающим. Более того, секс по обоюдному согласию — это не то же самое, что секс по желанию; и наоборот, секс без взаимного согласия — это не то же самое, что отвергнутый секс. Приравнивать согласие с недвусмысленным желанием значит существенно изменять тот вид секса, который общество считает допустимым в вызывающем тревогу — то есть регрессивном — направлении.
Система согласия, выражаемого «с энтузиазмом», выдвинутая другими феминистками, в том числе Робин Уэст, объясняют эти трудности, идя еще дальше. Подчеркивая условия женского принуждения, в которых протекают «нормальные» гетеросексуальные отношения, в том числе в браке, эти феминистки утверждают, что криминализация какого-либо полового акта — будь он по согласию или нет — это результат принуждения. Закон и общество должны поддерживать только тот секс, в основе которого лежит искреннее желание.
Однако нет резона полагать, что даже основанные на подлинном желании половые акты как-то соотносятся с хорошим сексом. Даже не желаемый секс или частично желаемый секс, тем не менее, может быть возбуждающим и оказывать преобразующее воздействие. Эксперименты с болью или страхом могут сдвинуть ожидаемые сексуальные границы именно потому, что они касаются уязвимых состояний человека. Можно представить себе, что, к примеру, притягательность удушения по крайней мере частично объясняется неподдельным страхом, который оно порождает.
Тем самым мы не хотим сказать, что в сексе нет никаких ограничений, скорее мы предлагаем каждому вырабатывать ограничения, которые согласуются с эротическим потенциалом полового акта. Порог доверия — это пространство, в котором партнеры могут исследовать ценность сексуальных переживаний именно потому, что здесь они непосредственно затрагивают границу между допустимым и недопустимым. Концепции утвердительного и восторженного согласия представляют такого рода сексуальную практику как отклоняющуюся от нормы и преступную. Это ошибка.
В своих доводах #MeToo очевидно берет за основу патриархат как культурный контекст и делает его своей мишенью. Представители этого движения рассматривают женщин как объекты сексуального господства мужчин. Нас уверяют в том, что мужчины заинтересованы в расширении или по крайней мере сохранении существующих сексистских форм социального контроля над женщинами. Предполагается, что они хотят идти «настолько далеко, насколько это возможно», прежде чем столкнутся с выраженным несогласием женщины. На основе такого видения вырисовывается в лучшем случае весьма специфическая и регрессивная картина человеческой сексуальности. В худшем случае оно побуждает нас контролировать сексуальность в духе консерватизма. Истинной перспективой сегодняшней полемики вокруг секса является то, что она открывает новое пространство для теоретических оценок границ по-настоящему смелого и приносящего удовлетворение секса.