Ощущения практически такие же, как и раньше. С Ладоги дует прохладный бриз, на соседнем участке кто-то стучит молотком. Когда меняется направление ветра, становится слышен шум автострады, ведущей в Мурманск. Где-то кричат дети, лают собаки… Как же хорошо, что этим летом почти нет комаров! Я стою перед стандартным участком площадью 6 соток (600 квадратных метров) с небольшим деревянным домиком посреди него, окрашенным в коричневый цвет. Вокруг, среди деревьев и цветочных клумб, стоят десятки и сотни дач — российских летних домиков.
Говорят, что дача есть в среднем у каждого второго русского. По крайней мере, у нас она была. Там, примерно в километре отсюда, на таком же участке посреди берез и старых яблонь, я проводил летние каникулы: три месяца, которые я делил между чтением книг, заданных нам на лето (Пушкина, Гоголя и т.д.), и катанием на велосипеде «Кама». Вместе с ребятами, жившими по соседству, мы ездили наперегонки по пустой проселочной дороге, а наши бабушки безуспешно звали нас обедать. А еще мы ходили купаться на Ладожский канал по соседству с заброшенной верфью, а ребята постарше присматривали за нами.
Тем не менее, дача была безопасным местом примерно в часе езды на восток от Санкт-Петербурга, который в 1990-х годах считался криминальной столицей России. Когда где-нибудь на Суворовском проспекте взрывался лимузин очередного «нового русского», могли пострадать и случайные прохожие, думал я в свои 10 лет. На даче же, к счастью, не было олигархов с их лимузинами. Их здесь и сейчас нет. Это место трудно назвать «Балтийской Ривьерой». Плохонький русский смешанный лес вместо северных елей. Покосившиеся опоры ЛЭП по-прежнему стоят. Пыльные проселочные дороги. Осушенные болота. Но все это второстепенно — это место уже не такое, каким было раньше, я это чувствую. Все изменилось.
Вот хотя бы заборы: раньше они были низкими и деревянными. Теперь же они высотой больше человеческого роста, жестяные, окрашенные в синий, зеленый или темно-коричневый цвет. Личное пространство дачников скрыто от посторонних глаз. Если уж нельзя скрыться от российского государства, облагающего своих граждан все новыми и новыми налогами, то можно спрятаться хотя бы от соседей. Причем теперь люди отгораживаются не только от улицы — теперь заборы стоят и непосредственно между участками. Раньше такое было просто немыслимо. В 1990-х дачные поселки были этакими коммуналками — я всегда видел и слышал, чем занимались соседи, и в этом не было ничего плохого и предосудительного. В конце концов, все мы были, по сути, равны — у нас у всех были лачуги «из г*** и палок», как говорят в России. Тогда не было ни приличных стройматериалов, ни денег на их покупку. То же самое можно было сказать и про автомобили: подержанный «фольксваген» был тогда пределом мечтаний.
А у нашего соседа, пенсионера дяди Лёши, был только велосипед. Иногда он ездил на наших «жигулях» в соседний городок, где ржавела верфь, на которой он когда-то работал, не получавшая больше государственных заказов. Дядя Лёша был добродушным «алкашом», всегда — в любую погоду — носившим тельняшку. Он регулярно вспоминал освобождение Севастополя Красной Армией и ругал Украину. Крым для него всегда оставался частью России. Иногда он «расплачивался» с нами за то, что мы его подвозили — в нашем дачном поселке не было предусмотрено подключение водопровода для «городских». Но дядя Лёша был членом производственного кооператива, у которого водопровод был. Он сочувствовал нам, потому что нам приходилось постоянно ходить за водой к колодцу. «Без питьевой воды не будет коммунизма», — говорил он и по ночам раскапывал тропинку между нашими участками и прокладывал водопровод к нам. Откуда он брал трубы, я не знаю. Конечно, он действовал незаконно, но кого это интересовало?
Тем самым официально было узаконено то, что в окрестностях Москвы и Санкт-Петербурга давно уже было реальностью: дачные поселки стали пригородами, а крохотные деревянные домики превратились в шикарные виллы — люди, имеющие деньги, дают знать об этом окружающим. Как, например, новый сосед пенсионерки и бывшей учительницы Веры. Чем он занимается, никто не знает, но сауна, которую построили для него гастарбайтеры из Киргизии, имеет размеры, сопоставимые с размером всего дома Веры. Насколько огромна сама вилла? Никто не знает — сосед поставил высокий забор между участками, причем на территории, официально принадлежащей Вере. И лишь когда она пригрозила, что обратится в суд, он выплатил ей некую компенсацию. По сравнению с 1990-ми россиянам сейчас живется неплохо, причем не только богатым. Конечно, у этого благосостояния в «дачном мире» есть не только отвратительные стороны вроде гигантских вилл за высоченными заборами. По крайней мере, в моем старом поселке почти не осталось никого, кто жил бы за счет собственного огорода.
А в 1990-х годах участки многих соседей были засажены картофелем. Наш сосед дядя Лёша не выращивал практически ничего, кроме картошки — на пенсию ему было попросту не прожить. Его лицо и руки были темно-красными, почти коричневыми от солнца. Выращивать картошку было надежнее, чем дожидаться зарплаты на государственном предприятии — задержки составляли порой месяцы и даже годы. Сейчас же дешевле пойти на рынок и купить картошку там. Невыгодно также из-за пары помидоров и огурцов заморачиваться строительством теплиц, сказал мне наш старый сосед Николай, раньше ездивший на ржавых «жигулях». Теперь же у него небольшой «рено». По его словам, бывали в его жизни времена и похуже.
Его погреб, 20 лет назад заваленный картошкой, теперь пустует. Его сын, мой давнишний приятель Дима, появляется здесь лишь изредка: он окончил мореходное училище и теперь ходит по морям. Я рад за Николая. Человек, выращивающий цветы вместо картошки, получил обратно свое достоинство — или нет?