Вечером 29 апреля прошлого года в городе Уосика на юге штата Миннесота женщина на кухне мыла посуду и, выглянув в окно, увидела молодого человека, который шел по двору за ее домом. За спиной у него был рюкзак, а в руке — пакет с едой из фастфуда. Он шел в направлении склада «Минимакс» (MiniMax), находившегося неподалеку. Что-то в нем было не так. Почему он шел через ее двор, а не по тротуару? Он шел прямо по лужам, а не обходил их. Потом он возился с замком 129-й секции, словно пытался взломать его. Женщина позвонила в полицию. Прибыла группа из трех офицеров, они открыли рулонные ворота секции. Молодой человек стоял в центре помещения. Он был худощав, бледен, с коротко стриженными каштановыми волосами. Рядом с ним на полу стояли разные ящики, коробки и емкости: моторное масло, клей для рулонных кровель, несколько кулеров из пенополистирола, металлическая коробка с патронами, камуфляжный мешок и картонные коробки с надписью «красный оксид железа», заполненные красным порошком. Его звали Джон Ладью (John LaDue). Ему было 17 лет.
Один из офицеров начал обыскивать Джона. Как написано в полицейском отчете, «Ладью сразу же стал отпираться, заявив, что это его склад, возмущенно спрашивал, что я делаю, и вырывался». Полицейские попросили его объяснить, что он замышляет. Джон предложил им угадать. По словам другого полицейского, Тима Шрёдера (Tim Schroeder), он ответил, что, по его мнению, Ладью делает взрывные устройства. Ладью признался, что так и есть, но сказал, что не хочет обсуждать это в складском помещении. Они вчетвером поехали в городской полицейский участок, Ладью и Шредер сели друг напротив друга, на столе между ними стоял магнитофон. «Что происходит Джон?» — спросил Шрёдер. Ладью ответил: «Мне будет сложно говорить об этом». Допрос начался в 19:49 и продолжался почти три часа.
По словам Ладью, он делал коктейли Молотова, но с большим поражающим действием, чем обычно, используя вместо бензина моторное масло и смолу. Потом он собирался перейти к изготовлению более крупных и более сложных взрывных устройств в корпусе скороварки — наподобие того, что использовали братья Царнаевы, совершившие теракт во время марафона в Бостоне. «В этом устройстве гораздо больше компонентов, чем кажется на первый взгляд», — сказал Ладью Шрёдеру. Он перечислил различные виды взрывчатого порошка, тысячи шарикоподшипников, трубки для самодельных взрывных устройств, примерно семь килограммов хлорно-кислого калия, четыре килограмма алюминиевого порошка, а также «магниевую ленту и ржавчину, которые я использую для изготовления термитной смеси, горящей при 5000 градусах по Цельсию».
Шрёдер спросил его, для чего он это делает.
«У меня под кроватью лежит блокнот, в котором об этом все написано», — ответил Ладью.
Шрёдер: «Хорошо, ну а мне ты можешь рассказать о целях, о которых написано в блокноте?»
Ладью: «Ладно, незадолго до окончания учебного года я собирался украсть из школы мусорное ведро, взять одно из взрывных устройств-„скороварок", которые я сделал, поставить все это в коридоре и через какое-то время взорвать….Я бы привел устройство в действие, когда люди станут убегать, точно так же, как в Бостоне, и взорвал бы их тоже. Потом я собирался войти и бросить бутылки с зажигательной смесью, и использовать самодельные взрывные устройства, и уничтожить всех, а потом, когда прибудет спецназ, я бы убил и себя».
У себя в спальне он хранил карабин СКС с 60 патронами, пистолет «Беретта» (Beretta М9), сейф с дополнительным огнестрельным оружием и три готовых взрывных устройства. В день нападения он собирался начать с винтовки калибра 5,6 мм, а потом использовать дробовик, чтобы доказать, что для атаки с результативной стрельбой в школе мощные автоматические винтовки не нужны.
Шрёдер: «У тебя есть братья и сестры?»
Ладью: «Да, у меня есть сестра. Она на год старше меня».
Шрёдер: «Она тоже учится в школе?»
Ладью: «Да».
Шрёдер: «Старшеклассница?»
Ладью: «Да».
Шрёдер: «Так ты бы сделал это, если бы она тоже была в школе?»
Ладью: «Я забыл кое-что сказать. Перед этим я собирался прикончить и свою семью тоже».
Шрёдер: «А зачем тебе убивать членов твоей семьи? Что они такого сделали?»
Ладью: «Да ничего плохого они не сделали. Просто я хотел, чтобы было как можно больше жертв».
Второго февраля 1996 года в Мозес-Лейк, штат Вашингтон, четырнадцатилетний Барри Лукайтис (Barry Loukaitis), одетый в черный плащ, вошел в здание средней школы Фронтир. С собой у него было два пистолета, 78 патронов и охотничье ружье. Он застрелил двух учеников, еще одного ранил, а потом выстрелил в спину учителю алгебры. За два следующих года произошло еще шесть крупных инцидентов подряд. 16-летний Эван Рэмси (Evan Ramsey) устроил стрельбу в Бетеле, Аляска, 16-летний Люк Вудхэм (Luke Woodham) — в городе Перл, штат Миссисипи, 14-летний Майкл Карнил (Michael Carneal) — в городе Уэст-Падака, штат Кентукки, 13-летний Митчелл Джонсон (Mitchell Johnson) и 11-летний Эндрю Голден (Andrew Golden) — в Джонсборо, штат Арканзас, 14-летний Эндрю Вурст (Andrew Wurst) — в Эдинборо, штат Пенсильвания и 15-летний Кип Кинкель (Kip Kinkel) — в Спрингфилде, штат Орегон. В апреле 1999 года Эрик Харрис (Eric Harris) и Дилан Клеболд (Dylan Klebold) устроили печально известное массовое убийство в школе «Колумбайн» в городе Литтлтон, штат Колорадо. После этого массовые убийства продолжились. В 2007 году Чо Сын Хи (Seung-Hui Cho) совершил массовый расстрел в Политехническом университете штата Виргиния, убив 32 и ранив еще 17 человек. В 2012 году Адам Ланза (Adam Lanza) застрелил 26 человек в начальной школе Сэнди Хук. В марте 2015 года Кристофер Харпер-Мерсер (Christopher Harper-Mercer) застрелил девять студентов в колледже Ампква в штате Орегон. Со времени массового расстрела в школе Сэнди Хук в США было совершено более 140 нападений на школы с использованием огнестрельного оружия.
Стрельба в школах — явление современное. До того, как Барри Лукайтис устроил побоище, бывали отдельные случаи, когда в школах совершались убийства с использованием взрывных устройств или огнестрельного оружия, но они не получали особой огласки. Стрельбу в школах в основном устраивают молодые белые мужчины. И неудивительно, что с учетом доступности огнестрельного оружия в США это явление по большей части американское. Но, помимо этих фактов, весьма озадачивает и то, как отличаются малолетние «стрелки», устраивающие побоища в школах, образом жизни и манерой поведения.
У Эвана Рэмси, который пришел в свою школу с ружьем 12-го калибра и убил двух человек, дома жизнь была неустроенной и суматошной. Его мать была алкоголичкой, она меняла мужчин, и все они отличались буйным и жестоким характером. Эван жил в приемных семьях (за два года их было десять) и подвергался сексуальному и физическому насилию. Когда Эвану было шесть лет, его отец отправил в местную газету объявление, которое там отказалась публиковать. Поэтому он зарядил два пистолета, заблокировал дверь редакции цепью, поджег дымовые шашки и держал издателя под прицелом.
Но у Кипа Кинкеля, который застрелил своих родителей, а потом у себя в школе убил еще двоих и ранил двадцать пять человек, психологической травмы не было. Он жил в любящей семье. Его родители были школьными учителями, которых так все любили, что на поминальную службу пришли 1,7 тысяч человек. Кинкель был психопатом: он думал, что китайцы собираются напасть на США, что компания «Дисней» планирует завоевать мировое господство и что власти вживили ему в голову компьютерный чип.
И Эрик Харрис, спланировавший и организовавший массовое убийство в школе «Колумбайн», был классическим психопатом. Он был обаятельным и умел ловко манипулировать людьми. Он постоянно нарушал закон — воровал, хулиганил, совершал акты вандализма, незаконно покупал оружие, взрывал самодельные бомбы и однажды взломал компьютерную сеть своей школы. В своем школьном дневнике он написал по-немецки: «Я — Бог». Его личные дневники были наполнены фантазиями об изнасилованиях, нанесении увечий и расчленениях: «Я хочу вырвать горло зубами и раздавить, как жестяную банку. Я хочу кого-нибудь выпотрошить рукой, оторвать голову и вырвать сердце и легкие через горло, всадить нож кому-нибудь в живот, засунуть его до самого сердца». Оказывается, школьным «стрелком» может быть и тот, к кому мир был жесток, и тот, кому кажется, что мир с ним жесток, и тот, кто сам хочет жестоко расправиться с миром.
Не проясняет ситуацию и случай с Джоном Ладью. Ладью не слышит голосов. Он не эмоциональный, не обозленный, ничем не раздражен, не мстительный. Шрёдер спрашивает его о жестоких играх, и тот отвечает, что в последнее время почти и не играл в такие игры. Потом они говорят о жестокой музыке, и Ладью рассказывает, что уже восемь лет играет на гитаре и что терпеть не может на «дебильную» музыку «таких групп, как Bullet for My Valentine („Пуля для моей возлюбленной"), Asking Alexandria или что-то в этом роде». Ему нравится Metallica — основательный нормальный старый добрый хэви-метал. «Надо мной никто не издевался, — говорит Ладью Шрёдеру. — Я не считаю, что меня когда-нибудь в жизни травили или притесняли….У меня хорошие родители. Я живу в хорошем городе».
Когда допрос закончился, полиция поехала к родителям Джона. Они живут в нескольких минутах ходьбы, в приличном украшенном лепниной двухэтажном доме на углу. Родители Ладью были в отчаянии. Было уже поздно, половина одиннадцатого. По будням их сын после девяти вечера всегда бывает дома. Его мать пыталась выяснить, где он, и звонила ему на мобильный со своего ноутбука. Пытаясь найти его, родители обзвонили всех, кому он недавно писал. А потом приехала полиция и сообщила, что их сын угрожал убить свою семью и взорвать городскую среднюю школу — и родителям Ладью пришлось объясняться по поводу того, что никак не укладывается в голове. Нет, врачи никогда не находили у сына ни психических заболеваний, ни депрессии, сказал полицейским Дэвид Ладью (David LaDue), отец Джона. Никаких лекарств он не принимает. Он никогда не говорил, что хочет причинить кому-нибудь боль или вред. Он проводит много времени у компьютера и смотрит видео на Ютубе. Он любит экспериментировать с «интересными устройствами», как называет их отец. Он часто ходит в черном. Но ведь подростки обычно носят черную одежду, ведь так? Дэвид Ладью отчаянно пытался найти зацепку — хоть какую-нибудь — чтобы понять то, о чем ему только что сказали. «Дэвид сказал мне, что после того, как в начале прошлого лета его сын прожил у его брата пару месяцев, он вернулся и объявил, что теперь он атеист и религии больше не придерживается», — написал полицейский в докладе.
Затем Дэвид Ладью рассказал еще об одном случае, когда Остин Уолтерс (Austin Walters) и Джон Ладью отправились охотиться на оленей. Джон якобы застрелил оленя, но он сразу не умер, и его надо было «добить». По словам Дэвида Ладью, он слышал, что видео с оленем сохранили на мобильном телефоне Остина, и Дэвид считает это неприличным и недопустимым, хотя самого видеоролика он не видел. Дэвид Ладью показал мне фото со своего ноутбука: Джон Ладью, ухмыляясь, стоит рядом с убитым оленем, держа в руке полуавтоматическую винтовку. Дэвид Ладью показал на фотографию и сказал, что как раз «это» выражение лица, о котором он говорил, и кажется ему настораживающим.
Это единственное, что он может сделать.
Это было единственное, что тем вечером могли сделать все они. Уосика — окруженный кукурузными полями городок с населением около 10 тысяч человек на юге штата Миннесота. Одна средняя школа, универмаг «Уолмарт» и совсем рядом — красивое озеро. Миннеаполис находится более чем в часе езды. В представлении любого цивилизованного человека здесь просто не было ни места, ни причин для деяний, о которых говорил Джон Ладью. В конце концов, похоже, наступила своего рода усталость, и нормы цивилизованности Среднего Запада вновь были восстановлены. Похоже, в ходе допроса, в признательных показаниях и во время разговора — во всем, что происходило между Шредером и Ладью, — стало ясно лишь то, что нам нужно по-новому осмыслить явление стрельбы в школах.
Шрёдер: «Пока мы не выясним, что именно происходит, мы просто возьмем и посадим тебя в камеру, будем держать в камере, пока мы не разберемся с этим».
Ладью: «Ладно».
Шрёдер: «Окей».
Ладью: «Угу».
Шрёдер: «Разрешу тебе надеть ботинки. Да, я пока подержу твой телефон у себя….Так, хорошо. Перед тем, как мы… да, можешь надеть обувь».
Ладью: «Кстати, у меня контактные линзы. Как с ними быть?»
Шрёдер: «Можешь оставить».
Ладью: «Хорошо….Наденете на меня наручники?»
Шрёдер: «Да, надену».
Ладью: [неразборчиво]
Шрёдер: «И обыщу тебе еще раз».
Затем, чуть ли не извиняясь, добавляет: «Да, знаю, что уже один раз обыскивал».
В своем знаменитом эссе, опубликованном 40 лет назад, социолог из Стэнфорда Марк Грановеттер (Mark Granovetter) задался целью объяснить парадокс — «ситуации, когда результаты на интуитивном уровне кажутся несовместимыми с исходными индивидуальными предпочтениями». Как объяснить, когда человек или группа людей делают нечто, что, судя по всему, не соответствует тому, кто они или что они считают правильным? В качестве одного из своих главных примеров Грановеттер взял беспорядки, поскольку бунт — это случай разрушительного насилия, в котором участвует множество, в общем-то, вполне нормальных людей, которые обычно к насилию не склонны.
Большинство предыдущих теорий были сосредоточены на объяснении того, как убеждения могут измениться в конкретный момент. Первоначальная теория заключалась в том, что толпа приводит своих участников в состояние своего рода опьянения, завораживает их. Следующий довод: бунтовщики, вполне возможно, трезвомыслящие люди, которые участвуют в бунте осознанно. Не исключено, что в момент начала бунта люди изменили свои убеждения. Они увидели, что поставлено на карту, и пересмотрели свое мнение о плюсах и минусах участия в бунте.
Но Грановеттер считал ошибкой стремление выдвинуть на первый план процессы принятия решений каждым бунтовщиком в отдельности. По его мнению, бунт — это не скопление людей, каждый из которых самостоятельно пришел к решению бить окна. Бунт — это социальный процесс, когда люди действуют в ответ на действия окружающих и вместе с ними. Социальные процессы обусловлены критическими значениями, теми порогами и границами, которые мы устанавливаем. По его определению, таким пороговым значением является количество людей, которые должны что-то сделать, прежде чем мы согласимся к ним присоединиться. Согласно предложенной Грановеттером простой и ясной теоретической модели, бунты начинают люди с нулевым порогом — зачинщики, готовые бросить камень в окно в случае малейшей провокации. Затем приходит человек, который бросит камень, если кто-то сделал это первым. Его порог равен одному. Далее идет человек с порогом «два». Его сомнения уходят прочь, когда он видит перед собой зачинщика и сообщника зачинщика. Рядом с ним находится человек с порогом «три», который не стал бы разбивать окна и грабить магазины, если бы у него прямо перед глазами не было трех человек, которые уже это делают, — и так далее до сотого человека. Это будет праведный добропорядочный гражданин, который, несмотря ни на что, способен отбросить свои убеждения и схватить фотоаппарат из разбитого окна магазина электроники, если все вокруг него хватают фотоаппараты из этого магазина.
Больше всего Грановеттера поражали ситуации, когда люди совершали действия, противоречащие их личным убеждениям, подчиняясь стадному инстинкту. «Большинство считали „неправильным" совершать незаконные действия и даже не особенно хотели это делать, — писал он о результатах исследования поведения мальчиков-правонарушителей. — Но взаимоотношения в группе были такими, что никто не мог признаться в этом без потери статуса. По нашей теории, их порог для угона автомобилей низок, потому что смелые мужские поступки гарантируют статус, и за нежелание участвовать в том, что делают другие, приходится дорого платить — тебя назовут слабаком и трусом». Нельзя ориентироваться лишь на правила, которых придерживается человек, и на его мотивы. Следует ориентироваться на группу.
У его доводов есть и второе значение. Мы ошибочно используем слово «подражание», когда говорим о поведении под влиянием других (распространяющемся подобно инфекции), подразумевая, что новые участники «эпидемии» действуют так же, как источник поразившей их «инфекции». Но бунтовщики не однородная масса людей. Если бунт расширяется и при этом развивается (начиная с импульсивного зачинщика, бросающего камни, и заканчивая правильным гражданином), то бунтовщики — это совершенно разнородная группа.
Наконец, модель Грановеттера предполагает, что иногда бунты — это нечто большее, чем просто стихийные беспорядки. Если они развиваются, это значит, что у них есть интенсивность, продолжительность и история. Грановеттер считал, что «пороговую» гипотезу можно применять для описания чего угодно от выборов до забастовок и даже для таких обыденных действий, как решение о том, что с вечеринки пора уходить. Он писал свою работу в 1978 году — задолго до того, как у мальчишек-подростков появилась привычка слоняться по школе с автоматами в руках. А что, если для того, чтобы объяснить эпидемию школьной стрельбы, надо вернуться назад и воспользоваться модель Грановеттера? То есть, воспринимать ее как замедленный, постоянно развивающийся бунт, в котором действия каждого нового участника становятся понятными как реакция на действия тех, кто был до них, и действия наряду с ними?
Первые семь случаев массовых убийств в школах с применением огнестрельного оружия (Лукайтис, Рэмси, Вудхэм, Карнил, Джонсон и Голден, Вурст, а также Кинкель) не имели ничего общего и не были похожи на другие. Лукайтис был без ума от романа Стивена Кинга «Ярость» (написанного под псевдонимом Ричард Бахман) о старшекласснике, который убивает из пистолета своего учителя алгебры. Кип Кинкель в утро нападения снова и снова слушал «Песнь любви и смерти» (Liebestod) Вагнера. Отец Эвана Рэмси думал, что его сын находится под влиянием компьютерной игры Doom. Родители нескольких жертв, погибших от рук Майкла Карнила, подали в суд на создателей и прокатчиков фильма «Дневник баскетболиста» (The Basketball Diaries).
Потом произошла трагедия в «Колумбайне». Социолог Ральф Ларкин (Ralph Larkin) утверждает, что Харрис и Клеболд создали «культурный сценарий» для следующего поколения «стрелков». У них был свой веб-сайт. Они снимали домашние видео, в которых играли роли киллеров. Они писали длинные манифесты. Они записывали свои «видео из подвала». Они излагали свои мотивы с поразительной определенностью и конкретностью: Харрис сказал, что хочет «дать толчок революции». Ларкин проанализировал двенадцать случаев массовых расстрелов в американских школах, произошедших в течение восьми лет после трагедии в «Колумбайне», и обнаружил, что в восьми из этих случаев школьные стрелки прямо ссылались на Харриса и Клеболда. По словам Ларкина, из одиннадцати случаев стрельбы в школах в период с 1999 по 2007 год за пределами США шесть были явно «вариантами» расправы в «Колумбайне». А все одиннадцать случаев предотвращенных нападений с применением огнестрельного оружия в тот же период, по словам Ларкина, были задуманы под впечатлением событий в «Колумбайне».
Работая в том же направлении, социолог Натали Пэтон (Nathalie Paton) проанализировала онлайн-видео, снятые стрелками после трагедии событий в «Колумбайне», и обнаружила повторяющийся набор стилизованных кадров. Момент, когда убийца направляет свой пистолет на камеру, затем приставляет его себе к виску, а затем широко разводит руки — с пистолетом в каждой руке; крупный план; и в конце машет рукой на прощание. «Школьные стрелки прямо называют или явно представляют друг друга», — пишет она. Она упоминает одного из них, который «говорит о Чо Сын Хи, называя его братом по оружию»; другой отмечает, что ему нравится то же, что и «Эрику и Дилану»; а третий «использует кадры с камеры наблюдения, снятые во время стрельбы в „Колумбайне", и посвящает несколько видеороликов убийцам, стрелявшим в „Колумбайне"». И, как она отмечает, «это свидетельствует, что юноши солидаризируются и активно объединяются в группу».
Ларкин и Пэтон описывают динамику «пороговой» модели группового поведения Грановеттера. Люк Вудхэм, третий в этой условной последовательности, подробно рассказывает в своем дневнике, как они с другом мучали его собаку Спаркл: «Я никогда не забуду, как она выла. Вой звучал почти как человеческий. Мы смеялись и сильно били ее». Такому участнику с низким порогом, как Вудхэм, не нужен был другой человек, кому надо было подражать при совершении акта насилия — его собственного воображения было более чем достаточно.
Но сравните его с таким стрелком, совершившим нападение после бойни в «Колумбайне», как 19-летний Дэрион Агилар (Darion Aguilar), который в 2014 году убил двух человек в торговом центре Мэриленда, в отделе, где продают коньки, после чего застрелился. Агилар хотел быть поваром. Он увлекался биологией растений. Он был тихим, спокойным, но не социально отчужденным или запуганным. «Он был хорошим человеком. Он всегда верил в существование внутреннего мира, — сказал его друг в интервью газете „Вашингтон пост" (The Washington Post). — Он был просто очень забавным парнем». За несколько месяцев до стрельбы он пошел к врачу и пожаловался на то, что слышит голоса, — но эти голоса, по словам полиции, «были нейтральными, не призывали к насилию и совсем не подсказывали ему что-то делать». Для совершения нападения парню, который хочет стать поваром и слышит «нейтральные, не призывающие к насилию» голоса, нужен тщательно продуманный сценарий. Об этом и говорят Пэтон и Ларкин: пример Харриса и Клеболда должен был подействовать таким образом, чтобы к бунту смогли присоединиться люди с гораздо более высоким порогом — подростки, которые обычно никогда не думают о том, чтобы стрелять из оружия в своих одноклассников. Агилар оделся как Эрик Харрис. Он использовал то же оружие, что и Харрис. У него был такой же рюкзак, как у Харриса. Он прятался в раздевалке магазина до 11:14 — именно в это время началась трагедия в «Колумбайне» — а затем вышел и открыл стрельбу. А несколько месяцев спустя Аарон Ибарра (Aaron Ybarra) пришел на территорию кампуса Университета Пасифик в Сиэтле и начал стрелять, убив одного человека и ранив двоих. После этого он сказал полицейским, что никогда не смог бы сделать этого без «указаний Эрика Харриса и Чо Сын Хи в моей голове…. Особенно Эрика Харриса — он, блин, был мастером среди всех стрелков».
За период между стрельбой в «Колумбайне» и атакой Аарона Ибарры бунт изменился — он стал наполняться самоотсылками, ритуалами, все больше и больше отождествляться с «традицией стрельбы в школах». Эрик Харрис хотел начать революцию. Агилар и Ибарра хотели поучаствовать в революции. Харрис видел себя героем. Агилар и Ибарра были поклонниками героя.
Теперь представим, что бунт делает большой шаг вперед с учетом «пороговой» очередности — к кому-то, у кого порог еще выше, для кого отождествление с группой и погружение в культуру «школьной стрельбы» являются более значимым обстоятельством, которое необходимо учитывать. Это Джон Ладью. «Был один человек, о котором вы, наверное, никогда не слышали, в 1927 году, его звали Эндрю Кехо, — говорит Ладью Шрёдеру. — Он убил 45 человек с помощью динамита и всего такого». Ибарра учился на примерах Политехнического университета Виргинии и школы «Колумбайн». А Ладью — знаток этого жанра, специалист-исследователь, который говорит о его влиянии, как мог бы говорить начинающий режиссер о Феллини или Бергмане. «Был еще один, Чарльз Уитмен. Сомневаюсь, что вы знаете, кто это такой. Это его называли снайпером Техасского университета в Остине. Бывший морской пехотинец. Он завалил 16 человек, весьма впечатляюще».
У Ладью была своя точка зрения. Ему не нравились «трусы», которые стреляли в себя, как только появлялась полиция. Он осуждал Адама Ланзу, потому что тот стрелял в детсадовцев в Сэнди Хуке, а не в людей своего возраста. «Просто убожество. Имей хоть каплю достоинства, черт побери». Ему не нравился какой-нибудь дрожащий шизофреник, на которого смотришь в классе и от которого уходишь. Он предпочитал некоторую неуловимость, некое вероломство, «таких людей, о которых и не скажешь, что он сделает нечто подобное. Кого никогда не заподозришь». Есть один такой человек: «Мой кумир номер один — Эрик Харрис….Наверное, я просто вижу в нем себя. Словно он из тех парней, с которыми я хочу быть рядом. Если бы я был с ним знаком, я бы считал, что он крутой».
Джону Ладью было предъявлено обвинение по четырем пунктам статьи о покушении на убийство, по двум пунктам в причинении ущерба имуществу и по шести пунктам в хранении взрывчатых веществ. Однако вскоре в этом деле возникли проблемы. Первая проблема заключалась в том, что, по закону штата Миннесота, сообщение офицеру полиции о планах убить кого-то не означает, что эти планы будут квалифицированы как покушение на убийство, и самые серьезные обвинения против Джона Ладью были сняты.
Вторая проблема была сложнее. Обвинение увидело человека, который хочет быть Эриком Харрисом, и ясно приняло как само собой разумеющееся, что он должен быть похож на Эрика Харриса, что за безобидной внешностью Ладью, должно быть, скрывается сплошная тьма и злое сердце. Но, исходя из предложенной Грановеттером концепции «повышения порогов», это, конечно же, не всегда так: чем дольше бунт продолжается, тем меньше в нем людей, похожих на тех, кто его начал. Как пишет Грановеттер, ошибочно полагать что «если большинство членов группы принимает одно и то же поведенческое решение (например, присоединиться к бунту), то можно сделать вывод, что большинство из них в конечном итоге будут придерживаться одних и тех же правил или мнений о ситуации — независимо от того, делали ли они это в начале». И в июне этого года на слушании, где были представлены результаты психиатрической экспертизы Джона, стало ясно, насколько разнородным стал бунт.
В тот день с экспертным заключением первой выступила судебный психолог Кэтрин Крэнбрук (Katheryn Cranbrook). Она беседовала с Джоном Ладью два с половиной часа. По ее словам, она до этого обследовала многих несовершеннолетних, причастных к серьезным преступлениям, и у них часто наблюдалось нарастание агрессии, учащались случаи совершения краж, драк в школе и других случаев асоциального поведения. В случае же с Джоном Ладью этого не наблюдается. Он прошел весь комплекс тестов, предусмотренных для человека в его положении. Была проведена структурированная оценка риска совершения несовершеннолетним насильственных действий (SAVRY), эквивалентная тесту на наличие психопатических черт (PCL) у взрослых, а также тест на склонность к риску, развитие личности и восприимчивость к коррекции (RSTI). Никаких тревожных симптомов не выявлено. У него не наблюдается ни признаков жестокости, ни психических заболеваний. Его проблема оказалось гораздо более безобидной. Он просто немного «не в себе». «Он отличается довольно странным словоупотреблением, в какой-то степени излишне формальным языком, — отметила Крэнбрук. — Судя по всему, у него отсутствует обычная способность испытывать глубокие чувства к членам семьи…Он говорит, что сделал бы это, но он не проявляет никакого беспокойства или сочувствия по поводу того, как бы это подействовало на других». Все три психолога, выступавшие на заседании, пришли к выводу о наличии у Джона Ладью аутизма легкой или умеренной степени тяжести — то есть, выявили у него расстройство аутистического спектра или то, что раньше называлось синдромом Аспергера.
Заключение экспертов-психологов перевернуло дело с ног на голову. Из-за того, что Ладью с такой готовностью признался Шрёдеру, он произвел впечатление бесчувственного человека. Но оказывается, что это характерно для аутистов, когда они общаются с полицейскими: из-за своего педантизма и восприятия всего в буквальном смысле они отвечают на вопросы прямо. Джону Ладью очень нравилось — как и многим мальчикам подросткового возраста — оружие и все, что связано со взрывами. Но он не умел правильно, допустимыми способами выразить тягу ко всему этому. «Джон склонен говорить что-то неприятное, не будучи в состоянии полностью оценить, как это повлияет на людей», — сказала на заседании Мэри Кеннинг (Mary Kenning), еще один психолог, проводившая экспертизу. Обсуждая тему убийства членов своей семьи, он говорил без всякого сочувствия к ним, из-за чего возникло впечатление, что он — психопат. Но отсутствие эмпатии у аутистов, из-за чего они социально изолированы и не защищены от «хищнического» поведения окружающих, — это совершенно не то, что характеризует психопатов, дефицит сострадания и сочувствия у которых применяется для манипулирования и использования в своих целях.
В принципе, многое из того, что настораживает в беседах Ладью со Шрёдером, попросту является проявлением у него самого существенного признака расстройства аутистического спектра — «ограниченного круга интересов». Он зациклен. Он настаивает на применении логики и на анализе в отношении того, что, как известно большинству из нас, логическому осмыслению и анализу не подлежит. Что он должен надеть? Стрелки, нападающие на школы, обычно надевают черный плащ. Но надевать плащ, направляясь в школу, нелогично, объяснил Ладью, «поскольку это как-то подозрительно». Он держал бы его у себя на складе. Где использовать взрывные устройства? Харрис и Клеболд выбрали столовую. Но Ладью казалось, что это слишком заметно и банально — да и «в плане логистики» разумнее разместить их в коридоре, где стоят фонтанчики для питья. Когда совершать атаку? Благоразумнее всего — в апреле, «потому что именно в этом месяце произошли все по-настоящему страшные трагедии… „Титаник", „Колумбайн", взрывы в Оклахома-Сити, теракт в Бостоне». И все же, что пошло не так в «Колумбайне»? Предполагалось, что это будет нападение с использованием взрывных устройств. Так почему же устройства, заложенные Харрисом и Клеболдом, не взорвались? «Они пытались создать схему, которая воспламенила бы бензин, после чего взорвался бы пропан и произошел бы ВРПКЖ — то есть, взрыв в результате расширения паров кипящей жидкости,…в принципе то же самое, что и самодельная бомба, за исключением газов», — терпеливо объяснил Ладью все детали Шрёдеру. После чего пустился в подробные технические рассуждения об относительных достоинствах гидразина, перхлората аммония, шеддита, нитроглицерина и порошка для сигнальных вспышек. Еще более жестко и язвительно он высказался по поводу использования бостонскими террористами взрывных устройств в скороварках. По его мнению, они сконструировали устройства «фигово». Они использовали гвозди и черный порошок от фейерверков. Он считает, что было бы гораздо разумнее использовать порошок для сигнальных вспышек и шарикоподшипники, потому что «поражающие элементы сферической формы» превосходят гвозди «по поражающей способности». Ладью сказал Шрёдеру, что у него на Ютубе есть два канала, где он показывает свои «наработки». Но те, кто смотрит все эти видеоролики в надежде увидеть нечто жуткое, будут разочарованы. Все это — домашние видео, на которых записано, как Ладью проверяет, сработают ли крошечные взрыватели, помещенные в пластиковую бутылку с водой, или сможет ли он взорвать устройство так, чтобы в боковой части пластиковой детской горки образовалось небольшое отверстие. До трагедии в «Колумбайне» такие люди, как Ладью, играли у себя в подвалах с наборами для химических опытов и мечтали стать космонавтами.
Мнение, согласно которому люди с расстройствами аутистического спектра могут оказаться втянутыми в серьезные преступные схемы серьезной преступности, имеет название — «ложное отклонение». Оно уже давно является проблемой в делах, связанных с подростками-аутистами и детской порнографией. «В интеллектуальном плане это здоровые люди, обладающие хорошими компьютерными навыками, но отличающиеся (в силу особенностей мышления) исключительной наивностью. Они действуют, находясь в социальной изоляции и непроизвольно преследуя интересы, из-за которых они — зачастую неосознанно — оказываются на „запретной территории"», — пишет адвокат Марк Махони (Mark Mahoney) в своей недавно опубликованной научной статье. Они наталкиваются на изображение в сети, призванное «повлиять» на их незрелую сексуальность, и не понимают социальных и юридических последствий. Для всех нас такое изображение, возможно, «помечено», а ребенок находится в состоянии некоторого душевного смятения. Но именно такие эмоциональные сигналы и пытаются понять подростки-аутисты. Они начинают одержимо собирать похожие изображения, не из-за какого-то извращенного сексуального желания, а просто потому, что так устроено их любопытство. Молодые люди сталкиваются с законом не по причине «нездоровых сексуальных желаний», пишет Махони, «а из-за их склонности выражать или преследовать нормальные интересы средствами, находящимися вне рамок общественных норм и условностей».
Было ли отклонение Джона Ладью ложным? Он сказал психиатру Крэнбрук, что если бы его не остановили, он бы продолжил осуществлять свой план, и она ему поверила. Еще один психолог, который проводил экспертизу, Джеймс Гилбертсон (James Gilbertson), также чувствовал, что угроза Ладью была реальной: то, с какой одержимостью он готовился, служило мощным импульсом к действиям. Но на каждом шагу была заметна его неуверенность, нерешительность: он был тем «99-м человеком», который настороженно рассматривал «камень». В какой-то момент Шрёдер спросил его: если апрель — с его «Титаником», Оклахома-Сити и школой «Колумбайн» — настолько исключительный и символический месяц, почему он до сих пор не напал на школу? Ведь уже 29 апреля. Парень, который во всем был образцом ясности и здравого рассудка, внезапно растерялся. «Я хотел сделать это где-то в апреле, но решил не делать это 19 апреля, потому что подумал: нет, 19 апреля не получится, потому что это была суббота. Я подумал, что подойдет 14 апреля, поскольку, ну, я понял, что я не хочу делать это 18 апреля, потому что я понимал, что приближается 4/20 (4/20 — национальный „день курения марихуаны"). И я подумал, что, наверное, в школе будет полиция с собаками, и они найдут то, что я подложил бы в коридоре….Ну а сейчас не получится, потому что сейчас май. Ну, я просто хотел сделать это до окончания учебного года».
Он тщательно спланировал атаку по пунктам — кроме времени ее начала. Он чувствовал себя неловко. Когда Шрёдер надавил на него еще сильнее, он придумал новые оправдания. «Мне еще надо было купить скороварку», — сказал он, имея в виду, что еще не купил главную часть своих взрывных устройств. И еще: «Мне еще надо было украсть дробовик». Он тянул время, затягивал процесс подготовки, тянул с началом штурма школы. Потом они начали говорить о патронах, и Ладью придумал третье оправдание — он купил двадцать обойм, но были слишком широкими и «не помещались, и у них была проблема с подачей».
Стрелки с низким «порогом» действовали, подчиняясь жестким требованиям. Но для Джона Ладью, судя по всему, никаких реальных требований и не существовало. И он, похоже, изо всех сил старается придумать их с нуля. Правила школьных стрелков требуют, чтобы он застрелил своих родителей. Но ему нравятся его родители. «Он считает, что они хорошие люди, любят его, заботятся о нем, — сказал Гилбертсон. — Но, согласно „манифесту", он должен лишить их жизни, чтобы доказать, что способен справиться с этой задачей, доказать, что у него больше нет человеческих чувств, что он готов». После того как он устроил небольшой взрыв на местной детской площадке, он написал письмо в полицию. «Думаю, что вы, ребята, так его и не нашли, — написал он о письме. — Ведь так? Я положил его кое-кому в почтовый ящик и сказал им, чтобы они отдали его вам, ребята. Но они этого так и не сделали». Судя по всему, он хорошо знает, что из-за своей одержимости очень рискует. «Для начала я хотел бы провериться у психиатра или что-нибудь еще», — говорит он в какой-то момент. А потом опять: «Я просто хочу узнать, что же со мной не так на самом деле». «Я больше всего сейчас хочу пройти проверку у психиатра, и это действительно так». «Я много раз хотел попросить [консультацию у психолога], но, конечно, я не хотел, чтобы мои родители об этом узнали, потому что я не хотел бы об этом распространяться». И когда трое полицейских появились у его склада, это, должно быть, стало для него облегчением. «Я догадывался, ребята, что вы будете меня искать», — сказал он позже полицейским.
В прошлом месяце разбирательство по делу Джона Ладью вошло в последнюю стадию. Заседание проходило в Уосике, в мрачном готическом здании окружного суда, расположенном на центральной улице. Двое работников суда привели Ладью, одетого в оранжевую робу с надписью «Окружная тюрьма, Уосика» на спине. Последние полтора с лишним года он провел в разных изоляторах для несовершеннолетних, после чего в июле его перевели в местную тюрьму. Волосы у него отросли. На нем были очки в толстой черной оправе. Ни на кого из присутствовавших в зале он не смотрел. Прокурор и адвокат Джона Ладью объявили, что они достигли договоренности о заключении досудебного соглашения о признании обвиняемым вины. Ладью должен был признать себя виновным по обвинению в хранении взрывчатых веществ в обмен на длительный курс психиатрического лечения и испытательный срок продолжительностью от пяти до десяти лет. Судья ознакомил его всеми деталями заключения досудебного соглашения о признании вины, и на все вопросы он отвечал низким, на удивление взрослым голосом. Он вел себя почтительно и вежливо, за исключением момента, когда прокурор спросила его, понимает ли он разницу между зажигательным устройством и взрывным устройством. Взрывное устройство, добавила она, словно разговаривая с ребенком, — это предмет, который может «взорваться». Когда он ответил («ага»), в его голосе на мгновение почувствовалось раздражение: «Вы издеваетесь?»
После слушания Дэвид Ладью стоял на тротуаре перед зданием суда и отвечал на вопросы. Он ниже и коренастее своего сына — крепкий и прямой. Он сказал, что для того, чтобы встретиться с Джоном накануне вечером и обсудить детали досудебного соглашения, ему пришлось отработать две смены подряд по шестнадцать часов. Он устал. Но, по его словам, он пришел сюда «потому что я люблю его, я не могу бросить его и уйти, забыть обо всем и выбросить это из головы». Он хотел напомнить людям, что его сын — человек. Ему знакомо чувство любви, сказал Ладью. «Ему, как и всем другим людям, нравилось любить и видеть, что его любят. Я видел выражение его лица, когда он разговаривал с сестрой. Я видел в нем то, в чем он тогда, конечно же, не признался». Он говорил о том, как трудно мужчинам — и особенно мальчикам-подросткам — признать свою незащищенность. «А знаете, он окончил школу в Прери-Лейк с лучшими баллами, — сказал он с гордостью, имея в виду следственный изолятор для несовершеннолетних, где его сын закончил последний класс средней школы. Он получил пятерку по математике. Нам прислали его диплом. Я бы не смог».
В то время, когда все так случилось с Эриком Харрисом, мы могли бы попытаться утешить себя мыслью, что мы не в состоянии ничего сделать, что никакие законы, никакое вмешательство или ограничения на огнестрельное оружие не смогли бы изменить ситуацию при встрече с таким свирепым и страшным человеком. Но в бунте теперь участвуют и мальчишки, которые когда-то довольствовались наборами для химических опытов и играли в подвале. Проблема не в том, что существует огромное количество психически неуравновешенных, невменяемых молодых ребят, которые готовы планировать и созерцать эти жуткие преступления. Все гораздо хуже. Проблема — в том, что теперь на это способны не только невменяемые и психически неуравновешенные молодые люди, но и обычные.