3 декабря умер классик русской литературы Андрей Георгиевич Битов. На 82-ом году жизни в реанимации московской клинической больницы имени Н. Э. Баумана. Причиной смерти автора романа «Пушкинский дом» стали проблемы с сердцем.
«Мог ли я не дать ему по физиономии?!..»
Он сам шутил, что останется в памяти прежде всего историей о том, кто набил морду Вознесенскому, хотя ничего такого не было. Не было. Это Довлатов сочинил. И два Андрея — Вознесенский с Битовым — не раз честно глядя в камеру — это опровергали. Говорили, что вымысел. Не помогало.
Тотчас при упоминание Битова, вспоминается:
«В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Вознесенского.
Это был уже не первый случай такого рода. И Битова привлекли к товарищескому суду. Плохи были его дела.
И тогда Битов произнес речь. Он сказал:
— Выслушайте меня и примите объективное решение. Только сначала выслушайте, как было дело.
Я расскажу вам, как это случилось, и тогда вы поймете меня. А следовательно — простите. Ибо я не виноват. И сейчас это всем будет ясно. Главное, выслушайте, как было дело.
— Ну и как было дело?— поинтересовались судьи.
— Дело было так. Захожу я в «Континенталь». Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, — воскликнул Битов, — мог ли я не дать ему по физиономии?!..»
Андрей Битов говорил: «Эта байка принадлежит Довлатову, он талантливо придумал эти новеллы, и в них все поверили. А Довлатов после смерти стал очень популярен и читабелен. И теперь пиши не пиши, а про тебя запомнят только то, что ты…э-э-э… с Вознесенским подрался. И то, что у тебя брат Олег сбежал в Англию. Это безнадежно…».
Популярность Довлатова после смерти и старшие писатели, которые посылали его за водкой…
«Они любить умеют только мертвых…»
Этот пушкинский приговор русскому менталитету вспоминал Битов в очередную тризну Довлатова. Он писал, что скрашивается это тем, что любят все равно те же, кто любил живого. Только возможностей почему-то появляется больше. Та же гласность. Он писал:
«Время поджимается, как яйца. Сергей Довлатов был моложе даже Валеры Попова. Он был слишком высок и слишком красив, чтобы я мог относиться к его прозе независимо. В конце концов, он сломал мне диван. И теперь, когда я знаю всех, кто имел к нему отношение, он умер. Редкое свойство русского писателя оказаться старше, чем ты рожден. Сережа Довлатов.
Недавно едем это мы с Поповым, два старых мэтра, на автобусе из Ленинграда в Эстонию, сопровождая группу более свежих петербургских дарований.
Приглядываюсь к новым лицам, прислушиваюсь. Пересечь границу внутри бывшего СССР — тоже, доложу вам, переживаньице.
Слышу (с величайшим почтением в голосе):
— Валерий Георгиевич, а скажите, пожалуйста, как на вас повлияло творчество Сергея Довлатова?
— На меня? Повлияло?— Попов на секунду теряет дар речи. Но лишь на секунду: — Да он же позже меня начал! Он нормальный тогда парень был. Его и за пивом можно было сгонять сбегать…
— Вот-вот! — подхватываю я. — А я еще тебя мог послать…
— Да, нормальный был парень… — Попов окончательно обретает свой дар. — Это только после смерти он так чудовищно зазнался.
Думаю, Довлатову бы первому понравилась такая шутка».
Что значит «Битов»?
Играл джаз и играл в кино. Писал сценарии. Был персонажем скандалов и чужих литературных текстов. Устанавливал памятники Чижику-пыжику на Фонтанке, а в Михайловском — зайцу, что по легенде перебежал дорогу Александру Пушкину, когда он выехал в Петербург для участия в восстании декабристов. Основал и возглавил русский ПЕН-центр.
И морды бил по-настоящему. Не все его мордобои придуманы. И далеко не всеми можно гордится.
В 16 лет он получил значок «Альпинист СССР». Он говорил, что любовь к горам возможно связана с черкесскими предками.
Андрей Битов рассказывает: «Отец не знал происхождения нашей фамилии. Я был в черкесском селе, где Битовых — пруд пруди. Я уродился не в мать, не в отца, во мне выскочило черкесское даже во внешности, хотя я черкес лишь в пятом поколении. У нас абсолютно русская семья, но с немецкой примесью, традиционная петербургская, в нескольких поколениях, где было много врачей. Русские Битовы тянутся с севера. Мой дед приехал в Питер из Череповца. Мне понравилось то, что я ношу черкесскую фамилию. Это многое объясняло в моей биографии. Когда я впервые увидел горы, это было… как первая любовь. Моя душа рвалась на Кавказ, все мне было там близко — и нравы, и еда, я много написал о Кавказе».
Другую версию интерпретации своей фамилии он получил в Израиле. Это описано в книге «В Израиль и обратно. Путешествие во времени и пространстве». Это было у Стены Плача накануне Рождества в декабре 2003 года.
«Какая хорошая у вас фамилия!- сказал мне старый еврей.- Откуда она?»
«Что хорошего? Боюсь, что от глагола «бить»«.- «Би-тов…- мечтательно растянул он.- Так начинается Талмуд».- «Что это значит?» — «Трудно перевести: быть хорошим, стремиться к лучшему…»
Ах, вот оно что!
Автор «Пушкинского дома»
Для читателя, который знаком с русской литературой по романам, а не только по байкам, Битов — прежде всего автор «Пушкинского дома», которые затмил прочие его произведения.
«Пушкинский дом» — наряду с поэмой Венедикта Ерофеева — главная книга застойного периода. На Западе роман был опубликован на 15 лет раньше, чем в СССР. И имел необыкновенный успех. Я его читал в 1988 году. Когда служил в стройбате. Меня забавляло, что Битов тоже служил в стройбате. А книгу (журнальные номера «Нового мира», где роман был напечатан) дала мне девушка, которая занималась французской филологией — как одна из героинь романа. Девушка называла Битова «русским Прустом».
Чем поражал «Пушкинским дом»? Внезапным осознанием, что по-русски вообще можно так писать. Языком. Это был какой-то до неприличия сладострастный акт соития с плотью языка. Сладостная неспешность, медлительность, текучесть слога. Слог как акт любви — казался парадоксальным единством неспешной сладостной лени и необычайной плодовитости.
«Лень — основа творчества»
Битов — писатель, который написал очень много. И сделал очень много. Между ем, сам о себе он отзывался как о очень ленивом писателе: «Лень — основа для того, чтобы не сделать, не написать лишнего».
Битов считал, что писатель не должен заниматься литературой как индустриальной деятельностью. Великая русская литература 19 века не знала массового производства. Только избранные образцы, которые неповторимы и не подлежат копированию, шаблонизации, постановке на поток: «Могу ручаться, что без вдохновения у меня не написано ничего. Все было написано с этим устаревшим способом. Профессионалом я никогда не был и вообще не люблю этого слова: при Сталине оно соответствовало проституции и журналистике (и то на Западе), при гласности расширилось на киллеров, финансистов, политиков. В русской классике никогда профессионализма не было».