Всемирно известный философ Фрэнсис Фукуяма (Francis Fukuyama) понимает гнев некоторых представителей европейского правого крыла. Ведь решение проблемы беженцев — это личное дело национальных государств, которые сами определяют, сколько людей они готовы принять. Датчане должны сами решать проблему миграции, выдвинув строгие правила ассимиляции, сказал он «Берлингске».
Не только датские правые в беспокойстве морщат лоб, когда разговор заходит о миграции в Данию.
«Это потенциальная проблема», — говорит американский политолог Фрэнсис Фукуяма. Так он комментирует сообщение корреспондента газеты «Берлингске» о том, что, согласно статистическим данным, к 2060 году доля мигрантов из незападных стран и их потомков составит в Дании 13,1%. Эта беседа состоялась в одном из отелей Копенгагена. Ранее Фукуяма в ряде своих книг и статей представлял Данию как образцовое общество с очень высоким уровнем доверия к государству и низкой коррупцией.
Если Дания хочет избежать социальных конфликтов в связи с притоком людей из чужеродных культурных кругов, вопрос национальной идентичности приобретает определяющее значение. «Все зависит от того, как мигранты, а особенно их дети и внуки, ассимилируются, и как они примут ценности датского общества», — говорит Фукуяма.
Этот всемирно известный мыслитель с японскими корнями живет в Калифорнии, где доля белых американцев в 40-миллионном населении сейчас составляет меньшинство. Демографическая наука утверждает, что к концу 21 века белые американцы будут в меньшинстве везде в Америке.
«Перерастет ли это в социальный или политический кризис, зависит от нескольких факторов. Например, идет ли общество навстречу новоприбывшим и выделяет ли им место», — говорит он.
«Еще один фактор — хотят ли сами новоприбывшие приспосабливаться. В любом случае следует избегать образования общин национальных меньшинств, члены которых остаются меньшинствами до второго или даже третьего поколения, продолжая говорить на другом языке и иметь другие культурные ценности, идущие вразрез с демократическими ценностями остального общества. В такой ситуации проблемы возникают у всех. Тогда это будет сильно напоминать Балканы или Ближний Восток».
Отречение от собственных слов
В книге «Идентичность» (Identity), которая вышла в сентябре, Фукуяма разбирает нынешнюю одержимость вопросами культурной, расовой, национальной и религиозной идентичности.
Политика идентичности, требующая особого отношения, прав и признания меньшинств на основании пола, этнической принадлежности и религии, действительно, не просто периферийный феномен в среде политически сознательных учащихся американских элитных университетов. Нет, идентичность, по мнению Фукуямы, стала глобальной мегатенденцией, которая в конечном итоге может положить конец либеральной демократии.
Общим знаменателем для таких разных явлений, как Брексит, исламистские движения, российский национализм, а также требования студентов исключить белых мужчин из университетской учебной программы, является стремление к признанию идентичности и особому отношению, которое ведет к глубокому и часто весьма воинственному недовольству либеральным миропорядком, пишет Фукуяма в «Идентичности», где он предостерегает о токсичной одержимости идентичностью.
«Это опасно, потому что, как только дискуссия переходит с экономической политики на идентичность, ее часто начинают определять как биологическое свойство. Из-за большой неоднородности ныне существующих обществ и продолжающейся иммиграции, а также из-за того, что современное общество не определяется одной религией или этнической принадлежностью, это чревато осложнениями».
Когда Фукуяма называет идентичность главной движущей силой современной политики, он как будто отрекается от собственных идей, которые в прошлом веке сделали его интеллектуальной звездой мировой величины.
За несколько месяцев до падения Берлинской стены Фукуяма опубликовал эссе с названием «Конец истории?» (The End of History?), где был изложен тезис настолько же интересный, насколько и смелый. Фукуяма предсказывал, что с окончанием холодной войны и исчезновением советского коммунизма либеральная демократия проявит себя как финальная социальная модель социальной истории. Политолог-оптимист утверждал, что, хотя конфликты интересов разных стран и групп населения продолжат существовать, конкурирующие идеологии вроде существовавших в прошлом коммунизма или фашизма больше не будут представлять собой реальной альтернативы либеральной демократии.
Как мы знаем, мировая история решила иначе. Коммунизм и фашизм, возможно, и похоронены навсегда, но атака на Всемирный торговый центр и неудачное вторжение в Ирак дали понять, что большая часть населения Земли все еще не имеет никакого желания превращать свои страны в либеральные демократии по западному образцу. Сегодня можно считать, что эссе Фукуямы стало теоретическим предвестием той неоконсервативной самонадеянности, которая в начале этого века заставила Джорджа Буша попытаться осуществить мечту об экспорте американской демократии на Ближний восток.
Сейчас Фукуяма утверждает, что еще в 1990-х годах предсказывал, что религиозный экстремизм, сектантство и безудержный национализм приведут к новым конфликтам и разногласиям.
«Не то, чтобы я внезапно однажды очнулся и увидел эту проблему. В книге я писал, что ни религия, ни национализм быстро не исчезнут. Но сейчас мы живем в другую эпоху, когда вопрос идентичности стал реальностью во многих демократиях», — говорит он.
Демократия потеряла контроль
В европейских странах защита христиан и национальной идентичности давно стала неотъемлемой частью реальности. Когда большая часть европейского среднего класса начинает сегодня собираться вокруг критически настроенных по отношению к мигрантам правых партий, которые выступают за пограничный контроль и восстановление гордости нации, это происходит за счет левого крыла, которое со своими лозунгами о равенстве и социальной справедливости, похоже, потеряло контроль над основной частью избирателей. То же самое касается американских рабочих, которые голосовали за Трампа, говорит Фукуяма.
«Это реакция на глобализацию и потерю доходов, работы и возможностей, что в особенности коснулось мужчин из рабочего класса, которые сильно проигрывают рабочим в Китае и Бангладеш. Но надо понимать, что развитие событий они воспринимают скорее с культурной точки зрения, чем с экономической», — говорит Фукуяма.
«Можно было ожидать, что глобализация приведет к победе традиционного левого крыла. Вместо этого мы видим, как в Европе ослабевают социалистические и социал-демократические партии. Их заменяют правые партии. Многие из тех, кто раньше голосовал за французскую коммунистическую партию, теперь голосуют за Национальный фронт. Правым удалось интерпретировать экономическое развитие как вопрос культуры».
В рамках политики идентичности велик соблазн поделить демократическую общественность на ячейки по признаку пола, этнической принадлежности и религии, и, хотя Фукуяма предостерегает против этого, он не боится признать, что у групп, которые он сам называет «популистскими», есть серьезные основания испытывать гнев.
«Одной из легитимных причин недовольства популистов, на мой взгляд, стало то, что права беженцев в Европе увеличили, но не за счет демократически принятых законов. И Суд Европейского союза, и Европейский суд по правам человека расширил правила отправки беженцев обратно домой. Из-за этого отправлять людей домой стало труднее», — говорит Фрэнсис Фукуяма.
«Это организации, которые не вписываются в демократическую систему отчетности и которые не избираются. Можно понять, что европейская общественность задается вопросом: как мы дошли до того, что организация, не несущая демократической ответственности, решает, что мы можем делать, а что нет?»
Это ощущение потери демократического контроля над миграцией недавно превратило дискуссию о Миграционном пакте ООН, так называемом «Пакте Марракеша», в позиционную войну между сторонниками международных договоров сотрудничества и их критиками, которые считают этот пакт движением в сторону уничтожения национальных государств.
«Как известно, миграционный пакт не обязателен, но есть тенденция, что такого рода вещи полностью игнорируют государства, которые не уважают демократию, и соблюдают те, кто, как Дания, заботится о ней. Все заканчивается тем, что это становится обязательством только для тех стран, которые ведут себя как добропорядочные граждане. Так что тут есть причина для скептицизма», — говорит Фукуяма, и вновь обозначает национальное государство как последнюю инстанцию.
«Вопрос о том, сколько беженцев вы хотите впустить, очень сложный, и не может быть предметом международного права. Вот что самое важное».
Американская гражданская война
Фукуяма сегодня рассматривает культуру и идентичность как топливо мировой истории, которое разжигает новые конфликты и подстегивает борьбу за признание, так что он и сам придерживается концепции национальной идентичности как необходимого условия выживания демократии.
«Если вы хотите увидеть, в чем проблема отсутствия национальной идентичности, отправляйтесь на Ближний восток. Сирия, Ирак, Ливия, Йемен, Сомали — все эти страны буквально распались, потому что у них нет национальной идентичности. Государство не может существовать без национальной идентичности. Члены семейства Асадов считают, что защита алавитов и лояльное отношение к ним важнее всего остального, что называется Сирией. Они устроили ужасные репрессии, чтобы обезопасить самих себя. Это крайний пример, но он демонстрирует, что национальная идентичность важна».
В «Идентичности» Фукуяма старается подчеркнуть, что национальную идентичность нельзя трактовать в этнических категориях. Напротив, важно, что мультиэтнические общества дают возможность пришедшим извне выбрать себе их национальную идентичность.
«Потому что можно иметь национальную идентичность, которая будет демократической, либеральной, открытой и доступной для людей, которые не принадлежат к той же самой этнической группе, что и люди, основавшие страну», — говорит он и упоминает собственное происхождение от японских мигрантов.
«Иногда я сам себя ловлю на фразе: „У нас шла гражданская война", что немного глупо, ведь мои предки приехали в США лишь через 50 лет после окончания гражданской войны. Тем не менее, это часть общей американской истории, и мне кажется, что человек, который прибыл уже после войны, имеет право ссылаться на нее как на часть национального опыта».