Владимир Сорокин сравнивает путинскую эру с поздним Советским Союзом: застой, усталость, истерический страх перед оппозицией. В беседе он объясняет, почему писатель не имеет права бояться, и как функционирует литературный шаманизм.
В последнем романе Владимира Сорокина «Манарага» работающий нелегально высококлассный повар рассказывает о своих тайных занятиях: по желанию состоятельных клиентов он использует редкие первые издания классиков литературы в качестве топлива во время шикарно обставленных кулинарных ритуалов. «Book'n'Grill» — типично сорокинская идея в духе русской фантастики от Гоголя до Булгакова.
Это типично для родившегося в 1955 году автора: никогда не ясно, говорит ли он о своей антиутопии серьезно или насмехается над людьми, ждущими апокалипсиса. То, что он часто смеется, указывает скорее на последнее. Хотя Сорокин большую часть времени живет в Шарлоттенбурге (район в Берлине — прим. перев.), для нашего разговора в Берлинском доме литераторов он попросил пригласить переводчицу.
Вопросы он понимает без проблем, отвечает на них медленно и продуманно. В особо важных местах он уточняет перевод или вставляет в речь немецкие выражения, например, говоря о еде. В самом конце, уже собираясь позировать для фотографии на улице, он говорит мне кое-что по-немецки, пару утешительных слов на прощанье: «Мы будем продолжать читать и продолжать писать».
«Вельт»: У вас есть квартира в Шарлоттенбурге. Как протекает ваша жизнь между Берлином и Москвой?
Владимир Сорокин: Я живу в двух странах: в стране порядка и в стране беспорядка. Летом и зимой я в Москве, весной и осенью — в Берлине. Я как бы между двумя полюсами магнита, причем точно не могу сказать, какой из полюсов положительный, а какой отрицательный. Это дает мне энергию, необходимую для литературного процесса.
— Почему летом и зимой вы в Москве?
— Я же русский, и если зимой нет снега, то я впадаю в депрессию. В феврале я снова туда поеду. А летом в Берлине мне слишком жарко, и кроме того, слишком много туристов.
— Политическая ситуация играет в таком образе жизни какую-то роль?
— Это просто моя личная форма существования, она не имеет никакого отношения к политике, в России мне пока дают спокойно жить.
— Какой вам видится сегодняшняя ситуация в России? Вы верите еще в возможность преодоления путинского режима?
— В России сегодня застой, страна застряла, как автомобиль в болоте: колеса крутятся, грязь летит во все стороны. Как долго это продлится, не знает никто. Россия — непредсказуемая страна. Общая атмосфера напоминает немного 1983-84 годы — тяжелая экономическая ситуация, все устали от правителей. Тогда тоже никто не знал, что через два-три года произойдут радикальные перемены.
— В эпоху застоя, например, при Хонеккере в ГДР, существовало оппозиционное движение. Сегодня же создается впечатление, что оппозиция в России все время уменьшается.
— Власть предержащие делают все, чтобы запугать противников. Они страдают от своеобразной паранойи, от истерического страха перед любой оппозицией. В то же время постоянно усиливается усталость населения. Причины прежде всего экономические. Это как химический процесс. Если смесь становится слишком насыщенной, то там выпадают кристаллы протеста.
— Как вы думаете, Запад правильно поступает, например, вводя санкции из-за войны на Украине?
— Сегодняшняя ситуация напоминает ту, которая была в начале 80-х годов после введения советских войск в Афганистан. Отношения с Западом очень плохие, Путин и его люди оказались в ситуации, которую в шахматах называют цугцвангом: их позиция плохая, и каждый дальнейший ход сделает ее еще хуже. Западу понадобилось пятнадцать лет, чтобы понять, что это за власть. Но сейчас он это понял.
— Вы только что сказали, что вас самого оставили в покое. Какова ваша роль в русской общественной жизни?
— Пока мне не мешают ни жить, ни работать, но, конечно, случиться может всякое. Еще в советское время, в конфронтации с КГБ, я понял, что у писателя есть только две возможности: или ты пишешь, или ты боишься. Если боишься, то писать не надо. Если же ты пишешь, то нельзя бояться. Tertium non datur — третьего не дано.
— В нулевые годы вас воспринимали как ярого критика путинизма, а ваши сатирические произведения, такие как «Голубое сало» или «День опричника», бросали вызов общественности да и органам юстиции в России. Сегодня же с Путина берут пример по всему миру — от Эрдогана и Трампа до Латинской Америки. Может быть, сегодня ваши произведения стали еще актуальнее?
— Я не публицист и не социолог, я пишу фантастику. В конечном итоге меня больше интересует метафизика, чем политика.
— Трамп и трампизм вас не могут привлечь как литературный материал?
— В принципе все это симптомы начала XXI века. Путин использует ностальгию по советской эпохе, Трамп изображает из себя чисто внешне образец крепкого белого парня, идеал 50-60-х годов, золотого века Америки. Путин презентует населению старые мифы в новой упаковке. Трамп и Путин очень похожи, потому что оба играют на темных сторонах коллективного сознания и таким образом манипулируют им.
— Один из лейтмотивов вашего творчества — конфронтация традиционного и гиперсовременного. Действие «Манараги» происходит в недалеком будущем, в котором печатное слово неожиданно обрело большую ценность: книги служат топливом для декадентского кулинарного тренда «Book'n'Grill». Кроме того, редкие оригинальные издания с помощью «молекулярной техники» становятся массовым товаром, воспроизводимым в любом количестве.
— Действительно, в «Манараге» речь идет о будущем печатной книги, о вопросе, в какой форме книги могут продолжить существование. Я считаю, что имею моральное право написать подобный роман, потому что в нулевые годы мои книги действительно сжигали на площадях, и делали это члены пропутинской молодежной организации «Наши».
— В мире «Манараги» книги утратили свою первоначальную функцию, потому что люди через трансплантаты в мозгу обладают всеми знаниями, накопленными в мире. Если сегодня мы посмотрим на наши смартфоны, то эта фантазия недалека от действительности. Люди вновь разучатся читать?
— Чтение сохранится, но мы входим в эпоху тотальной визуализации. Бумага больше не понадобится. Книги сохранятся, возможно, как дорогой фетиш для любителей старины. Но не исключено, что это только моя личная утопическая версия.
— Еда играет у вас большую роль, при том не только в новом произведении. Рассказчик — высококлассный повар, чье мастерство жарки на пламени горящих книг описывается очень точно, буквально поминутно. Вы сами умеете готовить?
— Да, и очень люблю это делать. Приготовление и подача блюд на стол — нечто очень важное, столь же важное, как эротика. Это занятие завораживает и вдохновляет. Я люблю готовить русские и китайские блюда. Но немецкую голубую форель тоже смогу сделать.
— Дигитализация и клонирование — среди ваших больших тем, в том числе и в эстетическом смысле как имитация голосов и способов повествования. Ваши произведения — постоянный диалог с классиками русской литературы, например, в виде пародий на Чехова или Набокова в «Голубом сале» или «Метели», в которой деревенский роман XIX века вдруг превращается в фантастику. И в «Манараге» есть гротескная история в духе Толстого. Что для вас важнее — низвержение памятников или почтительное отношение к ним?
— Это некая смесь. Новый способ прочтения классики, которой рано или поздно грозит стать музеем. И вот там они будут стоять, эти памятники, покрытые пылью. Я пытаюсь пробудить их к жизни. Это очень индивидуальный процесс, который трудно описать. Я на несколько дней сливаюсь, скажем, с Достоевским, живу его жизнью. Для меня это не пародия, которая должна смешить, моя цель гораздо глубже. Я слишком люблю классиков, чтобы выставлять их на посмешище.
— Вы не считаете это чем-то вроде одержимости? Похожей, например, на состояние, когда в шамана или экстрасенса вселяется дух умершего и начинает через него говорить?
— Да, точно. Это мой личный шаманизм. Я практикую его уже очень давно.
— А такое происходит только с русскими писателями? Вы не смогли бы стать одержимым Прустом или Джойсом?
— Это можно делать только на своем родном языке, даже несмотря на то, что в «Манараге» есть многостраничный пассаж некого «Нео-Заратустры»…
— …на котором жарится кусок мяса сверхчеловека.
— Точно. Существует очень хороший перевод Ницше на русский, который я читал. Прекрасный язык.
— Вы считаете себя оптимистом?
— Я пессимистический оптимист. Можно строить бесконечные фантазии о будущем развитии, но точно предсказать его нельзя. Я думаю, что Европа обладает прочным фундаментом в виде христианской этики, которая вырабатывалась в течение многих столетий. Этот прочный фундамент так просто не разрушить. Под «христианской этикой» я понимаю взаимоотношения между людьми, и тут больших изменений не произошло, в отличие от экономики. Россия же уже сто лет плетется у Европы в хвосте. В XX веке в России была предпринята попытка разрушить человеческое начало, сострадание, религию. Из человека хотели сделать машину. И хотя это полностью сделать не удалось, но отставание от остальной Европы составляет приблизительно сто лет.
— Каких современных авторов вы цените? Вы читаете, например, Мишеля Уэльбека (Michel Houellebecq)?
— Да, конечно. Но я не наблюдаю большого количества выдающихся новых авторов, скорее в этом отношении сейчас застой. Есть писатели, которые меня интересуют: например, Кристиан Крахт (Christian Kracht), Брет Истон Эллис (Bret Easton Ellis) и Джонатан Литтелл (Jonathan Littell). «Гламорама» Эллиса великолепна. Что касается литературы, то тут я наркоман, предпочитающий тяжелые наркотики, такие как Кафка или Набоков, а таких авторов сейчас как раз и нет. Ну а если пока нет новых звезд, то надо радоваться свету, еще льющемуся на нас со звезд старых.