В 1996 году Джоанне Ракофф было 23 года, и ее только что взяли на работу в литературное агентство «Обер» (Ober), то самое, с которым сотрудничал автор романа «Над пропастью во ржи». И совершенно случайно у Джоанны завязываются с ним длительные доверительные отношения, о которых расскажет она сама.
Представьте себе следующую сцену. За окном 1996 год, Манхэттен, Мэдисон-авеню, 425, бум интернет-эпохи. Джоанне Ракофф (Joanna Rakoff) 23 года, она не читала ни строчки Сэлинджера, но начинает помогать ему в работе. Офис литературного агентства — это путешествие в прошлое: массивная мебель, ковры, приглушенный свет и запах сигаретного дыма. «Казалось, что агентство задумано вовсе не для того, чтобы делать деньги: это был стиль жизни, сообщество, религия», а его руководительница Филлис Уэстберг (Phyllis Westberg) выступала в роли жрицы традиций. На письменном столе Джоанна видит печатную машинку «Ай-Би-Эм Селектрик» и диктофон c педалью образца 1960-х годов.
Мы встречаемся с Джоанной в Кембридже, штат Массачусетс, в ресторане «Харвест» в нескольких шагах от ее дома. В то же самое время Мэттью Сэлинджер (Matthew Salinger), сын и наследник писателя, дает большое интервью газете «Гардиан» (The Guardian), в котором разносит в пух и прах слухи о скорой публикации трудов отца, подчеркнув, что потребуется время, чтобы увидеть его новые произведения (еще десять лет?), и они будут предназначены для «настоящих читателей».
«Репубблика»: Вы были молоды, получили диплом и нашли работу в старейшем литературном агентстве Америки, «Обер эссошиэйтс». Как это произошло?
Джоанна Ракофф: Я понятия не имела, что значит работать в издательском бизнесе. Я родом из Огайо, а это на расстоянии нескольких световых лет от издательской элиты. Как-то раз на одной вечеринке подруга дала мне визитную карточку и сказала: «Позвони этому издателю», а это был, как я потом поняла, человек, которого уважали в этих кругах. Им требовалась ассистентка, то есть секретарша, для литературного агента. Через два дня я уже была там и набивала на машинке договоры с известными писателями. Поначалу я не понимала, насколько это низкооплачиваемый труд: для меня 18 500 долларов были целым состоянием.
— Как была организована работа в агентстве?
— Они были совершенно глухи к новым технологиям: у нас не было даже компьютера, чего уж говорить об интернете. Все делалось от руки, как в прежние времена. Я постоянно печатала письма, которые приносила мне начальница. При минимальных исправлениях приходилось перепечатывать их заново. Мы пользовались безумной системой, чтобы отслеживать отправки издателям: это были огромные розовые таблицы, придуманные самим Гарольдом Обером еще во времена Фитцджеральда. В агентстве было заведено множество старых порядков, которые необходимо было педантично соблюдать. Основная моя обязанность состояла в том, чтобы отвечать на письма поклонников Сэлинджера: на самом деле, я должна была всякий раз следовать указаниям, данным еще в 1963 году! Бывало, я целыми днями до 30 раз набивала один и тот же ответ. «Уважаемый N, большое спасибо за письмо, которое Вы отправили Дж. Д. Сэлинджеру. Как Вам, вероятно, известно, господин Сэлинджер не желает получать почту от своих читателей. Мы не можем, таким образом, передать ему Ваше любезное письмо. Как бы то ни было, мы благодарим Вас за интерес, проявленный к его книгам…»
Когда я предложила делать ксерокопии, на меня косо посмотрели. Эти письма были полны жизни, и мне казалось, что я предаю (или Сэлинджер предает) читателей. Ему писали ветераны войны, желавшие поделиться воспоминаниями о военном времени, писали влюбленные в него женщины, ребята, зачарованные его прозой. Они все испытали невероятное чувство, как будто Сэлинджер был рядом с ними и шептал им на ухо написанные в книгах слова. Однажды, это случилось как-то внезапно, я начала отвечать иначе. Я не пыталась подражать голосу Сэлинджера. Я писала от себя, только это была очень глубинная часть меня. Я чувствовала себя стражем, защищавшим Сэлинджера. Как будто сам Сэлинджер своим обетом молчания учил меня писать.
— Как же вы познакомились с самим Сэлинджером?
— «Сэлинджер платит нам, чтобы его не беспокоили, — сразу же сообщила мне моя начальница. — Многие звонят и пишут каждый день, пытаясь связаться с ним. У каждого своя история и свои разумные доводы. Никогда, ни при каких условиях, нельзя давать им ни его адреса, ни номера телефона». Потом она добавила: «Никаких пленок, никаких отрывков, никаких антологий, никаких надписей на книгах, никаких фотографий, никаких биографий. Вообще ничего. Сэлинджер хочет, чтобы люди читали только то, что он написал». Поэтому когда я впервые услышала его голос по телефону (это случилось, потому что начальницы не было на месте), меня едва не хватил удар. Я услышала голос пожилого человека, который орал что-то совершенно невразумительное. Я кричала в ответ: «Алло! Алло? Алло?» Я знала, что он человек со странностями, но не понимала, почему же он так орет. Никто не говорил мне, что он был порядком глуховат. К счастью, вскоре мы смогли друг друга понять, и моя тревога утихла. У меня было впечатление, что я разговариваю с очень робким человеком, которому одиноко.
— Когда вы признались ему, что пишете стихи, он растаял и поощрил вас к творчеству…
— Сэлинджер был убежден, что поэзия — самая высокодуховная художественная форма, что она позволяет приблизиться к божественному, что бы он ни понимал под этим словом. Поэзия — это подлинность: у тебя должно быть врожденное чувство ритма, ты должен владеть языком. Иначе ты будешь одним из многочисленных болтунов, которых так много на свете.
— И тогда он начал давать вам советы о том, как писать.
— Да. Я до сих пор следую его наставлениям. Во-первых, вставать рано утром и начинать писать о чем угодно. Во-вторых, всегда относиться к себе серьезно. Он мне говорил: «Ты не секретарша, ты писательница, ты поэтесса. Ты должна погрузиться в то, о чем ты пишешь. Именно текст делает тебя писательницей.
— В один прекрасный момент, однако, вам захотелось прочитать все его произведения.
— Да, этого не могло не произойти. Это была душевная потребность. Я должна была отвечать на письма его поклонников, которые дословно цитировали целые пассажи из его рассказов и из «Над пропастью во ржи», задавая предельно конкретные вопросы. Я должна была знать все, потому что я была представителем Сэлинджера во всех смыслах этого слова. Так я почувствовала себя немного на его месте.
— Что вы думаете о последних заявлениях Мэттью Сэлинджера?
— Для меня стало большим облегчением узнать, что Мэттью Сэлинджер тратит все свои силы на неизданные произведения своего отца. На мой взгляд, он единственный человек, способный гарантировать неприкосновенность творчества отца при публикации текстов, и он потратит на это ровно столько времени, сколько потребуется. Я гораздо больше доверяю ему, чем другим, кто даже не был знаком с Сэлинджером.
— Давайте вернемся к агентству «Обер»: в 1996 году вышел роман Д. Ф. Уоллеса «Бесконечная шутка».
— Я помню, что сходила на встречу Уоллеса в «КГБ» (бар в Нью-Йорке — примечание автора) с одним из его коллег. Я была поражена его скромностью и его языком.
Я считаю, что отличие «Бесконечной шутки» от множества претенциозных творений, постоянно появляющихся в последнее время, состоит в том, что этот роман занимателен, а у Уоллеса — прекрасное чувство юмора, он умел смеяться над самим собой и над миром.
— Что бы вы посоветовали сегодня еще не издававшемуся писателю, желающему опубликовать свою рукопись?
— Лучше всего подыскать себе агента, кого-то, что будет опекать во всех смыслах. Мне повезло увидеть рабочий уклад, которого больше не существует. В «Обере» действовал кодекс чести, там не устраивались торги, люди говорили о книгах; они выбирали правильный издательский дом, правильного издателя, того, кто, как предполагалось, будет курировать автора в течение всей его карьеры. Сейчас раздуваются авансы, книги продаются одному издателю, а автору приходится сотрудничать с другим. «Обер» был стилем жизни, и агенты ощущали себя священнослужителями, помогающими литераторам.