Интервью с депутатом Европарламента, бывшим министром иностранных дел Польши Анной Фотыгой (Anna Fotyga)
Gazeta Polska: В этом году исполняется девять лет со дня смоленской катастрофы. Как Вы сейчас оцениваете внешнеполитическое наследие президента Леха Качиньского (Lech Kaczyński)? Как то, что произошло 10 апреля 2010 года под Смоленском, изменило Европу и мир?
Анна Фотыга: После смоленской катастрофы Запад продолжал вести с Москвой активный диалог, запускались новые проекты, как «Северный поток — 2», всеобщее одобрение встречали тезисы Медведева о модернизации России, говорилось даже «о совместном пространстве безопасности от Лиссабона до Владивостока». В нашем регионе наблюдался спад энтузиазма. Началась стагнация, своего рода «смутное время». Польша в своей политике ориентировалась на приоритеты крупных международных игроков, роль лидера в артикуляции интересов и опасений в значительной степени перешла к Литве, но та в одиночку не обладала таким же весом на международной арене, как Польша, поэтому ей пришлось искать партнеров. Это был печальный период для нас и всего нашего региона.
Мировой порядок претерпел значительные изменения. Мы увидели, что политика покойного Леха Качиньского была верной и прозорливой. Мир, а с ним и Польша, оказались в совершенно новой, гораздо менее спокойной обстановке, а стремление претворить в жизнь свои интересы стало для многих более важным, чем ведение сотрудничества. В этих изменившихся сложных условиях основные идеи политики бывшего президента остались актуальными, и нынешнее польское руководство продолжает в значительной мере ими руководствоваться, хотя об этом слишком редко говорится.
Напомню, что именно Лех Качиньский первым начал добиваться постоянного присутствия американских войск в Польше, этот процесс сейчас успешно продолжается. Будучи президентом, Качиньский сыграл важную роль в дискуссиях на тему сотрудничества в рамках Запада и о роли, какую следует играть Польше в Европейском союзе. Когда мы вели переговоры о членстве в ЕС, мы сосредоточились на том, чтобы выполнить все основные условия и завоевать расположение других государств. В тот момент даже правые силы концентрировали внимание на этой ключевой цели, а то, на каких условиях мы будем функционировать в Евросоюзе, собственно, даже не обсуждалось. Дискуссии на эту тему начались только в мае 2004 года. Некоторые круги, в первую очередь связанные с левыми и партией «Гражданская платформа» (PO), считали, что нам нужно принять наше членство со всеми его плюсами и минусами, а одновременно — стремиться к скорейшей федерализации ЕС. В свою очередь, президент Качиньский изначально видел Польшу страной, которая занимается укреплением своей позиции, а не, как только претендующее на членство государство, руководствуется указаниями, поступающими из «старого Евросоюза».
— Что, по мнению Леха Качиньского, должно было лечь в основу сильной позиции Польши?
— Ее фундаментом должно было стать тесное региональное сотрудничество, к которому приглашали в том числе государства, пока не входящие в ЕС. В своей региональной политике Лех Качиньский также руководствовался пониманием, какое важное значение в контексте попыток освобождения от российского влияния имеет энергетическая независимость. Следует напомнить, что сразу же после прихода на свой пост он созвал заседание вновь сформированного Совета национальной безопасности, и одно из первых решений касалось строительство СПГ-терминала в Свиноуйсьце. Также следует упомянуть идею сотрудничества со странами Закавказья и проект создания маршрута для поставки нефти Одесса — Броды — Гданьск.
Цель такой политики состояла в том, чтобы освободить государства региона (в первую очередь входящие в Организацию за демократию и экономическое развитие, то есть Грузию, Украину, Азербайджан и Молдавию) от российских влияний. Разумеется, сохранять прозападный курс этим странам помогали контакты с Вашингтоном, но взаимодействие с Польшей тоже играло свою роль. Это соответствовало как нашим интересам, так и интересам США или стран Балтии и Закавказья. В тот момент многие отнеслись к проекту освобождения этих государств из-под влияния так называемого Содружества Независимых Государств скептически. Я сама слышала негативные мнения из уст как польских, так и европейских политиков. Политика Леха Качиньского вызывала сильное сопротивление, подоплекой которой был, пожалуй, страх, связанный с российскими влияниями в широком смысле это понятия.
— Вы были главным инициатором резолюции Европейского парламента, в которой осуждается российская агрессия в Грузии. Этот документ поддержало большинство политических фракций. В его тексте подчеркивается, какую важную роль сыграл организованный Лехом Качиньским визит в Тбилиси лидеров стран Центральной Европы. Как вам удалось уговорить Европарламент проголосовать за резолюцию?
— Это, действительно, было непросто и заняло много времени. Как председатель подкомитета Европейского парламента по вопросам безопасности и обороны я два раза устраивала поездки парламентариев всех фракций в Грузию, в район административной границы с Южной Осетией и Абхазией. Мы неоднократно обсуждали ситуацию в регионе, приглашая к дискуссии грузинских и американских экспертов, а также людей, которые принимали непосредственное участие в событиях 2008 года. Я думаю, нам удалось преодолеть некий барьер, который существовал еще несколько лет назад. Наши оценки, аналитические выкладки на тему дел на востоке стали считать заслуживающими внимания. Я, однако, не хотела бы вдаваться в детали нашей работы над резолюцией и переговоров, которые я вела. Самое главное, что важный западный орган впервые принял документ, который, пожалуй, наиболее правдиво описывает ход вторжения России в Грузию и геополитические последствия этого события, указывает на ошибки Запада и подчеркивает значение ставшей уже легендарной поездки президента Качиньского в Тбилиси, которому угрожал ввод российских войск.
— После того, что случилось в 2014 и 2016 годах в Европе перестали говорить о необходимости сблизиться с Россией…
— …а одновременно там продолжали претворять в жизнь проект «Северный поток — 2».
— Я как раз хотел Вас об этом спросить. Касаются ли произошедшие изменения лишь риторики или подход основных европейских сил к России действительно стал другим?
— На мой взгляд, это многогранная проблема. Прежде всего мы видим стремление добиться экономической выгоды без учета геополитических интересов или стратегии безопасности того или иного государства. Ведь на самом деле «Северный поток — 2» ограничивает энергетическую безопасность Германии, эта проблема касается не только нашего региона. Я не перестаю размышлять, почему немцы с таким упорством рубят сук, на котором сидят. Некоторые немецкие политики понимают, как выглядит ситуация, и во многом соглашаются с позицией, которую занимает, например, Польша, хотя часто они опасаются ставить вопрос так же жестко, как мы.
Мне бы хотелось здесь подчеркнуть, что европейский парламент принял польскую точку зрения, недвусмысленно призвав заблокировать этот губительный проект. Иногда в подходе к России сквозит лицемерие. У меня есть возможность высказываться на эту тему открыто, все давно знают, какого мнения я придерживаюсь, хотя иногда мне начинает казаться, что в русофилии скоро начнут обвинять… меня саму (смеется). Реакцией на подобную риторику может быть только смех. К счастью, у меня отличная память, я могу точно рассказать, какие шаги совсем недавно предпринимали в Европейском совете или других органах ЕС некоторые люди, какие мы слышали высказывания, на кого оказывалось давление.
— Даже Ги Верхофстадт (Guy Verhofstadt) хвастался недавно тем, как он гордится своим попаданием в «черный список» Путина.
— Верхофстадту стоит напомнить о том, что будучи премьером Бельгии, он обивал московские пороги вместо того, чтобы спасать антверпенский рынок золота.
— В своей деятельности в Европарламенте Вы опираетесь на огромный опыт и знание механизмов функционирования этого органа, а также на контакты со многими европарламентариями. Вредят ли этим отношениям нападки на Польшу со стороны Еврокомиссии, связанные с реформой польской судебной системы?
— На этот вопрос ответить сложно. Иногда мне кажется, что элиты из Европарламента разыгрывают какой-то спектакль. Они не знают, как вести себя со мной, поскольку понимают, что все эти обвинения, которые при поддержке таких людей, как Верхофстадт, продвигает Гжегож Схетына (Grzegorz Schetyna), утверждающий, будто в Польше произошел некий антидемократический переворот, не имеют под собой основания. В целом, я думаю, у нас есть повод для оптимизма. Я много размышляла над этой темой, мне даже казалось, что эти атаки призваны «выдавить» Польшу из ЕС. Сейчас я считаю, что основная цель выглядит иначе: нас вынуждают принять определенную модель интеграции. В связи с выходом Великобритании из Евросоюза равновесие нарушилось, и мы можем наблюдать различные шаги, призванные изменить расклад сил в Европе.
Общеевропейские движения в Европарламенте стараются распространить свои влияния в отдельных странах, они ищут партнеров, стремясь привлечь к себе как можно больше правящих партий. Польша выступает в этой конструкции важным элементом. Достаточно вспомнить визиты Рышарда Петру (Ryszard Petru) в Брюссель. Ги Верхофстадт рассчитывал на то, что его партия «Современная» станет у нас ведущей политической силой, а ее депутаты пополнят ряды тающей фракции либералов. С польской точки зрения это может показаться смешным, ведь мы помним разнообразные конфузы Петру. Между тем до сих пор существуют вполне серьезные надежды, что благодаря «Европейской коалиции» (союз польских оппозиционных партий, собирающихся сформировать единый список на выборах в Европарламент, — прим.пер.) к власти в Польше вернется единственная «правильная» сила.
Однако постепенно появляются проблески реализма. Это связано с тем, что польская экономика укрепляется, с экономической точки зрения мы играем все более заметную роль, у нас привлекательный рынок. Мне кажется, многие стали понимать, что руководство в Польше может остаться прежним, значит, нужно сохранять каналы коммуникации, а не только оказывать давление. Свидетельством этого служит отношение к премьеру Матеушу Моравецкому (Mateusz Morawiecki). Что касается Ярослава Качиньского (Jarosław Kaczyński), то Брюссель, приписывая ему разные дьявольские свойства, одновременно им восхищается.
— Приоритетом вашей работы в Европарламенте были трансатлантические отношения, однако, когда президентом в США стал Дональд Трамп, в Европе все чаще стали звучать голоса, что Европе следует обрести независимость от американцев. Вы не боитесь появления идеи, что европейская политика безопасности должна не дополнять политику НАТО, а конкурировать с ней?
— Мы видим охлаждение отношений между Берлином и Вашингтоном, но Германия — это еще не весь ЕС. Большинство стран нашего региона (а также Голландия, Испания и в последнее время Греция) укрепляют свои контакты с Вашингтоном. На мой взгляд, обвинения, которые звучат в адрес администрации Трампа, были на руку многим европейским политикам, которым бы хотелось сохранять равную дистанцию и с Россией, и с Америкой, людям, мечтающим о Европе от Лиссабона до Владивостока, от которой американцы держались бы подальше.
Реалии, однако, выглядят иначе. США при Трампе ведут очень активную политику, реагируя на все угрозы, в том числе исходящие от Российской Федерации. Я, конечно, могу сказать, что сцены, которые мы наблюдали в Хельсинки, мне лично не понравились, но общего решительного направления американской политики встреча Трампа и Путина не изменила. Мне лично жаль, что нам не удалось заключить договор о Трансатлантическом торговом и инвестиционном партнерстве, который мог еще теснее связать США и Европу.
Я думаю, что ЕС может сыграть положительную роль в повышении уровня безопасности, полезными представляются, например, программы помощи в тех регионах, которые выступают потенциальным источником конфликтов или дестабилизации (в том числе в Африке). Свой вклад в реализацию таких программ внесла в том числе Польша. Я согласна с тем, что ЕС следует не конкурировать, а дополнять НАТО, но, к сожалению, не все разделяют эту точку зрения.
Когда я начала свою работу на посту председателя подкомитета по вопросам безопасности и обороны, я как раз обратила внимание на то, что призывы к обретению Европой «стратегической автономии» подразумевали под собой чаще всего технологическое соперничество с США, а критика сотрудничества с РФ, например, в области вывода разных объектов на орбиту, в этом контексте не звучала. Мне кажется сейчас часть из этих угроз нам удалось нейтрализовать.
Я призываю вас ознакомиться хотя бы с докладом на тему отношений между ЕС и НАТО, который был создан в рамках нашей подкомиссии. Этот документ в прошлом году утвердил Европарламент. В тексте четко проводится мысль, что Альянс служит для своих членов фундаментом коллективной безопасности и сдерживания. Кроме того, так говорится, что потенциал отношений между ЕС и НАТО можно использовать более эффективно. Сейчас они претворяют в жизнь 74 программы, связанные, например, с предотвращением гибридных угроз или повышением мобильности войск (у НАТО есть здесь свои потребности, а у ЕС — средства, которые помогут добиться этой цели). Я думаю, мы движемся в сторону нормализации трансатлантических отношений. Вчера на заседании подкомитета по вопросам безопасности и обороны высокопоставленные представители Европейской службы внешних связей четко заявили, что сотрудничество с НАТО должно быть основой нашей деятельности. Многие согласны с утверждением, что, как показала история, сотрудничество Европы и Америки делает нас сильнее.