Из архива "Франкфуртер альгемайне цайтунг"
На Украине, конец апреля
Многое и при этом самое важное в первых заметках о «пролетарском бытии» в советской России нуждается в пояснениях и дополнениях. Поскольку затронутая здесь тема — патетическая проблематика человечности — подводит к самой сердцевине революционного процесса, происходящего в Советском Союзе. Но я оставляю эти рассуждения на потом. Я уехал из Москвы, чтобы найти в действительной жизни все то, что мне там изложили в теории, продемонстрировали и преподали за десятками письменных столов. Из того, что произошло затем, я представляю сегодня несколько зарисовок, моментальных снимков действительных фактов, которые говорят не только сами за себя, но являются примерами того, что здесь происходит вообще. Спряжение глаголов в будущем времени
В других странах говорят о настоящем: мы являемся такими-то и таким-то, мы это делаем, или о прошедшем: мы были такими-то и такими-то, мы этого добились, или даже: как хорошо нам жилось в прошлом. В Советском Союзе глаголы употребляются только в будущем времени. Здесь постоянно слышишь: мы будем, будем, будем — мы будем создавать промышленность, мы будем развивать производство, мы будем добиваться снижения цен, мы будет снижать производственные затраты — и так далее в том же ритме. Более того: у говорящих об этих планах на будущее всегда под рукой оказываются и точные данные в цифрах, подтверждающие эти планы.
Поскольку планирование тут происходит на основе огромного плана, на пять лет вперед формулирующего и определяющего всю экономическую работу громадной страны — финансирование и развитие каждой отдельной отрасли производства, рационализацию и механизацию, а также результаты в цифрах. Вне плана остаются в принципе только два фактора, а именно погода, способная вызывать неурожай, и любовь, определяющая число новорожденных (хотя и в эту сфере уже активно вторгается плановое регулирование). Этот пятилетний план содержит, тем не менее, довольно много фантазий; годовые планы, составляемые ежегодно в постоянно корректируемых рамках, в значительно большей степени отвечают реальности. Но совершенно ясно и то, что все это планирование в то же самое время оказывает и невероятное пропагандистское воздействие. Каждое отдельное предприятие знает на годы вперед, что общество от него ожидает. Это знает и каждый отдельный сотрудник предприятия, потому что план на предприятии беспрерывно обсуждается.
Кроме того, жизнь, наполненная планами на будущее, помогает (но не всем) легче переносить жертвы и лишения настоящего. Люди внушают сами себе: сейчас нам еще трудно, но скоро мы заживем, как следует. Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают» — то есть успех можно определить только в конце. Но новая вера легко разметает старую мудрость. И поэтому иностранец будет напрасно пытаться убежать от вечного «мы будем, будем, будем», уезжая из Москвы — и в провинции он постоянно будет слышать то же самое. Провинция также спрягает глаголы в будущем времени. И также как центр, и провинция беспрерывно употребляет другое великое слово будущего — американизм.
Клоп
Мейерхольд показывает в одном из московских театров с большим успехом сатирическую пьесу о российском американизме: «Клоп». Действие первой части происходит в настоящее время с его закрытыми магазинами, уличными лотошниками, комсомольским общежитием и в конце со свадьбой главного героя. «Объявляю свадьбу открытой» — этой заученной на политических собраниях фразой жених приветствует гостей, и это — единственная праздничная речь. Затем гости налегают на еду и напитки, торжество заканчивается всеобщим опьянением и дружеской потасовкой. Но вторая часть показывает действительность пятьдесят лет спустя.
Все изменилось. Все механизировано и рационализировано. В том числе и люди. Чистенькие, одетые с иголочки, контролирующие каждое движение и лишенные всех страстей студенты сгруппировались в аудитории вокруг такого же профессора. Тот показывает ученикам замороженный в прошлом уникальный экспонат — героя первой части вместе с обнаруженным у него и также замороженным клопом: Klopus communalis и homo vulgaris.
Выпущенный из клетки, этот совершенно обыкновенный человек, мокрый и грязный, еще испачканный в земле, из которой его откопали, и ужасно скучающий в своем новом окружении, подходит к рампе и кричит в восторге: «Да вы же все здесь, вы все точно такие же, как и я, пустите меня к себе!» Но стоящие наготове охранники, такие же элегантные, чистые и совершенные, как и все остальные, хватают его и засовывают назад в клетку, где он растягивается на полу такой же скучный, как орангутанг в зоологическом саду: американизм победил.
Воспитанием в механический век
Американизм должен здесь действительно победить. В этой стране, над которой тысячами возвышаются золотые и зеленые купола старых православных церквей, в которой народ поет свои печальные песни, а крестьяне в зимние месяцы хотя больше и не рисуют икон, но зато делают из дерева и ткани прекрасные, традиционные произведения искусства. В стране, в которой старое варварство сочетается с огромной любовью и традиционным пониманием красоты и духовности в любой форме ее проявления, должно быть в кратчайшее время создано нечто совершенно новое: рационализированный, рационально мыслящий и рационально ведущий хозяйство человек, стоящий у машины.
Получится ли это? Еще существуют острейшие противоречия. Даже на руководящих постах (правда, не в высших эшелонах власти) вечно спешащий путешественник с Запада еще очень часто сталкивается с недостаточным пониманием ценности времени, что способно привести в отчаяние. Если приходишь в какое-то учреждение, то уже через четверть часа вместо одного человека, к которому ты пришел, вокруг собираются еще четыре, пять, шесть других, которые слушают разговор, говорят что-то от себя, как будто им нечем заняться. А если идешь по предприятию, то в каждом отделе к тебе присоединяется новый начальник, и в конце тебя сопровождает уже целый эскорт.
Что касается рабочих, то эта проблема намного более серьезная. Самый тревожащий вопрос русской промышленности, который постоянно обсуждается сегодня и в обществе, — это падение дисциплины на предприятиях. В этом наверняка сказывается недовольство рабочих трудностями повседневной жизни, высокими ценами и нехваткой продовольственных товаров, одежды и других предметов первой необходимости, большинство из которых еще строго рационировано. К этому прибавляется недоверие рабочих к инженерам и специалистам, вновь опасным образом подпитанное шахтинским процессом. Но мне постоянно говорили о том, что есть еще и третье объяснение. При этом указывали на тот факт, что очень большая часть в спешке увеличенного рабочего класса состоит из недавних деревенских жителей. Это люди, не обученные предыдущими поколениями рабочих, как в старых промышленных странах, не привыкшие к производственной дисциплине и к тщательной работе на машинах, к строгой регулярности труда, пунктуальному выполнению своих обязанностей. А ведь строго и регулярно соблюдать все эти требования особенно важно в условиях короткого рабочего времени — на промышленных предприятиях рабочий день длится восемь, а то и семь часов, а в конторах вообще шесть с половиной.
И тем не менее: механизация труда и необходимая для этого рационализация человека, что в других странах является результатом длившегося десятилетиями постепенного развития, должно тут произойти в кратчайший срок. «Мы не можем придерживаться того азиатского уклада жизни, который был у нашего народа до войны. Ведь иначе что нам делать с огромным ежегодным приростом населения?» — сказал мне один ученый. А другой его коллега так охарактеризовал проблему: «Вы могли видеть эти острые противоречия еще в прежней России. Всегда было так, что большая масса населения нашего народа жила в XVI-м веке, а тонкий верхний слой — в XXI-м. Одна часть народа далеко отстала от времени остального мира, а другая часть намного обогнала его. Сгладить эти различия — сегодня наша цель».