Снаружи у соседа шумно работает бензопила, и Жан Циглер (Jean Ziegler) также громко обращается к нам. «Почему вы такие упертые при оценке состояния этого мира?— восклицает он. — Чего же вы хотите? Или вы — на моей стороне, или вы — неолиберальные негодяи!»
Циглер сидит на диване с цветочным узором, целых три часа он говорил, высмеивал и издевался — рассуждал о «диктатуре финансового капитала», «бандитизме банков» и обо всех немыслимых недугах, которые, по его мнению, разрушают планету. Хотя он недавно отпраздновал свое 85-летие, воинственный социолог, вышедший в отставку профессор, советник комитета ООН по правам человека, автор бестселлеров и профессиональный революционер не выглядит старым, и он даже более радикален, чем когда-либо.
Тот факт, что Циглер принимает журналистов из «Нойе цюрхер» и пытается убедить их в своей правоте, для обеих сторон весьма необычен. Тем более что десятилетиями они относились друг к другу со взаимным презрением.
Для «Нойе цюрхер» он в любом случае был мастером «выдумок, искажения фактов и очернения земляков», который заслуживал юридического преследования и общественного порицания. Для Циглера эта газета по сей день является придворным органом «денежных мешков с Банхофштрассе», и он с давних пор воюет против нее с помощью пера. Однако если в Германии, Франции или в странах третьего мира этого социалиста всегда почитали как пророка во власти тьмы, в Швейцарии можно наблюдать некоторое отрезвление: «Жан», как называют его друзья, выглядит ископаемым со своим марксистским мировоззрением, однако даже его современники спрашивают себя: а не прав ли он со всеми этими беспочвенными утверждениями? И не слишком ли много уже досталось ему в этой стране за его убеждения?
«Это ежедневная бойня»
Мы посетили Циглера после выхода в издательстве «Бертельсманн» (Bertelsmann) книги «Что так плохо при капитализме?» Книга уже лежит у него на журнальном столике. Популистское обвинительное сочинение, которое он облек в форму фиктивного разговора с внучкой, сдобрено отсылками к Марксу и социологическим жаргоном. В принципе, это слепок с того, что Циглер многие годы провозглашает как странствующий по миру пророк. Почти каждая страница отмечена скрепкой, в чем, однако, нет необходимости, поскольку он может процитировать все наизусть. Фразы льются потоком, чаще всего на бернском диалекте немецкого языка, нередко по-французски, а иногда по-испански и по-английски.
«Нойе цюрхер»: Господин Циглер, вы написали новую книгу…
Жан Циглер (смеется): Очень хорошая книга!
— …в которой вы снова поете старую песню о злом капитализме. Вам больше не приходит в голову ничего нового?
— Капитализм создал людоедский миропорядок. Избыток для небольшого меньшинства, убийственная нищета для подавляющего большинства! Власть космократов, этих хищников глобального финансового капитала, стала больше, чем когда-либо прежде. Капитализм не поддается реформированию. Он должен быть разрушен.
— Глобальный капитализм прежде всего освободил из нищеты миллионы людей. Многое стало лучше: сократилась детская смертность, улучшился доступ к воде, грамотность стала выше, больше прививок, меньше голода.
— Отнюдь нет! Не в абсолютных цифрах, а лишь в процентах — из-за большого роста населения планеты. Это ежедневная бойня. По-прежнему каждые пять секунд один ребенок умирает от голода. Сотни миллионов людей страдают от болезней, поскольку не могут позволить себе купить медикаменты. Свыше 2 миллиардов не имеют доступа к чистой воде. Лишь потому, что богатства этой планеты распределены до ужаса несправедливо! Согласно данным Всемирного банка, 500 самых крупных трансконтинентальных частных фирм контролируют 52,8% мирового валового социального продукта…
— Ваши цифры нам известны. Без капитализма, который вы проклинаете, вообще не было бы этого богатства.
— Конечно, мы должны сохранять великолепные достижения науки и техники. Но рабовладельческую систему следует устранить: эксплуатацию, ужасный капитализм игроков, который допускает спекуляцию продуктами питания, весь этот бандитский сброд!
85-летний мужчина откинулся на диване, отложил в сторону зеленый фломастер, которым только что размахивал. На жизнь Циглера обращает внимание каждый, кто берет интервью. Он живет в солидном доме в Руссине, живописной деревушке виноградарей вблизи французской границы. С балкона видны кипарисы, виноградники, просторные поля и окутанный облаками Монблан. Здесь удобно рассуждать о революциях.
«Посмотрите, — говорит хозяин и показывает на виноградники. — Там заканчивается Швейцария, великолепная страна, но она колонизирована олигархией». Эту Швейцарию Циглер покидает при первой возможности, о чем напоминает регулярный рев самолетов над аэропортом Женевы Куантран. Он ездит в Перу, Бразилию, на кобальтовые шахты в Конго («Некоторые шахты там такие тесные, что дети почти не могут дышать»). Он интересуется всем, что происходит в мире. В этот полдень он как раз вернулся с заседания представительства ООН в Женеве. Тема: новый отчет о правах человека в Южном Судане. «Вы слышали, что там происходит? Ужасно, что одни люди причиняют такое зло другим».
Циглер может ужасно возмущаться, а в следующую минуту вновь становится социологом, что-то поясняющим хрипловатым голосом, или обаятельным говоруном, эрудированным и располагающим к себе. Он естественно переходит от «вы» к «ты», ставит на стол бутылку красного вина Gamay de Dardagny и печенье, спрашивает о впечатлениях от поездок («Ты был в Зимбабве? Расскажи!») и есть ли у нас дети («Как их зовут?»). Когда домой приходит его жена Эрика, историк искусства, он радостно кричит: «Я тут как раз болтаю с правыми идеологами из «Нойе цюрхер цайтунг». Теплая манера общения Циглера не выглядит наигранной, даже когда он пользуется остротами или теоретическими экскурсами, чтобы избежать неприятных вопросов.
В своих убеждениях он беспощаден. Хотя капитализм и обладает необычной живучестью, в конечном счете он, согласно Циглеру, всегда виноват во всем мировом зле. Дети умирают, поскольку алчные «мультис» провоцируют это, а не потому, например, что коррумпированные режимы препятствуют созданию государственных структур и тем самым справедливому распределению продуктов питания. Даже если, например, в Берлине школьники плохо питаются, то в этом виноваты не безответственные снабженцы, а капитализм. И наоборот. Циглер говорит об «отдельных случаях», когда ему наглядно показывают, сколько китайцев, индусов или бразильцев смогли преодолеть бедность. Мир — и здесь он целиком придерживается традиций крайне левых — должен измениться, причем незамедлительно, если надо — то и с применением насилия. До сих пор все социалистические эксперименты заканчивались плачевно и превращались в отвратительные диктатуры? У профессора всегда готово простое объяснение: это был ненастоящий социализм.
На машине с Че
Чтобы прийти к такому мировоззрению, Жану Циглеру пришлось пережить впечатляющую метаморфозу. Когда-то его жизнь имела совсем иное предназначение. Он родился в 1934 году в Туне, отец был президентом суда и полковником артиллерии, мать — крестьянская дочь. Ханс — так изначально звали Жана — рос, пользуясь привилегиями высшего слоя общества, и в нем не отмечалось никаких признаков бунтарства. Наоборот, в свободное время он был капитаном в кадетском корпусе в Туне и выступал в молодежном парламенте за партию крестьян, горожан и ремесленников — нынешнюю Швейцарскую народную партию. Позже он участвовал в студенческом объединении Цофингия. Военная карьера не удалась, поскольку его рано комиссовали по состоянию здоровья. Так пишет его биограф Юрг Вегелин (Jürg Wegelin), в то время как сам Циглер до сих пор рассказывает, что распространял «подрывные листовки» и поэтому попал за решетку.
И без того о жизни этого человека ходит столько легенд, что понадобится детектив, чтобы отделить правду от выдумки. К левым политическим взглядам он пришел еще школьником, когда ему довелось видеть оборванных «контрактных детей» из Туна. Однако наверняка известно лишь то, что Циглер, еще в Бернской гимназии пользующийся славой сметливого упрямца и бабника, в конце 1950-х годов начинает флиртовать с социализмом. Студентом он знакомится в Париже с известной парой философов Жаном-Полем Сартром (Jean-Paul Sartre) и Симоной де Бовуар (Simone de Beauvoir). Швейцарец в восторге от Сартра с его марксистской диалектикой и алжирской освободительной войной. По слова Циглера, он показал ему, что должен делать интеллектуал: «Распознать врага. Бороться с врагом. А восстание потом поднимет народ!» Из-за Бовуар — «Ведь Ханс — это не имя!» — он стал называть себя Жаном. Сын буржуа из Берна, он мгновенно превращается в интернационалиста, борца за права «проклятьем заклейменных».
Вскоре после убийства избранного демократическим путем премьер-министра Лумумбы Циглер становится ассистентом делегата ООН в Конго. В качестве добровольца «бригады» он собирает сахарный тростник на Кубе, ведет дискуссии с Фиделем Кастро и Че Геварой. Когда кубинцы в 1964 году подыскивают местного жителя для проведения в Женеве конференции по вопросам производства сахара, Циглер был тут как тут в качестве личного шофера Че. По его словам, однажды вечером он спросил «команданте», можно ли вступить в ряды его сил в качестве повстанца. Но тот лишь отмахнулся и указал на освещенный город: «Здесь находится мозг чудовища. Ты должен бороться здесь!» И сегодня Циглер благодарен ему за эти слова. «Я, бездельник, в кратчайшее время очутился бы в братской могиле. Че спас мне жизнь и указал путь».
Искусство субверсии
С тех пор Циглер занимается тем, что он называет «субверсионной интеграцией»: занимает важные посты, чтобы распространять свое антикапиталистическое учение. Несмотря на протесты, он становится профессором социологии в Женеве, 28 лет представляет в Национальном совете Социал-демократическую партию Швейцарии. Но прежде всего он пишет книги, которые производят эффект взорвавшейся бомбы: «Швейцария — выше всяких подозрений» (1976), «Швейцария отмывает чище» (1990), «Швейцария, золото и мертвые» (1997). Это гневные памфлеты против здешнего финансового рынка, злобные тирады против счетов сильных мира сего, награбленного золота, ханжества и отмывания денег. На эти книги — бешеный спрос, в том числе и за границей. Циглер считается у левых свидетелем обвинения против якобы позорных сделок крупных банков. Для буржуазной Швейцарии он, напротив, «человек, порочащий своих же», и «предатель», против которого даже применялись судебные меры, после того как парламент лишил его иммунитета.
— Господин Циглер, с вашей наивной верой в справедливость, не недооценили ли вы реакцию на это?
— Я принимал в расчет кампании против меня, хотя они и были очень жесткими. Мне требовалась защита полиции, моей жизни угрожали. Один мясник из Винтертура как-то прислал мне удавку: я должен, мол, повеситься. Мне жаль мою семью, которая долго жила в страхе. От моего отца отвернулись некоторые друзья.
— Но вы клевещете в ваших книгах на ведущих экономистов и политиков, до сих пор делите все на черное и белое, не признаете полутонов.
— Мои книги — это мое оружие. Мне надо говорить громко, чтобы меня услышали. «Зюддойче» (Süddeutsche Zeitung) однажды сформулировала это словами Карла Крауза (Karl Kraus): «Он часто не попадает в цель, но редко промахивается».
— Доказано, что у вас довольно много ошибок по содержанию!
— Нет, это были лишь общие оценки. Никаких обвинений в серьезных ошибках по существу мне не предъявляли. Мои враги копаются в деталях.
Страсть Циглера к полемике и недоказанным утверждениям ему, однако, дорого обошлась. На него подавали в суд такие финансовые воротилы, как Ханс В. Копп (Hans W. Kopp), и автократы — в том числе чилиец Пиночет и малиец Муса Траоре (Moussa Traoré), которых он называл «стервятниками», «фашистами» и «клептократами». То же самое делали крупные концерны, чьи сделки он бичевал в своих книгах. У Циглера и сейчас еще целая гора долгов в несколько миллионов франков. «В финансовом отношении я разорен. К счастью, я могу жить в доме жены, иначе я был бы бездомным».
Здесь, в Руссине, он и пишет книги. Верхний этаж дома напоминает огромное ателье. Вокруг тысячи книг, на столах и стульях — кучи актов, на полу — записки, и среди всего этого — открытый шкаф с галстуками. Электрическую пишущую машинку ему подарил его покойный друг французский социолог Пьер Бурдьё (Pierre Bourdieu). Циглер всегда сначала пишет от руки, затем печатает тексты на машинке и, наконец, поручает секретарше «загрузить их в компьютер». Материал ему поставляют несколько ассистентов, а рукописи первой читает жена: «беспощадно», как говорит Циглер. Эта хорошо смазанная производственная машина выпустила в общей сложности свыше 30 книг, переведенных на все возможные языки и продающихся миллионными тиражами. На чердаке этот плодовитый автор хранит сотни изданий: японские, арабские, сербско-хорватские (Žan Cigler: Promeni svet!). Несмотря на огромные тиражи, каких, пожалуй, не было ни у одного швейцарского автора — за исключением исследователя инопланетян и тайн цивилизации Эриха фон Дэникена (Erich von Däniken), — Циглер по-прежнему в больших долгах. Тем не менее он вновь пользуется политической неприкосновенностью и тем самым защищен от новых обвинений — благодаря ООН. Генеральный секретарь Кофи Аннан назначил его в 2000 году специальным уполномоченным по вопросам права на продовольствие, с 2008 года он является членом совещательного комитета Совета по правам человека. Оба мандата ООН, многолетняя международная деятельность и контакты с такими видными деятелями, как Арафат, Бутефлика, Вилли Брандт или Лула да Сильва, сделали Циглера одним из самых известных за границей швейцарцев.
И на родине на него теперь смотрят по-другому, более объективно и благожелательно. «Вельтвохе» (Weltwoche) назвала его несколько лет тому назад «дорогим дядей революции», что ему весьма подходит: хотя он и левый активист, но его неустанная гуманитарная работа пользуется уважением.
— От человека, порочащего родину, до своего рода талисмана Швейцарии. Вам льстит эта перемена?
— Мне это совершенно безразлично.
— Мы вам не верим. Вы же тщеславны…
— Это верно, но я борюсь с этим. Я хочу помочь в борьбе с бедностью в мире.
— Вы идеалист и моралист.
— И то, и другое — глупость! Я просто человек, но, благодаря случаю, я при рождении получил невероятные привилегии. Представьте себе: белый, хорошо питающийся, не боящийся завтрашнего дня, свободный.
— Вы никогда не сомневаетесь в своей миссии?
— Карл Маркс сказал: «Революционер должен слышать, как растет трава». И я вам гарантирую, что сейчас трава растет!
В политические предсказатели Циглер, однако, не годится. Он уже часто слышал, как растет трава. Скорый конец капитализма он предсказывает уже десятилетиями — постоянно в поисках какого-нибудь революционного субъекта в марксистском смысле, который покончит с буржуазией.
Глянец диктаторов
В настоящее время он аплодирует «желтым жилетам» во Франции, несмотря на их страсть к разрушению и антисемитским выходкам («преступление!»). Революционер не может, в конце концов, избирательно подходить к выбору своих инструментов: еще Сартр говорил, что «действительность всегда нечиста». Циглеру нравится и молодежь, выходящая на улицы в защиту климата. «Они стремятся не допустить экологической катастрофы. Мы — в начале необыкновенного движения!» — ликует он, говоря о «восстании совести» «мирового гражданского общества». Времена политических партий для него и без того давно миновали, он сохраняет верность социал-демократии лишь из ностальгии. Двадцать лет тому назад он возлагал надежды на организации, критикующие глобализацию, такие как АТТАК, или на своего венесуэльского «брата» Уго Чавеса.
Прежде его ошибки были более монументальными. Антикапиталистических перемен он ожидал и от таких коммунистических тиранов, как Мао и Пол Пот, а также от мнимых «борцов за освобождение» Роберта Мугабе или Мауаммара Каддафи, которые превратили свои государства в развалины, но с которыми он тем не менее неоднократно встречался. «Все они преступники», — говорит он сегодня. Он считает, что должен был намного раньше прервать контакты с таким психопатом, как Каддафи. Но такие беседы с власть имущими увлекательны для него как ученого. Только восхищение Кубой осталось неизменным.
— Почему вы столь некритичны в отношении диктатуры на Кубе?
— К Кубе я действительно отношусь очень некритично. Ошибки есть, но что значит диктатура?
— Никакой свободы, репрессии и цензура.
— Что касается прессы, то я согласен, она недостойна этого образованного народа. «Гранму» (Granma) читать невозможно, так говорит даже мой товарищ Рауль Кастро. Однако верховный контроль необходим в «революционном процессе». Остров, на котором ни один ребенок больше не голодает, вызывает у американцев ненависть и стремление уничтожить его.
— Демократия и либеральные ценности для вас мало значат.
— Ваш либерализм — лишь чистая идеология господства. Даже гордая Швейцарская Конфедерация стала притворной демократией. Отчужденный швейцарский народ, как стадо овец, верит лживым капиталистическим пастухам и часто голосует вопреки своим собственным интересам. Это меня беспокоит.
— И поэтому вы оскорбляете здешних представителей народа и капитанов экономики, называя их «пещерными жителями» и «негодяями»?
— Меня не волнуют отдельные лица. Сартр пишет: «Чтобы любить людей, нужно очень сильно ненавидеть то, что их угнетает». Для меня важны структуры, а не личности.
Несмотря на свой воинственный лексикон, Циглер неожиданно спокойно общается со своими противниками. Среди его друзей — бывший федеральный советник от Швейцарской народной партии Адольф Оги (Adolf Ogi), а бывшего руководителя фирмы «Нестле» Петера Брабека он считает «абсолютно порядочным человеком», который к тому же «чертовски здорово» катается на лыжах. О своем швейцарском главном противнике Кристофе Блохере (Christoph Blocher) он говорит: «Умный, зараза, абсолютно убежден в своих абсурдных идеях, образец Швейцарии из раннего средневековья. Но я ценю его как человека. Он не банальный, не оппортунист. Он мог бы уже десятки лет играть в гольф во Флориде». Подобное можно сказать и о католике Циглере, который, как и протестант Блохер, проводит свою квазирелигиозную миссию.
Смерть?
Но как долго еще? «Мысль о собственной смерти занимает меня, она вселяет страх. Существует естественная смерть тела, но не сознания. Я верю в воскрешение», — признается этот 85-летний мужчина. Возраст все сильнее дает о себе знать, все замедляется — катание на лыжах, сексуальность, способность писать. Он все чаще спрашивает себя: «Чего я вообще достиг?»
Может быть, того, что его ранняя фундаментальная критика швейцарского финансового мира давно стала господствующей тенденцией? Банковской тайны больше не существует, законы об отмывании денег и о счетах власть имущих считаются самыми строгими в мире. Может быть, так выглядит на бумаге, возражает Циглер: «Но сегодня денежные потоки просто лучше маскируются, как недавно показали Панамские документы». И вообще: голод, нищета, нарушение прав человека в мире! Стать с возрастом спокойнее — для борца по убеждениям это не вариант. Он цитирует Виктора Гюго: «Я хочу умереть живым». По его словам, каждый день — это чудо. И он не отказывает себе в том, чтобы проводить до окраины деревни Руссин своих гостей, «наемных слуг капитала».