Интервью с Эвой Томпсон (Ewa Thompson) — сотрудницей Университета Райса, автором книги «Понять Россию. Святое безумие в российской культуре»
Teologia Polityczna: Как Вы пришли к изучению святого безумия, почему заинтересовались феноменом, лежащим на стыке религии, культуры, и, как Вы доказываете, российской политики?
Эва Томпсон: Причин было две. Первая состояла в том, что меня интересовала «инаковость» России, ее несоответствие всему, что принято считать европейским, а вторая в том, что у меня не получалось объяснить этого своим студентам. Волна интереса к России в США поднимается и спадает в зависимости от того, что происходит во внешней политике, но в университетах всегда есть группа людей, рассказывающих студентам, что россияне ничем не отличаются от европейцев в области своих привычек, культурных, общественных и политических традиций. Такая идея проникает в образованные круги общества, а в итоге их представители становятся самыми горячими защитниками России в США. Юродивые — это свидетельство культурного своеобразия России, они позволяют показать ту часть российской культуры, которую обычно не замечают даже самые большие эксперты в этой области.
— Как выглядит распространенный на Западе миф или стереотип о юродивых? Почему закрепился именно такой их образ?
— Обычный американец (и наверняка обычный европеец) не имеет понятия о существовании в российском обществе такой группы. Люди, что-то знающие на эту тему, черпают свои знания или из российской литературы, в которой юродивые изображаются как символ милосердия и благочестия Россия (такой образ можно найти в повести «Детство» Толстого), или из панегирических текстов, составленных преимущественно в XIX веке и не подтвержденных документами той эпохи, в которую якобы жил тот или иной юродивый. В российском дискурсе подчеркивается, что святые безумцы грешили для того, чтобы не возгордиться, что они являют собой пример полного посвящения себя богу. Такого рода послание позволяет формировать в узкой, но пользующейся влиянием благодаря своей образованности прослойке американского общества симпатию к России, предстающей в образе страны, которая сохранила христианство в более чистой форме, чем Запад, где образ Христа исказили просвещенческий рационализм и формализм. Этот тезис словно бы взят из «Братьев Карамазовых» Достоевского: он не подразумевает разграничения между рационализмом Просвещения и рационализмом аристотелевско-томистическим.
— Каким образом феномен святого безумства повлиял на то, как россияне осознают сами себя?
— На мой взгляд, он способствовал закреплению у многих россиян веры в то, что Россию нельзя, пользуясь выражением Тютчева, «измерить общим аршином» (та же мысль содержится в его стихотворении «Эти бедные селенья…»). Россияне предстают народом, обладающим огромными духовными ценностями, которые невозможно описать при помощи подчиненного европейскому рационализму дискурса. Я воспринимаю это как отказ от дискуссии: мы лучше вас, и все, чем мы занимаемся на международной арене или во внутренней политике, лучше того, чем занимаетесь вы. Наши шаги направлены на защиту русской самобытности, которая представляет собой высшую ценность и не подлежит обсуждению. Разумеется, я упрощаю, но появление в посткоммунистической России таких фигур, как Панарин или Дугин, свидетельствует о том, что российские влиятельные фигуры продолжают опираться на иррациональные идеи.
— Повлиял ли феномен юродства каким-то образом на польские культуру и общество?
— К сожалению, поляки, которым не посчастливилось оказаться сначала под российским, а потом под советским господством, в какой-то степени переняли черты, свойственные обществу царской и советской России. Разумеется, не в такой степени и в несколько другой форме хотя бы потому, что между завоевателем и завоеванным неизбежно возникает антагонизм. Тем не менее я полагаю, что российская склонность к крайностям и радикальному осуждению (обличительству), которая находит проявление и в политической жизни, и в социальных образцах поведения, проникла в том числе в Польшу. Это заметно как в спорах политиков, так и в беседах у условного пивного ларька.
— Во вступлении к своей книге «Понять Россию» Вы пишете, что влияние, которое оказывает феномен юродства, выходит далеко за его собственные рамки, и посвящаете этой теме отдельную главу. В своих дальнейших изысканиях Вы развиваете этот тезис или вносите в него корректировки?
— Я считаю, что юродство было и осталось явлением, которое помогает сторонникам концепции величия России выстраивать свою аргументацию (если, конечно, аргументами можно назвать бездоказательные утверждения об особой роли этой страны и ее якобы глубоком понимании сути христианства). Меня всегда забавляли истории разных американских интеллектуалов, перешедших в православие, поскольку их очаровала красота византийских икон, глубокие голоса поющих в церквях мужчин и величие русской литературы. Эти люди не владели русским языком, ничего не знали об уровне знаний о христианстве российского духовенства и верующих, не сталкивались с российским бытом. Все сведения об истории России они черпали из хвалебных произведений, созданных для иностранцев, а представления о юродивых — из составленных в XIX веке текстов. Имеющий мало общего с реальностью образ юродивого нашел свое применение в создании мифов о России. Между тем, конечно, российское самосознание состоит из различных элементов, и было бы неверно сводить все к функционирующему в общественной, религиозной и политической жизни феномену юродства.