Новое постепенно приходит на смену старому. Так бывает всегда. Но у истории бывают особые фазы, когда изменения происходят очень стремительно и интенсивно. Тогда новое буквально изгоняет старое сразу в различных областях. Некоторым при этом кажется, что мир сошел с ума. Многие другие просто испытывают некоторое смятение. Но все при этом едины во мнении: мир превращается во что-то совершенно новое.
Именно таким временем был XIX век. Тогдашним огромным изменениям трудно подобрать какое-то подходящее определение. Поэтому историк Юрген Остерхаммель (Jürgen Osterhammel) говорит о «метаморфозе мира». Лишь такими почти магическими словами ученый, который обычно предпочитает выражаться сухо и лаконично, может выразить то, насколько непостижимы и безграничны были те изменения. Сейчас же мы наблюдаем новую метаморфозу мира. Потому что параллели между тогдашними и нынешними изменениями очевидны.
И тогда, и сейчас мир переживал (и переживает) огромные структурные изменения: тогда это была индустриализация, сейчас — глобальная дигитализация. Главной движущей силой этих изменений являются готовые и склонные к инновациям предприниматели. Такие люди как Альфред Крупп (Alfred Krupp) основали в Рурской области своеобразную «Силиконовую долину» — только тогда речь шла об угле и стали, а не о битах и байтах. И если в начале XIX века на этой территории проживало всего лишь несколько тысяч человек, то сейчас — пять миллионов.
Одного из «Круппов» нашего времени зовут Джефф Безос (Jeff Bezos), и он основал компанию «Амазон» (Amazon). Дигитализация экономики происходит, однако, не только в США. В Китае, например, в последние годы появились цифровые гиганты «Алибаба» (Alibaba) и «Хуавэй» (Huawei). В частности, поэтому новые «города-миллионеры» появляются в Поднебесной, словно грибы после дождя. Еще в 2015 году Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) указывала на то, что в Китае в два с лишним раза больше городов с населением более 10 миллионов человек, чем считалось ранее. Так что там практически один за другим появляются города, население каждого из которых вдвое превышает население Рурской области.
Некоторым политическим силам такое развитие ситуации не по душе. Хуже всего от этого приходится социал-демократам, причем по всему миру. Их «броню» всепоглощающие изменения еще не пробили. В XIX веке под работой, как правило, подразумевался физический труд, и наблюдался избыток рабочей силы. Это вело к тому, что условия труда были нечеловеческими, а людям на зарплату приходилось буквально выживать. Поэтому Карл Маркс написал, что труд является необходимостью и противоположностью свободы. Именно в те времена появилось противопоставление капитала и труда, которое лежит в основе всего мировосприятия левыми силами.
Сегодня же сложилась противоположная ситуация: для оказания цифровых услуг требуется духовный и креативный труд, а специалистов не хватает хотя бы уже по причине демографических изменений. Для все большего числа людей работа является не противоположностью свободы, а элементом самореализации. Современные сотрудники больше не являются «мускулистыми машинами», срок службы которых, во что бы то ни стало, необходимо постоянно продлевать. Классовой борьбы больше нет. В наше время речь идет о современной инфраструктуре, о хороших шансах на образование и о гибких правовых рамках в качестве базы, на которой работодатели и их сотрудники совместно могут строить будущее.
Не всякая страна, находившаяся раньше «на вершине мира», способна приспособиться к появлению нового. Тем не менее, власти таких стран отказываются проводить реформы, вместо этого предпочитая демонстрировать свою военную мощь. Это ведет к их самоизоляции. В XIX веке эти правила игры блестяще усвоил Наполеон III — сначала его избрали президентом Франции, а потом последовали путч и диктатура, и Наполеон провозгласил себя императором. А когда на внутриполитической арене у него возникали трудности, он каждый раз начинал какой-нибудь внешнеполитический конфликт.
Именно этим путем, похоже, идет Россия. Эксперты, в частности, Тимоти Снайдер (Timothy Snyder), подчеркивают, что так действует российский президент Владимир Путин: сначала он победил на демократических выборах, а в последующие годы установил своего рода диктатуру. Долгое время возникало впечатление, что Россия не будет играть сколько-нибудь существенной роли в конкуренции между США и Китаем. Поэтому во внутренней политике Путин давно ощущает давление, и в этой связи методы Наполеона III представляются ему вполне привлекательными. По крайней мере в Крыму, а затем в Сирии Россия продемонстрировала свои возможности в военной сфере, одновременно закрывшись изнутри.
Еще одной параллелью с прошлым являются торговые отношения. Потому что радикальные изменения экономических отношений зачастую касаются и международной политики. В XIX веке ее коснулась Первая опиумная война. Когда-то абсолютным лидером по экспорту был Китай, продававший за границу чай, шелк и фарфор. У европейцев практически не было товаров, способных заинтересовать китайцев. Однако в первой трети XIX века ситуация радикально изменилась, потому что Ост-Индская компания продавала на экспорт огромное количество опиума. Он был дорог, но на него был массовый спрос — ведь миллионы китайцев были попросту зависимы от него. После этого Китай изолировал свой огромный рынок от внешнего мира. Великобритания отреагировала на это — и вновь «открыла» его, применив военную силу.
В наше время внешнеторговый баланс Китая опять играет важную роль в мире. Не проходит и дня, когда США и Китай не обменивались бы обвинениями в нечестной торговой политике. Нельзя недооценивать конфликтный потенциал этой ситуации. Китай не забыл, что «Запад» однажды уже использовал военную силу, продвигая свои торговые интересы. Китайское руководство часто упоминает о том, что поражение в Первой опиумной войне стало началом «века позора». И это является одной из причин, по которым Китай сегодня является весьма боеспособной страной. Он не хочет, чтобы повторилась ситуация, когда кто-то с помощью военной силы навязал ему собственные экономические интересы. США, в свою очередь, не готовы вести торговые переговоры с позиции слабости. Обе страны, очевидно, исходят из того, что самой твердой «валютой» в мировой политике является не международное право и не экономическая мощь, а исключительно военная сила.
XIX век «утонул» вследствие милитаристского мышления, приведшего к Первой мировой войне. Это было связано, в частности, с тем, что политические круги тогда отказались от институтов урегулирования конфликтов. Так, когда либеральный юрист-международник Вальтер Шюккинг (Walther Schücking) выступил с инициативой «Гаагского союза государств», ему возразили, что международные суды неприемлемы для суверенных государств. Этот аргумент, кстати, популярен и среди нынешних противников глобализации, выступающих против международных торговых соглашений. И лишь после ужасов Первой мировой войны президент США Вудро Вильсон (Woodrow Wilson) вспомнил об этой идее — и тогда возникла Лига Наций.
На этом фоне европейская интеграция представляется для интересов Германии важнее, чем когда-либо раньше. Потому что США и Китай, а также Россия вовсю работают над новым мироустройством. А кто из них будет думать об интересах Германии? В военном плане она собой ничего не представляет, в экономическом плане ее значение тоже сокращается. В области цифровой техники, сетевой экономики и искусственного интеллекта США и Китай ушли настолько далеко вперед, что догнать их уже невозможно. Единственный шанс на то, чтобы общаться с ними на равных, связан с координацией действий с другими европейскими странами и с созданием эффективного европейского оборонительного механизма. В стремительно изменяющемся мире Германия в одиночку является «карликом», а Европейский союз еще может стать державой, способной влиять на развитие мира. Мир меняется, а если политические силы не хотят окончательно превратиться в своеобразный «фольклорный элемент», то им тоже необходимо меняться.