В один осенний день в Париже, в пронизанном светом здании суда, построенном Ренцо Пиано (Renzo Piano) недалеко от Порт де Клиши, российский художник Петр Павленский сидел на скамье подсудимых и через переводчика знакомился с предъявленными ему обвинениями. Павленский перед этим провел 11 месяцев во французской тюрьме, в основном в одиночной камере, а посадили его туда, по его мнению, за произведение искусства, которое французское правительство считает правонарушением.
Ранним утром 16 октября 2017 года Павленский поджег расположенные на первом этаже окна здания на площади Бастилии, где находится отделение Банка Франции. Видеозапись запечатлела его у входа в это похожее на крепость здание: облаченная во все черное фигура с крыльями в виде языков пламени. Это место было тщательным образом выбрано. Банк Франции является эквивалентом Федерального резерва США, а конкретно это отделение построено на месте бывшей тюрьмы в крепости Бастилия, которая в 1789 году была захвачена революционной толпой. В тексте под названием «Освещение», написанном специально для этой акции, Павленский заявил о том, что этот банк является символом современной тирании, а сотрудники центральных банков — новые деспоты.
Как это обычно и происходит в результате демонстрации его произведений искусства (сам Павленский называет их «акциями»), он был арестован на месте, направлен на психиатрическое обследование и затем помещен в тюрьму — на этот раз вместе со своей многолетней партнершей Оксаной Шалыгиной, которая ассистировала ему в тот вечер. Эту пару обвинили в «причинении ущерба собственности с риском для других людей». Шалыгина, которая является матерью их двух малолетних детей, была отпущена спустя два месяца с испытательным сроком. Однако в сентябре, по прошествии почти года после акции «Освещение», Павленский все еще находился в тюрьме и ожидал суда.
Павленский сидел перед группой судей, которые выслушивали аргументы в пользу его освобождения до суда. У него ввалившиеся скулы и огромные зеленые, тигриные глаза; он был облачен в свою обычную одежду: черная футболка с круглым вырезом, черные брюки «карго» с накладными карманами и черные сандалии. В зале суда было много сторонников Павленского. Один из них, Себастьен Лейраль (Sébastien Layral), художник с рыжей бородой, отрезал себе мочку уха по этому случаю — напоминание о перформансе Павленского 2014 года «Отделение», в ходе которого он забрался на ограду одного из наиболее одиозных московских психиатрических институтов и отрезал себе мочку правого уха в знак протеста против неправомерного использования психиатрии в политических целях. У здания суда шесть молодых женщин из феминистской группы «Фемен» стояли с обнаженными бюстами, их губы были сшиты, а на груди и ягодицы были нанесены краской лозунги «Свободу Павленскому» и «Активизм — это не болезнь». Полицейские соорудили ограду из одеял, покрытых фольгой золотого цвета, чтобы скрыть обнаженные женские тела от взглядов прохожих; сами девушки молчали, однако их поднятые вверх кулаки возвышались над искусственным барьером.
Во время тюремного заключения Павленский провел две голодные забастовки (никакой пищи, никакой воды); одну из них, по его словам, пришлось прервать, когда власти прибегли к принудительному кормлению. Часто ему отказывали в возможности выполнять ежедневные упражнения в тюремном дворе, а также принимать посетителей. Подобное жестокое обращение, подчеркнула Ариана Мнушкин (Ariane Mnouchkine), основатель авангардной театральной труппы «Театр дю Солей» (Théâtre du Soleil), в своем открытом письме к судье, является «неслыханной практикой» в стране, гордящейся традициями артистической свободы. Перед арестом Павленского многие хвалили его за то, что он, как написала одна британская газета, «является святым покровителем российского диссидентства». В 2017 году он участвовал в обзоре русского искусства в престижной лондонской галерее «Саатчи» (Saatchi), и в том же году ему было предоставлено убежище во Франции. Но когда он сместил направление своей критики с путинской России за западную демократию, давшую ему убежище, французское правительство — и даже некоторые его сторонники из мира искусства — стали относиться к нему со значительно меньшей долей энтузиазма. В стране, сотрясаемой атаками террористов, «акции» Павленского получали зловещий резонанс. Всего за две недели перед его «Освещением» парламент страны одобрил масштабный антитеррористический законопроект, по которому чрезвычайные полномочия правительства стали почти постоянными.
В зале суда Шалыгина, которая тоже находилась на скамье обвиняемых, — высокого роста женщина с лицом бледным, как Луна, с обесцвеченной прической типа полуэрокез — была пессимистически настроена по поводу возможности освобождения своего партнера. Она присутствовала на полдюжине судебных заседаний по его делу, и каждый раз судьи продлевали срок тюремного заключения Павленского на три, на четыре месяца без назначения даты суда. Особенно неопределенным это дело было по причине того, что сам художник не просил о своем освобождении. Для Павленского судебный процесс является неотъемлемой частью его произведений искусства. «Цель государства состоит в подавлении и нейтрализации искусства, в низведении меня до уровня вандала, сумасшедшего, провокатора, — сказал он ранее в беседе со мной, — однако судебное дело становится одним из уровней произведения искусства, порталом, через который вы входите и видите используемые механизмы власти».
В тот день председательствующим судьей был Жан-Мари Деньоль (Jean-Marie Denieul). Лысеющий, носящий очки и добродушный Деньоль пролистал объемное дело Павленского, в котором была вкратце изложена его карьера, и сделал он это с удовольствием, характерным для врача, рассматривающего особо редкий медицинский случай. Мы имеем дело с художником, которому ничего не стоит отрезать часть своего тела «для политического заявления, — отметил Деньоль. — Худосочный гомо сапиенс, но довольно стойкий». «Это звучит как похвала!» — заметила адвокат Павленского Доминик Байройтер-Минков (Dominique Beyreuther-Minkov). «В определенном смысле, так и есть», — отметил судья Деньоль.
Однако прокурор не была настроена столь позитивно. Обвиняемому грозило тюремное заключение сроком на 10 лет, — сказала она. Поскольку у Павленского нет места работы, нет счета в банке, нет законного места жительства, то он, по ее мнению, представляет собой большую опасность. Более того, он отказался признать легитимность французской судебной системы, а также то, что его действия были противозаконными, и поэтому ничто не может помешать ему поджечь другие здания. «Он живет ради своих политических акций», — подчеркнула она. Если его выпустить, то «он сделает это снова». Общественная безопасность требует, чтобы Павленский оставался в тюрьме, сказала она.
Я впервые встретилась с Павленским летом 2017 года. Он и его семья приехали во Францию за шесть месяцев до этого момента, и они жили в разных незаконно занятых домах и коллективных квартирах в Париже. Новые хозяева места их проживания не пускали журналистов, и поэтому Павленский предложил встретиться на кладбище Пер-Лашез, где похоронены такие известные люди как Бальзак и Джим Моррисон (Jim Morrison). До своего перформанса «Освещение» Павленский, которому сегодня 35 лет, работал только в России. Большая часть его «акций» включали в себя членовредительство или проявление способности терпеть боль. В 2013 году Павленский устроил акцию под названием «Туша» — перед мэрией Санкт-Петербурга он в голом виде обмотал себя колючей проволокой — это было сделано в ответ на целую серию законов, ограничивающих личную свободу. Позднее в том же году он устроил «Фиксацию» — в стиле традиционного распятия он прибил свою мошонку к мостовой на Красной площади в Москве, что, по его мнению, должно было символизировать пассивность русского народа. По его словам, его вдохновили «зеки», заключенные в России, которые «иногда делали подобные вещи в знак протеста против решений тюремной администрации».
Павленский занимает непримиримую общественную позицию, однако сам он как человек — что было неожиданно — оказался благожелательным, немного застенчивым. Он сидел на кладбищенской скамейке под неумолимым солнцем, свою голову он склонял набок и часто улыбался, когда рассказывал о своем пути к политическому искусству. Он родился в 1984 году в Санкт-Петербурге (тогда это был Ленинград); ему было 16 лет в тот момент, когда Путин стал президентом. После прихода к власти Путин закрыл независимые телеканалы, стал сам напрямую назначать губернаторов, захватил банки и промышленные предприятия, посадил в тюрьму олигархов или заставил их эмигрировать. Он стал использовать Русскую православную церковь как основу власти, поддерживая таким образом традиционалистское представление о России как о «святой нации», судьба которой никак не связана с либеральной демократией. Что касается искусства, то оно стало пешкой в этой культурной борьбе. В 2003 году православные экстремисты совершили нападение и испортили художественные объекты на московской выставке под названием «Осторожно, религия!». Обвинения против этих вандалов были сняты, тогда как кураторы выставки были осуждены на основании пресловутой 282-ой статьи, известной как «закон о богохульстве». Через несколько лет один из ее кураторов вновь был оштрафован за организацию выставки «Запретное искусство». Для многих эти привлекшие к себе внимание общества судебные дела стали напоминанием о процессах против таких диссидентов советской эпохи как Иосиф Бродский.
Осенью 2011 года Владимир Путин и Дмитрий Медведев объявили о том, что они меняются своими местами (Путин был премьер-министром с 2008 года во время президентского срока Медведева, поскольку российский закон запрещает быть президентом три срока подряд), затем Путин вновь вернулся на пост президента. Это объявление, а затем и результаты выборов, которые многие сочли подтасованными, послужили поводом для прокатившейся по всей стране волне демонстраций. Многие из них по своей безудержности были похожи на движение «Оккупируй» (Occupy). Феминистская панк-группа Pussy Riot, члены которой специализировались в области партизанских действий, судя по всему, воплощали собой этот бунтарский дух. Накануне президентских выборов группа провела в московском храме Христа Спасителя акцию под названием «Панк-молебен». Одетые, как ниндзя из мультфильмов в яркие одежды и балаклавы, они прыгали и поднимали вверх ноги, распевая при этом песню с припевом, в котором были такие слова: «Богородица, Путина прогони!». Храм был почти пуст, а сам молебен продолжался менее двух минут, но, тем не менее, три участницы этой акции были арестованы, и им было предъявлено обвинение в «разжигании религиозной вражды».
В этот момент Павленскому было 27 лет, он был студентом, изучал искусство и еще не нашел мобилизующего предмета для своей работы. «Даже среди моих друзей мало кто понял устроенную группой Pussy Riot акцию, — сказал в беседе со мной Павленский. — Я был шокирован агрессивной реакцией народа. Эти женщины ни к чему не прикоснулись, однако люди хотели сжечь их на костре; даже так называемые диссиденты их осудили». Суд над членами панк-группы Pussy Riot состоялся в июле того же года, и после этого Павленский решил устроить свою первую «акцию». Он встал напротив Казанского собора в Санкт-Петербурге, его рот был зашит, а в руках он держал плакат с текстом, в котором устроенной группой Pussy Riot перформанс сравнивался с изгнанием Иисусом менял из храма.
«Сначала я просто хотел выйти на улицу с моим плакатом и провести одиночный пикет, — сказал Павленский. — Я атеист, но я хотел показать, что Русская православная церковь находится в конфликте со своим собственным учением, что она является еще одним инструментом государственной власти. Но затем я подумал: а что если полиция начнет задавать мне вопросы? Что я скажу? До меня дошло: если рот у меня будет зашит, то возможности ответить не будет, и тогда сила будет на моей стороне. Знакомые помогли мне зашить рот; я вызвал такси, а рукой закрыл свой рот. Было страшно, но я пытался понять — то был объективный, рациональный страх, или он возникал просто потому, что, как я видел, нормальные люди этого не делали? Точка невозврата уже была пройдена в тот момент, когда я преодолел свой страх и стал тем политическим художником, которым и являюсь сегодня».
Эта работа, получившая название «Шов», была запечатлена несколькими фотожурналистами, в том числе Максимом Змеевым, который сделал из этой фотографии культовый портрет. Истощенное лицо Павленского, его губы, сшитые зигзагом покрасневшей от крови нитью, — все это почти создавало впечатление страданий Христа. Избрав подобное действие, он стал частью мощной традиции художественного сопротивления, а также связал его с основополагающей работой Дэвида Войнаровича (David Wojnarowicz) «Молчание = Смерть» (Silence=Death, 1989), когда этот художник зашил свой рот в знак протеста против отказа администрации Рейгана начать борьбу против эпидемии СПИДа, синдрома приобретенного иммунодефицита.
Суд над участницами группы Pussy Riot закончился обвинительным приговором в отношении трех ее членов. Двое из них, Надя Толоконникова и Мария Алехина, вынуждены были провести почти два года в тюремном лагере, а третья участница, Екатерина Самуцевич, получила условное наказание после подачи апелляции. Толоконникова позднее выразила свое удовлетворение тем, что у группы Pussy Riot появился такой достойный преемник. «Павленский — это ум, совесть и яйца нашей эпохи». — написала она на своей странице в Твиттере.
Павленский в своих работах основывается на почтенной традиции перформанса как искусства, в рамках которой тело используется для того, чтобы поставить под сомнение культурные нормы и динамику власти. В 1960-е годы венские акционисты (Viennese Actionists) устраивали перформансы, в ходе которых они использовали свою собственную кровь, мочу и экскременты, чтобы привлечь внимание к намеренной амнезии Австрии в отношении своего нацистского прошлого. В 1971 году американский художник Крис Берден (Chris Burden) снял видео, в котором было показано, как его друг стреляет в него из винтовки 22 калибра, и это было своего рода комментарием по поводу войны во Вьетнаме.
Когда Павленский еще учился в художественном институте, он познакомился с работами московских акционистов. Один из них, Олег Кулик, изображал из себя собаку — голым, с цепью на шее, он лаял на прохожих — все это было напоминанием о звериной природе, скрывающейся под нашей цивилизационной облицовкой. Александр Бренер, еще один представитель этой группы, стоял в трусах и в боксерских перчатках на Красной площади и требовал, чтобы президент Борис Ельцин, который только что перед этим начал первую чеченскую войну против независимости этой республики, вышел и вступил с ним в бой.
Московские акционисты, устраивавшие свои партизанские действия в общественных местах, настаивали на праве существования такого искусства,
В 2014 году Павленский включился в более непосредственную конфронтацию с государством. В том году Путин начал войну на Украине, он применил суровые меры в отношении украинских активистов и посадил их в тюрьму по сфабрикованному обвинению в терроризме. Кинорежиссер Олег Сенцов был обвинен в том, что он якобы заложил бомбы под несколько зданий и памятников, и в настоящее время он отбывает 20-летнее тюремное заключение на российском крайнем севере. Павленский активным образом поддерживал протестовавших на украинском Майдане, и, выражая свое отношение к властям, он поджег двери Лубянки, штаб-квартиры российской секретной службы — сегодня это воспринимается как предвестник его акции у Банка Франции. После поджога дверей он ожидал прибытия полицейских, держа в руках газовый баллон. Эта акция, которую Павленский назвал «Угрозой», имела отношение к делу Сенцова. Павленский был задержан, помещен на несколько недель в психиатрическую больницу, а затем посажен в тюрьму на семь месяцев, в течение которых он ожидал суда. В знак солидарности с Сенцовым и другими находящимися в заключении активистами, он требовал, чтобы его обвинили в терроризме. Вместо этого он был обвинен в вандализме и отпущен на свободу. По приговору суда Павленский был обязан заплатить штраф, но отказался это делать.
Тот инцидент, который привел Павленского к эмиграции, произошел спустя всего несколько месяцев после его освобождения из заключения. Актриса Анастасия Слонина, связанная с московской театральной группой Театр.doc, выдвинула обвинение против Павленского и Шалыгиной. Она утверждала, что эта пара набросилась на нее с ножом, а произошло это после того, как она отвергла их сексуальные домогательства. Павленский и Шалыгина, которые не скрывают своих отношений, отвергли предъявленное им обвинение. «Не было никакого насилия, никакого ножа», — говорит Павленский. (Анастасия Слонина не ответила на просьбу о комментарии).
Подобные обвинения вызвали глубокий раскол в российских интеллектуальных кругах, сообщила мне журналистка и писатель Маша Гессен (Masha Gessen). «С одной стороны, если она говорит, что это произошло, то мы должны исходить из того, что так и было. С другой стороны, «В полицию никто и никогда не должен обращаться» — безупречный аргумент в России, в стране, где любое решение, принимаемой судебной системой, априори является несправедливым. Сторонники Павленского и Шалыгиной настаивали на том, что эту пару просто подставили. Хотя Гессен говорит о том, что у нее нет собственного мнения по этому делу, она отмечает, что «Россия любит сажать диссидентов в тюрьму по обвинениям сексуального характера, а причина такова: кто будет защищать сексуального хищника?» В качестве примера Гессен приводит дело Юрия Дмитриева, историка, обнаружившего массовые захоронения советского времени. Сегодня он сидит в тюрьме по обвинению в половом насилии и изготовлении детской порнографии, однако многие считают, что его дело было сфабриковано. После «Угрозы» «стало неизбежным, что Павленский будет тем или иным образом осужден. Я думаю, что власти хотели, чтобы он уехал из страны».
По словам Павленского и Шалыгиной, их предупредили о том, что в случае признания их виновными они будут приговорены к 10 годам тюремного заключения, а двое их малолетних детей попадут в государственный приют для сирот. Поэтому они решили получить убежище во Франции, а выбрал Павленский эту страну потому, что она является «альма матер революции». «Я не боюсь тюрьмы, — сказал он, — но я не хочу как овца идти на заклание за действия, которых я не совершал». Спустя два месяца после акции «Освещение» я посетила Павленского и Шалыгину в их очередной по счету квартире — восьмой за семь месяцев. По их словам, французское государство предложило им жилье, но, как объяснила мне Шалыгина с улыбкой, они не хотели «получать пищу от монстра».
Что касается политических убеждений Павленского и Шалыгиной, то они, в целом, являются анархистами. Они считают, что живут за счет альтернативной экономики, на основе раздачи пищевых продуктов, пожертвований от благожелателей, а также за счет оплаты случайных лекций (французские власти были особенно раздражены тем, что Павленский в интервью одному немецкому телеканалу так объяснил то, почему Париж — великолепное место для жизни: если ты голоден, ты можешь украсть еду в супермаркете, а если нужно куда-то поехать, то можно перепрыгнуть через турникет в метро). Ни одно из произведений искусства Павленского не предназначено для продажи, а экземпляры журнала «Политическая пропаганда» — журнал по искусству, который Шалыгина начала издавать в России, — распространяются бесплатно.
Тот адрес, который они мне дали, оказался неожиданной сказкой — это был коттедж на выложенной булыжниками аллее и украшенной вьющимися розами, а располагался он за бульваром с серыми и высокими зданиями. Внутри Павленский и Шалыгина приветствовали меня с сияющими улыбками на лице. «Как вы сюда попали?» — поинтересовалась я. Подход этой пары к поиску места проживания оказался типично партизанским. Они поссорились с обитателями предыдущего самовольно занятого жилища. Однажды вечером во время их очередной семейной прогулки по Парижу они обнаружили буколическую аллею и коттедж, который казался пустовавшим, и они туда вселились. Спустя 20 часов появился владелец коттеджа с полицейскими, однако выселение сквоттеров в Париже из жилья, которое не является вашим основным местом жительства, происходит не быстро в рамках юридической системы, которая ставит в более выгодное положение арендаторов, а не арендодателей.
В тот момент, когда я пришла, мастера подключали дом к основной электромагистрали. По крутой и разбитой деревянной лестнице мы поднялись наверх и оказались на балконе, откуда открывался вид на Париж. Их дочери — 6-летняя Лилия весело играла в прятки, а 9-летняя Алиса, серьезная и сдержанная девочка, карабкалась по перилам балкона, а затем убежала в свою спальню и стала там рисовать. В России Павленский и Шалыгина занимались обучением своих дочерей на дому, они обучали их кикбоксингу, поэзии, игре в шахматы. Однако теперь, хотя и неохотно, они отправили их в местную начальную школу для того, чтобы они смогли выучить французский язык. Алисе нравится школа, а Лилии — нет.
Сидя на балконе под яркими лучами солнца Павленский рассказывал о своем собственном воспитании в многоквартирном доме на западной окраине Санкт-Петербурга. Его родители были «конформистами, сформированными советской системой, они больше всего хотели иметь комфортную жизнь». Его отец был геологом, и он все свою трудовую жизнь проработал в государственном институте. После развала Советского Союза в 1991 году старший Павленский превратился в настоящего алкоголика. «Мой отец умер в 49 лет, он был один в квартире и подавился куском сырого мяса. Его пример показал мне, как не надо жить. Я видел, как в поисках комфорта он полагался на государство, а его разочарование, вызванное равнодушием государства, привело его к этой ужасной смерти». Мать Павленского жива, она пенсионерка, а раньше работала медсестрой. Павленский рассказал о ее резко негативном отношении к той жизни, которую выбрали для себя он и Шалыгина. «Моя мать думает, что нужно быть в хороших отношениях с полицией и остерегаться соседей. Она направляла на меня поток вот таких штампов: „Дети должны ходить в школу. Если они заболеют, их нужно направить к врачу. У тебя нет работы? Как же ты тогда собираешься кормить свою семью? Почему у тебя вообще нет денег?‟ А вот апофеоз ее поучений: „Если ты не будешь работать, то как ты сможешь накопить достаточно денег для того, чтобы поехать куда-нибудь на отдых?‟». Когда его в первый раз направили в психиатрическую клинику после одной из его «акций», у Павленского возникли воспоминания. То, как медсестры пытались принудить пациентов к послушанию, было очень похоже на то, как его мать всегда к нему относилась: если ты не будешь неподвижным, то тебя будут считать опасным.
И вот теперь, глядя на крутые склоны парка Бютт-Шомон (Buttes-Chaumont), Павленский вспоминает о том, как, будучи студентом художественного института, он стал рассматривать культуру как еще один государственный институт со своими уровнями власти. «Когда я перестал быть студентом, мое настоящее образование продолжилось, — сказал он. — Я честно могу сказать, что искусство изменило мою жизнь — с помощью примеров таких художников как Караваджо, Ван Гог, Дюшан, Малевич. Я понимал, что такое искусство помогает освобождению, что настоящая работа художника находится в постоянном конфликте с властью».
Через четыре часа мы вместе с Оксаной направлялись уже к зданию тюрьмы, чтобы забрать оттуда Павленского. Стефан Шатри (Stéphane Chatry), высокого роста француз с черной бородой, который является руководителем программы под названием «Артивизм — современное искусство» (Artivism Contemporary Art), сидел за рулем нашего автомобиля; а на переднем пассажирском сидении находился молодой фотожурналист Флавьен Морас (Flavien Moras). Мы направлялись в тюрьму Флери-Мерожи (Fleury-Mérogis), расположенную в 20 километрах (12 милях) от Парижа, и именно там Оксана находилась в заключении до суда. Настроение в автомобиле было ликующее; Оксана включила на полную мощность запись какого-то выступающего в метро музыканта, исполняющего на арабском версию композиции «Билли Джин» (Billie Jean).
Флери-Мерожи представляет собой построенный в 60-е годы многоугольный комплекс зданий, в котором содержатся самые известные грабители банков и признанные виновными террористы, и это самая большая в Европе тюрьма. На входе охранник за пуленепробиваемым стеклом сообщил нам, что Павленский еще не прибыл после слушания дела. В день производится только две поездки, и поэтому тюремный автобус должен объехать все парижские суды. Помещение для ожидания на ночь закрывается, и поэтому мы сидели снаружи на лавочке — в холоде и под светом прожекторов. Время от времени мы слышали приглушенный хохот заключенных в глубине тюрьмы. Через хриплый громкоговоритель мы периодически получали инструкции — никаких фотографий, курение запрещено. Примерно через каждый час к тюрьме подъезжала машина с людьми, которые хотели встретиться с другом или с родственниками у входа после их освобождения. Как и мы, эти люди — все они были молоды, франко-африканского или арабского происхождения — громко разговаривали, шумели и находились в нервном напряжении.
Стефан и Флавьен поехали в расположенный неподалеку ресторан быстрого питания, чтобы купить кофе и пиццу; Оксана предпочла остаться на месте. Она рассказывала о своих детских годах в Норильске, в городе за северным полярным кругом, в котором добывают никель и который, как говорят, является одним из самых загрязненных в мире. Ее отец и брат были шахтерами; в 16 лет, испытывая сильную потребность «в свете и в радости», она уехала в Санкт-Петербург. 12 лет спустя она встретила Петра в баре. У Оксаны нет одного пальца на левой руке — несколько лет назад она отрезала его — это было актом восстановления правды после того, как она скрывала свои сексуальные развлечения от Петра (хотя их отношения не были моногамными, но существовал договор о полной прозрачности). «В России есть такая поговорка: женское слово ничего не значит, — сказала она в беседе со мной. — Я хотела показать, что я держу свое слово».
Оксана называла Петра своим «лучшим другом». Она помогала ему планировать и осуществлять его «акции»; когда он сидел в тюрьме, она все свое время посвящала кампании по его освобождению, но одновременно заботилась о детях. В тот вечер, когда Петр, наконец, должен был быть освобожден, она спрашивала себя: а кем бы она была без него? «Единственная вещь, которую я умею делать, это помогать попавшему в беду художнику», — сказала она и засмеялась.
В 23:30 прибыл тюремный автобус из Парижа, и металлическая утроба тюрьмы Флери раскрылась, чтобы пропустить его внутрь. Через два часа ворота вновь открылись, и три человека вышли наружу — их силуэты были подсвечены сзади. Один из них исчез на промышленном пустыре. Другой человек с бородой, с пластиковым пакетом, в котором он нес свои вещи, был встречен друзьями приветственными возгласами и жестами кулак в кулак. Третьим человеком оказался Павленский. Лицо у него было бледно-серого цвета, но вид у него был довольный. «Salut, le Russe» — прокричали ему другие бывшие заключенные.
По дороге в Париж Павленский говорил на забавной смеси английского, французского и русского языков, а еще добавлял к этому жестикуляцию. Он рассказал нам историю о пожилом заключенном грузине, о телевизионных пультах, которые считаются в тюрьме внутренней валютой, о том удовольствии, какое он получил от чтения Вольтера и Мадам де Севинье. А еще он объяснил, почему его постоянно отправляли в карцер. Он хотел все рассказать нам о тюрьме и оценить ее фундаментальную непостижимость — как можно просидеть 20 лет в одной тюрьме, и после этого иметь возможность рассказать только о том, что ты видел в своем блоке; о том, что строение Д3 тюрьмы Флери — это совершенно другая вселенная по сравнению со строением Д5. Когда мы добрались до центра Парижа, было уже 2:30 ночи, и Павленский стал искать бар, в котором можно было бы отметить его освобождение. У него была пачка банкнот, это были деньги, возвращенные ему властями после освобождения, и хотя он обычно не пьет, он хотел предложить всем выпить несколько рюмок водки.
«Куда поедем?» — спросил Стефан. На площадь Бастилии, конечно, сказал Павленский. Это соответствует его философии сопротивления — поехать в то место, которое ему и Шалыгиной запрещено посещать. Стефан припарковал машину на одной из боковых улиц. Даже в этот час площадь Бастилии была уставлена полицейскими автомобилями. Стефан задал вопрос — как долго Павленский сможет пробыть на свободе — один месяц? «Счастливый месяц», — ответил он. Мы остановились у Банка Франции для того, чтобы Оксана и Петр смогли оценить последствия своего «Освещения». На ремонтные работы пришлось потратить 18 тысяч евро — так было сказано в гражданском иске этого банка. «Неплохо — 18 тысяч евро за произведение искусства, — задумчиво сказал Павленский. — Площадь Бастилии прекрасна. Это одна из самых красивых площадей Парижа. Но это плохое место для банка».
В январе Павленский вновь предстал перед судом и получил три года тюрьмы. 11 месяцев, проведенных в предварительном заключении, были учтены, а оставшиеся два года были назначены в качестве условного срока. Павленский и Шалыгина должны выплатить примерно 25 тысяч долларов для компенсации материального и «морального» ущерба. Павленский говорит, что не намерен этого делать.
Уже после своего освобождения Павленский сообщил мне по электронной почте о том, что его личная жизнь является «катастрофой» — Шалыгина закончила их 12-летние отношения, и в результате он, по его собственному выражению, оказался «в двойной эмиграции». (С ней и с двумя их дочками все в порядке, сообщила Шалыгина на своей странице в Фейсбуке, однако она не хочет, чтобы их нынешняя жизнь обсуждалась в этой статье. Кроме того, она отказалась комментировать свой разрыв с Павленским). Ее новым партнером является французская женщина, которую она называет полной его «противоположностью» — «это икона буржуазной рассудительности» с «большой квартирой в престижном 16-ом районе Парижа». Это «трагическая любовь», и она обречена из-за противоречий, заметил Павленский.
Однако с работой у Павленского все в полном порядке. Недавно он принял участие в дюжине протестов «желтых жилетов», в ходе которых поджигались магазины, газетные киоски и даже отделение Банка Франции в Руане — эту акцию он рассматривает как дань уважения его «Освещению». Павленский считает, что ответ французского государства на его произведения искусства подтверждает его центральный тезис: институты власти деспотичны, однако они странным образом уязвимы перед лицом того, кто отрицает их легитимность. В настоящее время он занимается документированием вклада правительства в его «Освещение»: записи с камер наблюдения, материалы суда, письма тюремных властей — все это составляет более масштабное произведение искусства. По словам Павленского, все его работы свидетельствуют о том, что общество в целом может быть тюрьмой, но все еще сохраняется возможность осуществления своего рода негативной свободы. «В моем искусстве все делается для того, чтобы заставить людей думать. Недостаточно просто иметь свою собственную индивидуальную свободу; нужно помогать освободиться другим людям», — сказал он.
Фернанда Эберстадт, автор книги «Улица мелких денег» (Little Money Street) о цыганских музыкантах.