В вышедшей в феврале статье «Долгое государство Путина» один из главных идеологов режима Владислав Сурков писал следующее: «Чужеземные политики приписывают России вмешательство в выборы и референдумы по всей планете. В действительности, дело еще серьезнее — Россия вмешивается в их мозг, и они не знают, что делать с собственным измененным сознанием». В момент выхода материала эту фразу можно было бы отнести к традиционному бахвальству кремлевских пропагандистов, которым свойственно преувеличивать свои успехи. Сегодня, после заявлений президента Макрона в присутствии Владимира Путина в Брегансоне 19 августа, начинаешь задумываться, нет ли под триумфальными заявлениями Суркова оснований.
Угодливые слова и поведение Макрона перед едва скрывающим презрение собеседником говорят обо всех симптомах тревожной «кремленизации» сознания, о которой писал Сурков.
Первый симптом заключается в открытом безразличии к исторической истине. В стремлении подчеркнуть «европейский» характер России президент Макрон пустил в ход аргументы, которые лучше было бы не упоминать. Первый из названных им авторитетов — это Достоевский. Но, если судить по переписке этого «великого европейца», он был убежденным ксенофобом. Он считал швейцарцев грязными, немцев глупыми, французов двуличными, а итальянцев извращенными. Это уже не говоря о его ненависти к полякам. Он любил только русских: «Наш народ безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой, высочайшей христианской мысли, которую и не понимает Европа с ее хилым католицизмом и глупо противоречащим себе самому лютеранством». Русский народ должен любой ценой избежать тлетворного влияния Европы: «И все богатства, накопленные Европой, не спасут ее от падения, ибо "в один миг исчезнет и богатство". Между тем на этот, именно на этот подкопанный и зараженный их гражданский строй и указывают народу нашему как на идеал, к которому он должен стремиться».
Как бы то ни было, лучше всего отношение Достоевского к европейской цивилизации передает русофил Эжен Мельхиор де Вогюэ (Eugène Melchior de Vogüe), чьей заслугой была популяризация российской литературы во Франции: «Мне вспоминается, как он говорил о Париже как-то вечером, когда его обуяло вдохновение. Он вещал, как Иона о Ниневии, с огнем библейского негодования. Я записал его слова: «Появится среди ночи пророк в Café́ Anglais и напишет на стене три пламенных слова. Они послужат сигналом гибели старого мира, Париж рухнет в крови и пожарах со всем, что составляет теперь его гордость, со всеми его театрами и кофейнями!»
Желая представить Россию центром европейского политического либерализма, Макрон отмечает отношения Екатерины II и философов Просвещения. Этот пример на самом деле весьма показателен, но не в том плане, в каком бы этого хотелось президенту. Екатерина понимала значимость «мягкой силы». Перед началом плохо воспринятой в части Европы (в том числе во Франции) русско-турецкой войны она привлекла на свою сторону лестью и подарками Вольтера, Дидро и Гримма. Вольтер даже открыто поддерживал императрицу в ее завоевательных проектах. В письме от 26 февраля 1769 года он пишет следующее по поводу турок: «Недостаточно просто унизить их. Нужно навсегда выдворить их в Азию».
В 1770 году Вольтер попросил у Екатерины II купить часы от Ферне за 39 238 ливров. В ответ он активизировал свою пропаганду за войну России с Турцией. В июле 1770 года он писал императрице: «Мне хотелось бы помочь вам убить несколько турок. Говорят, что для христианина это очень богоугодное дело. Это не соответствует моим максимам терпимости, но ведь люди сотканы из противоречий, и Ваше Высочество вскружило мне голову». «Зачем нужен мир, когда можно дойти так далеко в завоеваниях?… Война полезна для страны, если она успешна для ее границ» (письма от 20 июля и 21 сентября 1770 года).
В 1766 году Екатерина приобрела библиотеку Дидро за сумму, которая в пять раз превышала ее стоимость. Дидро так активно встал на сторону императрицы, что в его апологии русско-турецкой войны прослеживаются удивительные для деятеля Просвещения нотки дикарства. Так, в письме от 20 мая 1769 года он писал следующее своему другу Фалконе: «Расскажите мне о гибели 50-60 тысяч турок, и увидите, как я буду прыгать от радости».
Эти примеры показательны, поскольку демонстрируют, что либеральное влияние европейцев на россиян весьма ограничено (Дидро не удалось убедить Екатерину отменить крепостное право). В то же время контактирующие с российским руководством европейцы готовы отвернуться от принципов, которые они защищают в родной стране, потворствовать России в ее худших наклонностях. Трансформация президента Макрона стала очередной иллюстрацией этой загадочной алхимии.
Возвращаясь к вопросу политического либерализма в России, это течение действительно существовало после правления Александра I и даже добилось частичных успехов (реформы Александра II), но всегда проигрывало автократии, которую поддерживали славянофилы. Воспоминания о нем так далеки, что сегодня Путин плохо представляет себе, о чем говорит, когда произносит слово «либерализм»: для него это аналог гомосексуализма и упадка Запада.
Но давайте отойдем от этих экскурсов в историю и перейдем к множеству неудачных вербальных сигналов, которые направил Макрон Путину. Прежде всего, о противостоянии западных стран и России после российской агрессии на Украине (она последовала за разделом грузинского государства в 2008 году) не было сказано ни слова. Макрон говорил о «недоразумениях», которые необходимо преодолеть, хотя Россия виновна в серьезнейших нарушениях международного права и попрала лежащие в основе «общего европейского дома» хельсинкские принципы (в частности неприкосновенность границ). То есть, проблема связана не с «недоразумением», а с тем, что Запад четко осознал российскую игру и отреагировал на нее. Говоря об Украине, Макрон отметил «раздражающий» фактор, забывая в очередной раз, что в этом деле есть агрессор и жертва. Он дал понять, что готов принять ту незавидную роль, которую Москва изначально хотела переложить на европейцев: принуждение Украины к капитуляции и принятию условий Кремля (чтобы ничто больше не бросало тень на российско-европейскую идиллию).
Что еще хуже, Макрон призывает создать «новую архитектуру безопасности» в Европе. Речь идет о предложении Москвы, которое уже было сформулировано Молотовым в Берлине в феврале 1954 года, регулярно повторялось советским руководством и в последний раз прозвучало от Медведева в 2008 году. Новая система должна включить в европейскую безопасность Россию и исключить США. Путин четко сказал это Макрону на саммите в Санкт-Петербурге в мае 2018 года, когда тот напомнил о вкладе США в европейскую безопасность: «На этот счет не надо переживать — мы поможем. Мы обеспечим безопасность». Но есть и более тревожный момент. «Всю Европу нельзя свести к Западу», — сказал Макрон. Эта странная формулировка подразумевает начало равнения на любимую «евразийскую доктрину» российского лидера. С такой точки зрения Европа представляет собой всего лишь полуостров евразийского континента, на котором доминирует Россия, и может быть включена в континентальный блок при отказе от того, что представляет собой западную цивилизацию: право, свобода, представительные институты, гуманизм. Не стоит забывать, что евразийство — не просто геополитическая концепция, а доктрина, которая предполагает авторитарную власть для скрепления евразийского блока. Напомним, что победа в Великой Отечественной войне лишила европейской сущности половину Европы, но именно она является одной из основ путинской идеологии.
Макрон, видимо, не понимает, что для Путина речь идет не о том, чтобы «приблизить Россию к Европе», а о том, чтобы приблизить Европу к России. Именно так в Москве понимают катастрофическую фразу о «Европе от Лиссабона до Владивостока». Чего хочет сегодня Кремль? Режим уже создал себе гигантскую полицию, модернизированную армию, военизированные объединения и распустившие повсюду щупальца спецслужбы. Тем не менее экономика страны не в силах обеспечить потребности этого огромного механизма и хищнической элиты, которая обеспечивает его работу. Решение просто: расходы на содержание и модернизацию огромного военно-полицейского аппарата российского государства лягут на Европу. Путин сформулировал свою концепцию Европы от Лиссабона до Урала еще в 2011 году. Россия запустила механизмы дезинтеграции постсоветского пространства, и ничто не мешает расширить их на другие европейские государства. По мнению Владимира Путин, начать следует с «согласованной политики в сфере промышленности, технологий, энергетики, образования и науки». Европа возьмет на себя обеспечение, а Россия будет стоять у руля. Сегодня она пытается реализовать эту модель в Сирии, требуя от европейцев профинансировать восстановление страны: европейцы раскроют кошельки, а прокремлевским олигархам достанутся прибыльные контракты. Европа заплатит за формирование подконтрольного Москве аппарата власти. Но Сирия — всего лишь испытательный полигон. Все это может повториться в масштабах Европы.
Наверное, осознавая, что вступил на опасный путь, Макрон несколько раз подчеркивал, что мыслит в «долгосрочной перспективе». Думал ли он о преемнике Путина? В таком случае, нам понадобится небольшой экскурс в историю. Российский режим всегда реформировался и даже либерализовался после серьезных военных поражений или неудач во внешней политике. Если мы сейчас преподнесем России на блюдечке то, чего она добивается 25 лет, то есть подчинение постсоветского пространства, финляндизацию Западной Европы в отрыве от США и свободный доступ к финансово-техническим ресурсам Европы, у преемников Путина не будет никакой необходимости менять политику. Как раз наоборот, они будут убеждены, что стратегия силы и свершившихся фактов приносит плоды, если сопровождается терпеливым проникновением в мыслительные и руководящие центры целевых стран. Как пишет оппозиционер Игорь Эйдман, «договариваться с Путиным — значит уничтожать европейские перспективы России».