Пятая годовщина Иловайского котла. Военная прокуратура до сих пор выясняет обстоятельства, при которых погибли сотни людей. Расследуют, кто кому и какие отдавал приказы, кто кем управлял.
Из украинского военного руководства в Иловайской трагедии чаще всего обвиняют двоих человек. Первый — Виктор Муженко, теперь уже бывший командующий Генштаба Вооруженных сил. Второй — назначенный вместо него Руслан Хомчак, который в 2014 году командовал сектором Б (к западу от Донецка) и выводил войска из-под Иловайска.
В промежуточном отчете временной следственной комиссии Верховной Рады говорится, что о «зеленом коридоре» Муженко говорил только с первым заместителем руководителя российского генштаба, но этого было недостаточно.
О «зеленом коридоре» в обмен на пленных российских десантников пытались договориться и президенты стран 26 августа в Минске.
Россияне постоянно меняли условия: сначала разрешали выходить, потом — разрешали только по определенному маршруту, а позже — выходить, но без оружия и техники.
28 августа Руслан Хомчак решил выходить с боем. Кто-то этот приказ получил, кто-то — нет, кто-то прочитал в интернете о разрешении от Путина на «зеленый коридор».
Колонны пошли, и их начали обстреливать.
Мы собрали пять историй людей, которым удалось выжить после Иловайского котла. Эти истории больше похожи на сюжет фильмов, чем на реальность. И это только пять историй из тысяч, происходивших на самом деле.
1
Юрий Синьковский, экс-заместитель командира 40-го батальона «Кривбасс»
Держали оборону в поселке Зеленое. Зашли туда 8 августа, задача была продержаться 2-3 дня, пока будет продолжаться штурм Иловайска. Остались на месяц. 20 августа их начали атаковать танками.
Я принимаю решение обустроить позиции прямо под вагонами, между рельсов. Там были камни, ребята говорили: «Нет-нет, не сможем вырыть». Но после обстрела зарылись. Боеприпасов было достаточно. В шутку я просил ребят считать, сколько за сутки на нас падало снарядов — от 250 до 400. Кроме обстрелов, были и штурмы.
Каждые 15 минут мы делали перекличку, каждый знал свой сектор стрельбы.
Около 5 утра 10 августа меня что-то толкнуло. Выхожу на «рельсы» — отвечают, выхожу на «вагоны» — ответили, что без приключений. Передал по рации, что иду туда, где никто не отвечал.
Немного прошел к селу, смотрю — возле забора будто бы кто-то сидит, какой-то горб, которого раньше не было. Разворачиваюсь и спрашиваю: «Ты кто такой?».
Первая пуля попала мне в бронежилет. Вторая — в магазин, пристегнутый к автомату. Я будто бы во сне все чувствую, толчки. Третья пуля скользит у меня по щеке.
За несколько секунд он сделал три выстрела, да еще и с колена. Я сразу понял, что это профессиональный воин, а не какой-то там шахтер. Я падаю и делаю только один выстрел, начинаю отползать за кусты.
Ребята просто уснули, пропустили. Настолько были истощены, в том числе и эмоционально. А они [боевики], как саранча, под заборами близко подошли уже. По мне метров с 30 стреляли. Очень тяжелый бой был.
20 августа они начали штурм танками. Мы были прикрыты посадкой, но два-три снаряда — и они всю ее разнесли. Мы как на ладони были. Их танк остановился на расстоянии метров 700 [от нас]. Тогда я понял, что все «ГРАДы» — это детский лепет по сравнению с тем, как стреляет танк. Сходишь с ума. У тебя нет даже 2-3 секунд, чтобы услышать свист. Это просто выстрел и разрыв. Сразу.
Я говорю снайперу: «Стас, из гранатомета не достанем, нет способа подобраться к ним поближе. Может, из снайперской винтовки попробуем попасть?». Но для этого надо было выйти на открытую позицию — стать один на один с танком. Он по тебе, а ты с винтовкой. И кто первый успеет. Стас говорит: «Это же стопроцентная смерть». Паша-пулеметчик говорит: «Я пойду». У него был ПКМ (пулемет Калашникова — ред.). Я говорю: «Паша, хотя бы три-четыре очереди сделай по башне».
Мы понимали, что прицельно не получится, но, может, хоть куда-то попали бы. У Паши были бронебойные патроны. Он начинает стрелять. Видно, что искры отлетают от башни танка. Он очереди три-четыре сделал, когда снайпер по нему начал стрелять. Первая пуля разбила ему тазобедренный сустав. Он начинает кричать и продолжает стрелять еще очередей восемь. Вторая пуля разбивает ему мочевой пузырь.
Пашу стянули. Танк молчит. Смотрим, а они выбросили белый флаг на танке. Ребята хотели их разбить. Но это могла быть ловушка. К тому же, танк посреди села стоит. Если его разбить и сработает боекомплект — от села ничего не останется. Я не дал добить танк. Наша задача была остаться в живых.
Пашу затянули под мост, обкололи обезболивающим. Медиков не было — тряпками позалепливали [раны]. Мы уже фактически были в окружении. Он говорит: «Я умираю?». А я ему: «Все будет нормально».
После этого начали лупить из чего было. Минут 40. Мы были под мостом, еще и закопались, нормальное было укрытие. Снаряд попал в вагон. Уголь летит, осколки. Тогда меня ранило в плечо. Как комарик укусил. Потом уже я понял, что это осколочное. Дышать не могу, как-то так нехорошо. Сергей подбежал, говорит: «Здесь ничего страшного». А я дышать не могу. Осколок прошел возле сердца. Я уже потом узнал, что левое легкое сложилось и произошло внутреннее кровоизлияние.
Через несколько минут к нам прорвались наши. Тогда и меня, и Пашу загрузили — и в больницу в Старобешево. Я потерял много крови. Помню, как медсестра держит меня за голову, а слезы катятся и падают мне на лицо. Я до сих пор помню вкус ее слез.
2
Игорь Павлов, старший солдат 40-го батальона «Кривбасс»
24 августа возвращались из опорных пунктов батальона в Старобешево в лагерь за поселком Кутейниково Донецкой области. Попали в засаду, машину обстреляли.
24 августа 2014 года. Возвращались из опорных пунктов батальона в базовый лагерь в Старобешево. За поселком Кутейниково Донецкой области попали в засаду. Нас расстреляли две БМД (боевая машина десанта — ред.) россиян. Это я уже потом узнал, что это были россияне.
Все, кто был в машине, или погибли, или получили ранения. Это произошло вечером. Я дополз до посадки. Там тоже были наши раненые собратья. Мне оторвало руку и ранило в голову — палец в голову заходил. Рука висела на трех жилках. Меня в посадке перевязали, вкололи обезболивающее. Они собирались уходить, а я понимал, что идти не смогу. А они все раненые, не дотянут меня, буду обузой. Я сказал, что останусь.
25 августа утром я сам дошел от Кутейникова до Многополья.
Ночь пролежал в посадке. Возле меня был какой-то бой. Проходили наши, а за ними — россияне. Я слышал русский говор. Когда солнце взошло — я встал. Сколько было сил — начал идти. Было километров восемь. Через километра полтора я, потеряв сознание, упал в траву. Не знаю, сколько так лежал.
Было утро, трава в росе — это помогло мне прийти в себя. Пошел дальше.
Я понимал, что звонить кому-то нет смысла, за мной бы не пришли — это был тыл.
Я шел дальше, увидел «жигули», которые ехали в сторону Иловайска со стороны Кутейникова. Там были мужчина и женщина. Я остановил машину и попросил меня подвезти в сторону украинского блокпоста. Они отказались. Дали мне бутылку воды с собой и поехали. Через некоторое время я снова увидел ту машину, она возвращалась. Водитель остановился и сказал, что мне осталось идти около километра. Я дошел до нашего блокпоста. Там меня посадили в БТР и повезли в Волноваху.
3
Сергей Швачко, начальник связи 51-й отдельной механизированной бригады ВСУ
До 29 августа 51-я бригада базировалась в Многополье. Во время отхода колонну обстреляли, Сергея ранили. Вместе с другими бойцами он вынужден был сдаться в плен россиянам.
29 августа сформировали колонну. Высшее руководство решило выходить из Иловайска. В наших подразделениях не хватало тяжелого вооружения, были потери офицеров. В начале выхода мы сильно рассчитывали на «зеленый коридор». Об этом писали СМИ, наши ребята читали об этом в мобильных. Руководство уверяло, что оно делает все возможное, чтобы нас вывести. Во время самого выхода была команда генерала Хомчака, что выходим «по-боевому».
Я слышал по радиостанции переговоры с представителями Российской Федерации. Они придумывали какие-то условия: то требовали идти именно по этому пути, то требовали идти без техники. Дошло до того, что требовали идти и без техники, и без оружия. Мы не могли оставить технику и оружие нашим врагам, поэтому решили выходить по-боевому. Не каждый солдат получил эту команду, не каждого солдата можно было обеспечить средствами связи. Команду передали по средствам связи. Я ее слышал, и командир мой Пивоваренко ее слышал. 29 числа мы колонной отправились в населенный пункт Агрономическое.
Вышли из Многополья и попали в засаду. Первую же машину подбили, вторую — повредили. Затем был бой. Автомобили и бусы начали разворачиваться. Я был в машине связи БТР-80, у нее нет никакого вооружения. По рвам, посадкам нам удалось выехать на скорости в Новокатериновку. Нас с правого фланга обстреливали всю дорогу из стрелкового оружия.
А потом был взрыв. Удар пришелся на переднюю часть, как раз где был я. Если бы это была мина, БТРа бы не было, и я бы здесь не сидел. Если бы противопехотная мина — я бы ее не почувствовал. Что-то было из противотанковых средств, отрикошетило от земли. Осколком мне ранило левую голень.
Машина потеряла управление и заехала в населенный пункт. Село обстреливали из артиллерии. Через некоторое время сельская администрация нас попросила или уехать из села, или сдаться россиянам, потому что они обещали нас выбивать, пока не уничтожили бы все.
Ребята, которые были посмелее и не были ранены, с оружием в руках по оврагам, рекам, через кукурузу и подсолнухи вышли. Раненые, те, кто не мог ходить, кто был истощен морально — были вынуждены сдаться.
Меня завезли туда просто на прицепе от легкового автомобиля.
Это была регулярная российская армия. Это было видно и по форме, и по сухпайкам их, было слышно «питерский» акцент.
Там мы заночевали. На следующее утро приехали два грузовика с пленными и ранеными нашими бойцами. Нас отсортировали: раненых оставили на этой позиции, невредимых снова посадили в грузовики и повезли к Захарченко. Я потом видел эти видео. А нас вывезли и сразу обменяли. Из зоны боевых действий меня отправили в Днепропетровский госпиталь.
Сегодня я понимаю, что другого варианта, кроме того, который произошел, не было. По-разному люди восприняли это. Ребята, которые шли позже, больше осознавали, куда они идут.
4
Олег Борисов, связист 93-й отдельной механизированной бригады ВСУ
Выходил во второй колонне по «зеленому коридору» 29 августа 2014 года. Во время выхода вблизи Многополья колонну начали расстреливать. В колонне Олега выходило около 400 человек, выжили 137.
28-го августа примерно в 6-7 часов вечера нам сказали готовить колонну из техники, которая уцелела после обстрелов. Вроде как должны были 29-го в 4 утра выходить из окружения.
Мы начали где-то в 6 утра формировать колонну. А когда начали выходить ближе к обеду, нас накрыли и танками, и ГРАДами. Мы остановились, рассыпались, заняли оборону. Где-то через полчаса Хомчак дал команду: «По машинам и начинаем движение».
Хотя по рации я слышал, как ему давали команду: «Подождите 2-3 минуты и идите на переговоры». Он сказал: «У меня 2-3 минут нет, колонна трогается, прорываемся сбоку».
Мы прошли, может, полкилометра, когда нас начали снова вплотную обстреливать.
У меня был 53-й «вазон» (автомобиль ВАЗ — ред.), загруженный боекомплектом и людьми, и была прицеплена зенитная установка ЗУ-23-2. Мы сразу увидели, что впереди на дороге первая колонна, броня, пошла вперед, а мы — вторая колонна — остались.
Шли микроавтобус, ВАЗы, газельки, маршрутки.
Мы увидели, что впереди уже стоят разбитые машины. Повернули влево на скошенное поле. И тут из автоматов две-три очереди полетели в нашу машину. Водитель выскочил, крикнул: «Машина обстреляна, бегом из машины». Мы начали отбиваться. Тогда еще что-то «прилетело» хорошее в машину, меня волной от нее откинуло.
Очнулся — лежу в стерне. Смотрю — впереди ребята ползут. Я за ними. Перед нами было Краснополье. Мы побежали туда к старому развалившемуся дому, одна коробка стояла. Я к нему только добежал, и у меня над головой пролетел снаряд в стену. Прямое попадание, меня засыпало немножко кирпичом. Ребята помогли откопаться.
Мы приняли оборону. Отстреливались почти до сумерек, пока не закончился боекомплект.
Тогда нам начали кричать: «Сдавайтесь в плен, мы вам гарантируем, что вы будете целы. Или сейчас наводим точную корректировку, и вас накроет ГРАДами».
Старший по блокпосту решил пойти на переговоры с ними. Когда вернулся — сказал: «У нас два варианта: либо лечь здесь, либо сдаваться». Отбиваться можно было или прикладом, или кулаками. Так мы сдались в плен.
Перед тем, как попасть в плен, я разобрал свой телефон, вытащил из него сим-карту и карту памяти. Бросил их в носок — на карте памяти остались фото и видео, которые я снимал.
Нам разрешили собрать раненых и погибших, кто был с нами на хуторе или остались лежать на поле.
Нас собрали, посадили в полукольцо, забирали бронежилеты, документы, оружие. В 12 ночи за нами приехали машины и повезли окольными путями, полями. Высадили посреди пахоты, где уже были другие боевики. Из тех, к кому мы попали в плен, был только капитан. Он начал знакомиться с нами — кто, откуда, зачем сюда пришли, покажите нам бандеровцев. Мы говорим, что и сами хотели бы их увидеть. Мы защищаем свою землю, свою родину, а вы чего сюда пришли? «А мы, — говорит, — пришли сюда как миротворцы». Типа здесь бандеровцы мародерствуют, убивают, насилуют, детей едят. Они пришли спасать украинских людей.
Слово за слово, давай знакомиться. У меня в ЗУ (зенитная установка — ред.) было четыре человека — трое полтавских, один запорожский. Дошла до меня очередь. Говорю, что из Полтавской области, из Пирятина.
— О, так мы с тобой земляки, — говорит.
— Какие мы с тобой нахрен земляки? Ты — кацап, а я украинец, — говорю.
— Да я родом из Черкасс, у меня родители и сейчас там живут, — отвечает.
Нас сразу хотели отвезти к чеченцам, но он запретил. В плен нас попало около 80. В нашей колонне выходило около 400 человек, выжили 137. Очень тяжело раненых они забрали, сказали, куда-то в госпиталь отвезут, будут лечить. А нас посадили среди пахоты, и мы сидели там трое суток.
Тогда нас привели в центр села, посадили возле реки, и сказали: «Сидите тихо, за вами едет Красный Крест. Это уже года два назад в интернете я узнал, что это был не Красный крест, а Полтавская медицинская рота, которая забирала погибших. Или сами выпросили, или им предложили нас забрать. У них у самих жрать было нечего. Они нам один паек давали на 12 человек.
Приехал этот «красный крест» — три КАМАЗа. Раненых посадили в скорые. По дороге мы останавливались и собирали погибших по полям, посадкам, обочинам.
5
Владимир Кривульский, минометчик сводной роты 93-й отдельной механизированной бригады ВСУ
Колонна выходила 29 августа, ее разбили. Шли вблизи хутора Червоносельское. Владимир помог затянуть раненого в автомобиль, который проезжал мимо. Когда это удалось, двери машины закрылись, и он остался один в поле, где стреляют.
Я знал, что мы просто так не выйдем. Думал — побомбят и все. Но не думал, что так жестоко. Мы выходили последними в грузовике, за нами еще две или три БМП ехали. Мы выезжали, а они уже стреляли. Потом я не понял, почему мы остановились, а это водитель — царство ему небесное — погиб. Мы съехали в подсолнухи. Все было как в тумане, а когда рассвело, я понял, откуда стреляют, и начал отстреливаться.
Из нашей машины все погибли, кроме меня. Я отполз от нее, потому что нам говорили, что так надо — там же боекомплекты и опасно — может взорваться.
Я увидел двоих парней, которые тянули раненого. Здоровый такой полз первым. Я когда начал им помогать, то здоровый бросил раненого и пополз вперед.
Откуда-то взялась машина. Я ее видел, даже ездил на ней, кажется, в Грабском раньше. Открыл заднюю дверь, а там уже был раненый. Он был не сильно ранен. Я начал затягивать того, которого мы тянули, тоже на заднее сиденье. Я не знал этих ребят, просто делал и все.
И один заскакивает тоже на заднее сиденье, другой — рядом с водителем, пока я раненого затолкал на заднее сиденье. Я схватился за крышку, машина резко газует, ну разве я за машиной успею? Я сначала начал бежать, потом руки разжал и все. Машина уехала, а я остался один в поле.
Примерно полчаса я просто лежал. Ничего не понимал, куда отстреливаться. Ракетницы летают, машины взрываются. Потом начал идти. Долго шел. Раз двадцать, наверное, чуть не наткнулся на россиян. Шел, увидел кого-то. Снял с рукава желто-голубую повязку и кричал: «Ребята, я свой». А потом понял, что это не «наши». И я спрятался. Чудом они меня не заметили. Добрался до посадки, там поспал. Потом дошел до села.
Постучал в дом и меня приняли. Только просили никому не говорить, боялись, что кто-то узнает. Я и сейчас о них говорить не буду. Это село Кутейниково. Меня накормили, вымыли, дали побриться. Меня спасли «сепары». Они еще говорили: «Видите, вы нас сепарами называете».
Они придумали мне легенду, чтобы я знал, что говорить, если меня остановят дальше. Дали мне денег и еды с собой. Женщина говорила: «Неизвестно сколько добираться будете, буду молиться за вас».
Я вышел на остановку. Машина едет. Проехала мимо, потом возвращается.
— А вам куда?
— В Старобешево.
— Ну садитесь.
Наверное, водитель боялся один ехать, вдвоем не так страшно. Мы пытались выехать. Ехали почти по трупам, по нашим ребятам. Это был ужас. Один остановил нас и говорит: «Разворачивайтесь, вы там не проедете по трупам». Я ехал с сепаром в машине, он ругался на «укропов», а я что? Поддакивал. Что мне оставалось делать.
Останавливали на блокпостах. Спрашивали: «Батя, вы воевали?» Я говорил: «Куда мне воевать, ребята, я уже старый». Мне было 47 лет. Но выглядел я, как бомж или алкаш, был очень уставший, истощенный. Это меня, наверное, и спасло.
Когда этот мужчина меня высадил, я пересел на автобус. Перед Донецком тоже в автобусе проверяли. Вывели из автобуса. Я боялся, чтобы вещи не проверяли. Я военный билет спрятал в вещи. Документы проверяет и говорит: «Оба-на, Днепропетровск к нам в гости пожаловал». Думаю: «Ну, Вовка, тут тебе и приехали». А они что-то поговорили, паспорт отдали и отпустили.
Я выбрался, пришел в военную часть, а там говорят: «Е-мое, мы же уже и похоронку домой тебе отправили». Но я успел. Наверное, ангелы-хранители у меня хорошие.