Польские дискуссии о 17 сентября 1939 года обычно ограничиваются обсуждением обстоятельств нападения СССР, напоминанием об огромном числе жертв этого советского преступного акта, а также сетованиями на то, что в современной России манипулируют историей или просто ее фальсифицируют. От всеобщего внимания ускользает одно важное обстоятельство: российское государство так и не осудило СССР за захватническую войну против Польши и аннексию ее восточных воеводств в сентябре 1939 года.
Если пакт Молотова — Риббентропа однозначно осудили еще в период перестройки, а при Ельцине Москва обнародовала основные документы, касающиеся катынского расстрела, то в отношении событий сентября 1939 года продолжает использоваться интерпретация сталинской эпохи. Ярким примером может служить в этом плане недавняя статья главы российской разведки Сергея Нарышкина, практически дословно повторяющая формулировки пресловутой ноты Молотова. Документ, который заместитель народного комиссара иностранных дел пытался вручить польскому послу, гласил: «Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать».
Такого рода ложь дополняется противоречащим фактам рассуждениями о том, что если бы не вторжение в сентябре 1939 года, то путь Гитлера в Москву оказался бы короче, «аргументами» исторического толка о принадлежности этих земель в прошлом к Российской империи или даже к русским княжествам, а также этнонационалистическим морализаторством («послевоенные границы справедливы, поскольку учитывают этнический признак).
Катынское преступление осудили, а 17 сентября нет
С чем связано такое упорное нежелание Москвы признаваться именно в этом советском преступлении? Подтвердить, что она совершала акт агрессии по договоренности с Гитлером, означает нанести удар по историческому самосознанию многих россиян, основа которого — образ СССР, победившего нацизм. Такой шаг перечеркнет многолетние усилия российской дипломатии, старавшейся, умалчивая о тоталитарном характере советского государства, представить его в образе такого же участника международных отношений, как США или ведущие европейские страны, который имеет такие же законные интересы и использовал такие же методы ведения политики. Кроме того, россиянам, пришлось бы отказаться от устоявшихся историографических представлений, например, от карт территории СССР в годы войны, где в качестве советских городов фигурируют не только Львов или Вильнюс, но также Белосток и Пшемысль. Это приведет к пересмотру количества советских жертв военных лет: сейчас поляки и евреи, погибшие в восточных регионах Польши, учитываются и польской, и российской стороной.
Современные российские руководители неспособны поверить в осмысленность любой политики, кроме имперской, поэтому сложно ожидать, что они решат отмежеваться от преступлений Сталина. Кремлевское обоснование аннексии Крыма во многом напоминает тезисы советской пропаганды на тему аннексии Восточной Польши, а тезис Путина об «искусственном» украинском государстве, притесняющем русскоязычное население, напоминает заявление Молотова об «уродливом детище Версальского договора».
В факте советского нападения не признавалась также ельцинская Россия. В 1999 году российский МИД выразил официальный протест против того, чтобы называть события 1939 года агрессией. Основная причина, по которой вторжение Красной армии называется мирной операцией, состоит, как представляется, в том, что признание в преступлении будет означать отказ России от правовой позиции СССР по принадлежности восточных регионов Польши в период Второй мировой войны. Россиянам пришлось бы признать, что Белосток, Вильнюс или Львов до момента вступления в силу договора о границе от 16 августа 1945 года, по которому Польша передавала СССР 90% оккупированных в 1939 году Красной армией земель, не входили в состав советского государства, а депортация польских граждан или интернирование польских военных на польской территории (за что отвечал, в частности, чествуемый российскими дипломатами генерал Иван Черняховский) были вопиющим попранием международного права и превышением полномочий оккупанта.
Это, в свою очередь, откроет путь к выдвижению к России, как к правопреемнице СССР, со стороны Польши и польских граждан требований о возмещении ущерба за нарушение международного законодательства и IV Гаагской конвенции, регулирующей права оккупанта. К этим требованиям могли бы присоединиться жители Украины, Белоруссии или Литвы: бывшие граждане Польши или их потомки, которые бы доказали, что в период 1939-1945 годов они понесли ущерб в результате советских преступлений. Таким образом страны Балтии смогли бы укрепить свою (с юридической точки зрения совершенно обоснованную) позицию, заключающуюся в том, что вплоть до 1991 года СССР их оккупировал, а России было бы сложнее отмести их репарационные требования. Литва, Латвия и Эстония в последние годы изучают юридические возможности выдвижения таких претензий.
Польско-советская война и репарации
Польше, реагируя на российские провокации и манипуляции, связанные с темой агрессии 17 сентября 1939 года, следует избрать двунаправленную стратегию. Начать нужно с себя, опровергнув миф о том, что в 1939 году речь не шла о польско-советской войне. Нам следует вернуться к интерпретации, которую дал событиям президент Мосчицкий (Ignacy Mościcki) и польская дипломатия после 17 сентября, а потом подтвердил в марте 1940 года премьер Сикорский (Władysław Sikorski), то есть к позиции, что после вторжения Красной армии, являвшего собой акт агрессии, Польская республика находилась в состоянии войны с СССР. Следует также регулярно напоминать, что Польша сохраняла суверенное право на оккупированные советскими силами земли, которые входят сейчас в состав нашей страны, Литвы, Украины и Белоруссии, а, кроме того, подтвердить действие законодательных актов, принимавшихся лондонским правительством до того момента, как не появилось признанное на международном уровне Временное правительство национального единства. Хорошо было бы также активнее поднимать на международной арене вопрос оккупации Крыма. Одновременно следует поддержать страны Балтии в их поиске юридических возможностей для выдвижения в адрес России требований о компенсациях за захват их территории, а одновременно распространять на международном уровне информацию о прошлых советских и современных российских оккупациях.
Разумеется, не приходится ожидать, что пока Россией управляют люди, ответственные за нарушение международного права, она изменит свою позицию. Однако рано или поздно Владимир Путин и разделяющие его взгляды политики перестанут принимать решения о судьбе этой страны. Как верно отмечал Юлиуш Мерошевский (Juliusz Mieroszewski), сомнительно, что в Москве изобрели эликсир имперского бессмертия. Новому российскому руководству придется ответить себе на вопрос, сможет ли Россия поправить свою репутацию, наладить мирное сотрудничество на европейском континенте и завязать нормальные контакты с ЕС и НАТО, если она не пересмотрит свои отношения с западными соседями.
Открытое заявление о том, что Россия должна ответить за оккупацию СССР части территории Польши, Литвы, Латвии и Эстонии, даст понять российским элитам следующее: без урегулирования статуса Крыма, Приднестровья или Южной Осетии, без отказа от отрицания и релятивизации преступных советских актов агрессии кардинальные изменения в отношении Центральной Европы к Москве будут невозможны. Они должны задуматься о том, что каждое правовое государство, если они хочет избежать риска появления правовых претензий со стороны соседей, должно предложить справедливую формулу, по которой все заинтересованные страны смогут окончательно урегулировать все спорные вопросы, связанные с событиями 1939-1991 годов. Форма такого соглашения может обсуждаться, но в любом случае его обязательными элементами должно стать признание незаконными аннексий, которые ранее совершала Россия, и обязательство достоверно освещать эти преступления в будущем.
Лукаш Адамский — заместитель директора Центра польско-российского диалога и согласия.