2015 год. 36 недавно приехавших детей стоят на школьном дворе в Нурберге. Никто не знал, что они придут в школу. Их имена нигде не значатся. Владельцы частных миграционных центров никому ничего не сообщили об этих детях.
Осенью 2015 года прибыл автобус с просителями убежища. И в конце концов каждый шестой житель города оказался мигрантом.
Эта осень изменила облик муниципалитета навсегда.
2019 год. Женщина в синем хиджабе едет по Нурбергу на велосипеде. Не каждый день, но довольно часто. Если вы ее видели, то вы, должно быть, заметили, что она улыбается. Всякий раз она радуется свободе, какой у нее не было в первые 24 года жизни. В городе Кундузе много десятков лет ни одна женщина не садилась на велосипед.
Ее зовут Фарзана Ахмади, и больше никто не может запретить ей ездить на велосипеде, пусть она и волнуется, что скажут соотечественники.
В Нурберге она идет куда хочет, а рассказывая о прежней жизни, чуть свободнее укладывает платок на черных волосах — будто бы в знак протеста.
Фарзана говорит по-шведски: «Афганистан не лучшее место для женщин. Опасное. Очень опасное».
Бросает взгляд на переводчика и переходит на родной язык.
«Ты будто связана по рукам и ногам и смотришь на мир сквозь маленькую щелочку для глаз».
У Фарзаны четверо детей. Десятилетний Мустафа, восьмилетний Мехди, семилетний Мохаммед и Виктория, которая родилась в больнице Вестероса в канун рождества два года назад.
Для детей Нурберг — родной дом. Сосновые леса, озера, спортивные секции и школа. Все это вполне зримо — прямо как обшарпанные фасады домов в квартале Булагсхаген, где они живут. А вот Афганистан — это нечто бесформенное, неясная угроза.
Дома в ящике лежит отказ из шведской миграционной службы.
Муниципалитет Нурберг скорее, чем любое другое место, можно назвать зеркалом, в котором вся Швеция видит отражение той осени 2015 года.
В этот маленький городок в районе Бергслаген один за другим приезжали автобусы с беженцами. Миграционная служба слишком долго рассматривала рамочное соглашение, а тем временем каждую неделю новым 10 тысячам человек требовалась крыша над головой. Для частных предпринимателей открылись блестящие перспективы.
В Нурберге строились и заполнялись людьми центры временного размещения самого разного качества. Никто не предупредил муниципалитет, сколько людей прибудет.
919 невидимых линий сошлись в Нурберге, этой точке на карте, шахтерском местечке Бергслагена. Туда устремились люди, бежавшие, чтобы спастись от смерти. В их голосах — свидетельства самой кровопролитной войны нашего времени.
«Зеленые, черные, темно-зеленые, не знаю я, какие, но очень страшные», — рассказывала девятилетняя Фатима, с которой мы встречались, когда бывали в Нурберге в 2015 году. Она имела в виду самолеты, которые бомбили ее родной город Идлиб.
Семья Фатимы бежала сначала в Ливан, потом в Алжир, потом пешком перебралась в Ливию и попала на борт переполненной лодки.
«Одна женщина родила в лодке мальчика или девочку, и я видела, как двое мужчин выбросили ребенка в воду».
История Фатимы — лишь одна из тысяч подобных в этом старом заводском поселке.
В цифрах кризис в Нурберге выглядит так: поселок с 5801 жителями принял 919 беженцев, включая 77 одиноких детей. Как если бы Стокгольм за несколько месяцев принял более 100 тысяч просителей убежища.
Ситуацию невозможно было описать иначе как «экстремальная». Уже каждый пятый житель — мигрант. В муниципалитете, которому и так жилось нелегко, общественный сектор и некоммерческие организации теперь трудились день и ночь.
«Сегодня я задаюсь вопросом: почему я не кричала громче? Какого черта я была такой доброй?» — рассуждает Оса Эрикссон (Åsa Eriksson), которая в то время была членом городского совета Нурберга от социал-демократов.
Ее воспоминания об осени 2015 года неоднозначны. Желание помочь и ощущение одиночества. Огромная ноша на плечах бедной коммуны и бездействие окружающих.
«Из корысти, из эгоизма мы хотели, чтобы в Нурберге стало больше людей, потому что наше собственное население старело, но при этом мы не справлялись с таким наплывом».
В самое напряженное время в местной администрации ежедневно задавались вопросом: сколько автобусов приедет сегодня?
Каждую неделю на школьном дворе появлялись новые дети. Кто-то как появлялся, так и исчезал. Учителя рассказывали, что дети из Нурберга не осмеливались общаться с новыми товарищами, потому что никто не знал, кто из них придет завтра.
«Я изо всех сил старалась прояснить ситуацию, но чувствовала, что никто меня не слушает. Все время думала, как бы мне так выразиться, чтобы не схлопотать клеймо ксенофобки. Мы хотели помочь, но при этом нам пришлось остановиться и закричать, что так дело не пойдет», — делится воспоминаниями Оса Эрикссон.
В 2015 году заговорили о крахе системы. Общественность была готова взорваться под давлением тягот в связи с 163 тысячами новоприбывших просителей убежища.
«Тут надо осторожно выбирать слова. Ничья жизнь в опасности не была, все получили крышу над головой, но некоторые сектора нашего благосостояния пошатнулись практически до самого основания», — говорит Оса Эрикссон.
Кровопролитные бои, 60 погибших. Новости из афганского Кундуза доходят до Швеции в виде заметок. Сначала написал «пожимаю плечами», но это все же преувеличение. После 18 лет войны мы уже пропускаем мимо ушей цифры потерь. В августе ежедневно погибали 74 человека. 611 атак. Читаем и тут же забываем.
Но тревога десятилетнего мальчика наполняет эти цифры смыслом.
«Я хочу остаться здесь и продолжать заниматься борьбой. Если я вернусь, то, наверное, умру».
Мустафа — сын Фарзаны. Нас пригласили в квартиру, где истертые полы прикрыты мягкими коврами. Никаких украшений, кроме кубков и медалей с соревнований по борьбе. Мустафа говорит, тонкие лучики солнца проникают в комнату сквозь легкие белые занавески. Снаружи — осыпающийся балкон, а дальше — сосны и следующий дом с такими же крошащимися балконами.
Булагсхаген — остаток горнодобывающей индустрии, промышленного процветания 1960-х. Тогда это были современные квартиры для трудящихся в «доме для народа». Сейчас — замшелые лестницы, битые стекла, краска хлопьями осыпается со стен на лестничной клетке. Это Швеция для бедных, но жители-то приехали из Афганистана, Эритреи, Сирии. Для многих Нурберг — остановка в пути, место, где можно перекантоваться, пока миграционная служба не вынесла окончательное решение.
Мустафа — лучший борец в Вестманланде в своей возрастной категории. В мечтах он завоевывает олимпийское золото — для Швеции и борцовского клуба Нурберга.
Но ночами ему снится другое, и он резко просыпается.
«Мне снилось, что мы возвращаемся в Афганистан, — говорит он. — Я испугался».
«Я сразу поняла, что это вы, машина не из Нурберга», — заявляет Юханна Удё, когда мы паркуемся у здания местной администрации.
Шутка, но лишь отчасти. В местечке с 6 тысячами жителей можно запомнить все машины.
Юханна Удё взяла в свои руки председательский молоток местного самоуправления, когда Оса Эрикссон пошла в депутаты риксдага. Теперь мы будем говорить с ней.
Первый же вопрос весьма масштабный.
— Что произошло после 2015 года?
— Многие сирийцы, которые тогда приехали, довольно быстро исчезли. Им дали виды на жительство, и они отправились дальше. Среди них было много квалифицированных работников, и они, скажем так, быстрее трудоустраивались, но, к сожалению, не здесь.
— То есть те, кто остался в Нурберге, не так близки к тому, чтобы занять свое место на рынке труда?
— Да, к сожалению, это так, хотя, конечно, есть и положительные примеры. Спрос на работников без образования и опыта работы в промышленности весьма ограничен.
— А общественная деятельность?
— Даже если бы у нас были деньги нанимать еще людей, среди тех, кто остался вне рынка труда, мы бы сотрудников не нашли. Грубо говоря, это означает, что люди не могут себя прокормить, так что наши расходы на пособия растут.
С экономической точки зрения есть целые группы людей, которым не будет рад ни один муниципалитет. Все их отфутболивают. Например, беженцы, которым уже не полагается первоначальная помощь.
Как показало исследование Aftonbladet, примерно 18 тысяч человек из тех, кто прибыл в Швецию в 2015 году и у кого есть постоянный вид на жительство, в конце 2018 года еще жили на пособие. На плечи коммун легли огромные расходы.
Юханна Удё описывает нам модель, которой руководствуются муниципалитеты, и она не слишком радужная: «Другие говорят: „В Нурберге есть свободное жилье, езжайте туда, а мы заплатим за первые три месяца"».
— Платят, лишь бы от них избавиться?
— Да, а для нашего муниципалитета это означает рост расходов на пособия, ведь люди, которые сюда приезжают, не могут себя прокормить.
Еще одна непростая проблема — налоговые поступления. Их должно хватать на все. Но недавно оповестили, что закрывается информационный центр полиции, а с ним исчезнут и 60 рабочих мест. Это как если бы Стокгольм потерял 10 тысяч, подчеркивает Юханна Удё в письме министру по гражданским делам Ардалану Шекараби (Ardalan Shekarabi).
«Как нам лучше решить эту проблему, если государство лишает нас тех немногих финансовых возможностей, которые у нас есть?» — задается она вопросом.
Налоговое управление далеко от Нурберга, как и служба занятости, чей филиал в соседнем муниципалитете Фагерста тоже скоро закроется.
— Когда служба занятости уходит из нашего района, растут расходы на прием, сопровождение и отправление дальше всех тех, кому раньше помогали их соцработники.
По словам Юханны Удё, наличие большой группы неработающих людей влияет на все общество в целом, особенно если членов этой группы объединяет нешведское происхождение.
— Разумеется, это лишь подогревает негатив в адрес мигрантов. Мы вступаем в экономически более трудные времена, финансирование многих областей падает, и все взоры сразу обращаются туда, где растут расходы.
Однако Юханна Удё не имеет в виду, что усугубляются расистские тенденции. Напротив, когда она говорит о желании местных жителей помочь, в ее голосе звучит уверенность.
— Вот от чего действительно тепло на душе. На самом деле я слышу не так уж много плохого, что касается возможностей интеграции. Мы здесь очень верим в общественную жизнь, именно так мигранты, особенно молодежь, входят в наше общество.
Мустафа — один из тех, кто приехал в 2015 году и полюбил свой новый дом, пусть он и самый обшарпанный во всем Нурберге. Всю свою жизнь он сейчас посвящает борьбе.
О родине он мало что помнит, но примерно представляет себе, кто такие талибы (Талибан — запрещенная в РФ террористическая организация, прим. ред.), и знает, что именно от них они с семьей бежали.
«Я не хочу брать в руки пистолет. Не хочу стрелять в соотечественников».
В устах десятилетки такие слова могли бы прозвучать надуманно, как если бы какие-то взрослые хотели услышать их от ребенка. Но для Мустафы это вполне может быть реальной жизнью.
В то самое время, когда мы с ним сидим и разговариваем о его мечтах, спортивных достижениях и о том, как он на каникулах летом купался в озере Нурен, талибы готовят очередное наступление, уже четвертое, на его родной город Кундуз. Через 48 часов они пойдут в атаку, и через несколько дней уличных боев снова будут подсчитаны жертвы.
34 человека.
В душе Мустафы мечта об олимпийском золоте в борьбе соседствует со страхом, что придется повесить на плечо автомат Калашникова и идти сражаться с Талибаном.
И то, и другое кажется ему вполне возможным.