Москва — «Путинизм» давно является горячей темой на Западе, где этот термин, используемый для определения политики и методов президента России Владимира Путина, вызывает, как правило, смесь страха и неодобрения. Но в российской правящей элите путинизм воспринимается как комплексная и привлекательная идеология, способная пережить человека, в честь которого названа.
Идеология, получившая имя Путина, стала порождением ума не столько самого президента, сколько его близкого помощника Владислава Суркова. Будучи главным «идеологом» Кремля, Сурков представляет собой своеобразную современную инкарнацию Лазаря Кагановича, человека из ближайшего окружения Иосифа Сталина и главного сторонника замены ленинизма на более «прогрессивный» сталинизм в качестве краеугольного идеологического камня СССР.
Сурков недавно назвал путинизм «действующей идеологией повседневности со всеми его социальными инновациями и продуктивными противоречиями». По его мнению, россиянам не нужна демократия в западном стиле, потому что Путин построил систему, которая понимает людей — их нужды, желания и цели — лучше, чем они понимают себя сами.
Александр Дугин, одобряемый Кремлем фашиствующий философ, тоже соглашается, что путинизм функционален благодаря своему идеологическому фундаменту. Ведущий защитник советского реваншизма, лежавшего в основе незаконной российской аннексии Крыма в 2014 году, Дугин часто заявляет, что для выживания российскому государству нужна идеология, потому что вертикальной структуре власти в этом государстве не хватает гибкости, необходимой для стимулирования динамизма в экономике наравне с Западом. В связи с этим Дугин утверждает, что ключом к выживанию российского государства является продвижение некой возвышенной цели. Сама по себе эта цель в целом не имеет большого значения: это может быть создание русской православной монархии, восстановление коммунизма или — на уровне большой стратегии — противостояние всему тому, что, по словам Дугина, представляет собой морской империализм Атлантизма, с помощью наземного Неоевразийства. Важно лишь одно: чтобы у режима было идеологическое ядро.
Для Дугина и Суркова вывод заключается в том, что Россия, подобно СССР, должна быть «идеократией», управляемой священным меньшинством, ведущим страну к некой цели, которая полностью известна лишь ему. Неудивительно, что эту концепцию поддержали силовики — влиятельные бывшие и нынешние офицеры госбезопасности, — которые считают себя неким братством, тем, что Сталин называл «своего рода орден меченосцев», сравнимым с Ливонским братством меча.
Путинизм не просто гарантирует продолжение господства силовиков, он также позволяет им избежать ответственности. Если лишь правящий класс способен понять высшую цель России, тогда только его члены способны оценить достигнутые результаты. Они решают, когда их коллег надо отстранить или заменить, и как должны использоваться ресурсы страны, включая рабочую силу: для повышения темпов роста экономики и уровня жизни или для консолидации идеократии.
Например, при путинизме народ должен считать снижение своих реальных доходов необходимой — даже героической — жертвой. Если руководство конфискует у народа пенсии или фальсифицирует выборы, ему следует считать, что все это делается ради служения высокой цели. Согласно этой логике, требовать от правительства соблюдать права человека равнозначно призыву к свержению власти.
Россия путинизма далеко не единственная в мире идеократия. В этом списке социалистическая Куба и «боливарианская» Венесуэла, а также Исламская республика Иран. Государственная идеология Северной Кореи «чучхе», согласно которой КНДР должна сохранять полную самодостаточность и лояльность богоподобному лидеру, лежит в основе легитимности наследственной диктатуры семейства Кимов.
В истории можно найти множество примеров идеократий, а среди недавних примеров особенно выделяются нацистская Германия и, конечно, СССР. Именно поэтому, из-за этого исторического прошлого, конституция России запрещает государственную идеологию. Как ясно следует из конституции, правительство существует для служения нуждам общества, а не для продвижения той или иной догмы.
Иными словами, путинистская идеократия в России совершенно незаконна. Но этот факт остановит ее сторонников с такой же эффективностью, с какой «Будапештский меморандум» помешал России вторгнуться в восточную Украину и аннексировать Крым.
До сих пор Сурков предлагал лишь смутные намеки на идеологическое содержание путинизма, которое, по его словам, прояснится в ходе продолжающихся дискуссий. Впрочем, легко предугадать его базовые контуры: противостояние с Западом, сочетание изоляционизма с военным экспансионизмом, материальные жертвы со стороны народа, преследование несогласных. И хотя в Конституции подчеркивается светский характер правительства, религия, наверное, будет играть все более заметную роль.
Будучи умным пропагандистом, Сурков отстаивает путинизм с помощью более современных терминов, чем Дугин, который постарше и отличается более надменной философичностью. Сурков называет путинизм «глобальным политическим лайфхаком». Что бы это не значило в итоге, ясно одно: ни верховенство закона, ни надежды российского народа этой идеологии совершенно не подходят.