В ноябре 1983 года, когда холодная война была еще в разгаре, я в составе группы из 11 американских специалистов по Ближнему Востоку и смежным темам отправился в Москву. На протяжении четырех дней мы проводили насыщенные встречи с советскими коллегами, беседуя строго конфиденциально. Это было самое бесполезное научное мероприятие, в котором я участвовал.
Наши делегации возглавляли Данкварт Растоу (Dankwart Rustow) из Городского университета Нью-Йорка и Евгений Максимович Примаков из Института мировой экономики и международных отношений (в 1998-1999 годах он был премьер-министром России). К числу выдающихся американских участников этих встреч следует отнести Бернарда Льюиса (Bernard Lewis), Дж Гурвица (J. C. Hurwitz) и Грегори Массела (Gregory Massell); с советской стороны это были Генрих Александрович Трофименко, Виталий Вячеславович Наумкин и Олег Витальевич Ковтунович. Я в то время преподавал в Гарварде и стал самым молодым членом делегации, а также самым консервативным, то есть, антисоветским.
Растоу объяснял смысл проведения этих встреч следующим образом. Между Вашингтоном и Москвой «существуют настоящие и очень острые разногласия на Ближнем Востоке… но есть как минимум одна общая заинтересованность: не допустить перерастания регионального ближневосточного конфликта в полномасштабную ядерную конфронтацию между сверхдержавами». Это вполне разумно, и очень жаль, что наше мероприятие никак не помогло достижению этой цели.
Я ехал туда с открытыми глазами. Мой отец Ричард Пайпс (Richard Pipes) преподавал русскую историю, и поэтому коммунизм был мне знаком с детства. В 1976 году я уже посещал Советский Союз. Но встреча с представителями советского государства на их территории давала мне новый непосредственный опыт и ощущения.
В то время я написал отчет об этой встрече, но не осмелился его опубликовать, так как дискуссии были подчеркнуто конфиденциальными. Но Советский Союз распался, после встречи в Москве прошло 36 лет, и почти все ее участники уже ушли из жизни. Поэтому, как мне кажется, сейчас самое время рассказать о ней.
По прибытии в Москву все было довольно приятно. Наши хозяева сопровождали встречи щедрыми возлияниями, водки было много, и они с энтузиазамом говорили о пользе знакомства, которое улучшает взаимопонимание.
Американская делегация, спонсором которой был Совет по международным исследованиям и обменам (АЙРЕКС), перед отъездом дважды собиралась в Нью-Йорке, чтобы выработать свою позицию по процедуре и повестке. Мы ожидали, что конференция начнется с обсуждения этих вопросов в соответствии с правилами проведения таких встреч. Но у советской делегации на сей счет было другое мнение. Русские сами подготовили и распечатали график и программу конференции, чтобы не допустить никакой дискуссии, и под шумок включили туда больше советских выступлений, чем американских.
Примаков в начале первого заседания пробормотал что-то насчет того, что если нет возражений, программа принимается в том виде, в каком она напечатана. Мы, американцы, еще не успели надеть наушники и привыкнуть к синхронному переводу, и поэтому упустили единственную возможность повлиять на программу. Все наши предварительные консультации были сведены на нет одним быстрым и умным ходом Советов. А дальше было больше.
Мы, американцы, видели в этой встрече возможность представить многочисленные американские точки зрения и выслушать мнения Советов. Отражая такое мировоззрение, наши доклады и презентации носили индивидуалистский, аналитический, самокритичный характер, были взвешенными и сдержанными. Естественно, администрацию Рейгана американские участники часто подвергали критике и даже ругали. И только мой доклад под обходительным заголовком «Роль США и СССР на Ближнем Востоке» содержал доводы в защиту США и критику в адрес Советского Союза.
В отличие от нас, советская делегация выступала с единых позиций, забросав нас напористыми и резкими полемическими высказываниями в защиту режима. Наши коллеги последовательно вторили друг другу по всем темам, хотя, по общему признанию, они спотыкались на конкретике по малозначимым вопросам. (Гм, какова сегодняшняя линия партии в отношении коммунистической партии Египта?) Их ораторы, как и наши, были разного возраста, пола и специализации, но все они повторяли одни и те же слова, непрестанно и беззастенчиво пропагандируя официальную позицию.
Советы показали себя искусными и непринужденными лжецами. Приведу два примера по Афганистану. Во-первых, их специалист всячески превозносил те экономические успехи, которые были достигнуты с тех пор, как к власти в 1978 году пришли коммунисты. Он проигнорировал два миллиона беженцев из Афганистана и мощное восстание моджахедов против афганских властей. Когда я поднял эти вопросы, он ответил, что большие объемы помощи влекут беженцев в Пакистан. А вопрос о моджахедах он попросту проигнорировал.
Во-вторых, этот же самый эксперт драматично прервал собственное выступление и объявил: «Поскольку я убежден, что сказанное здесь мною не выйдет за пределы этого зала, могу сообщить вам следующий факт. Советские солдаты ни сейчас, ни в прошлом никогда не воевали в Афганистане. Они действуют только в качестве советников и инструкторов афганской армии». С сожалением вынужден констатировать, что вежливые и не желающие идти на конфронтацию американцы не стали улюлюкать и смеяться, а просто сидели там, как будто только что узнали нечто стоящее и правдивое.
Все это было довольно предсказуемо, но нам было неясно, о чем хотят поговорить Советы. Действия Москвы просто перешли всякие границы. Когда я набрался наглости и спросил Примакова о советских намерениях в Сирии, он возмутился, посчитав вопрос неуместным и оскорбительным. Его возмущение не было спонтанным. Это была просчитанная тактика, призванная подчеркнуть, что советская политика обсуждению не подлежит. И действительно, в точном соответствии с его пожеланиями тему советских намерений никто больше не поднимал, да и я вторую попытку не предпринимал, почувствовав, что оказался в изоляции. Из-за вспышки Примакова я до конца поездки чувствовал себя неприятно уязвимым, и старался вести себя тише и спокойнее, чем обычно.
Для нас стало неожиданностью то, что Советы проявили добрую волю и не стали выступать с нападками на американскую политику. Они ограничились многократными ссылками на мартовское выступление президента Рейгана об «империи зла», вызвав у американцев замешательство и смущенную реакцию.
Больше всего Советы ругали Израиль. Его политику они называли экспансионистской, «незаконной», «агрессивной» и даже «геноцидом». Самым злобным российским докладом стал тот, что был посвящен израильской армии. Я понял, что это пробная попытка подключить нас к советской антисионистской кампании. Но если таково было их намерение, они ничего не добились.
А еще было много высокопарных речей и двусмысленных разговоров о поисках путей сотрудничества между Вашингтоном и Москвой по Ближнему Востоку. Русские на все лады повторяли такие выражения как «Друг моего врага необязательно мой друг» и «Ближний Восток — это не игра по принципу «кто кого». Поскольку ни та, ни другая сторона не выступала с конкретными предложениями, я вмешался и мягко предложил советско-американский запрет на экспорт оружия воюющим сторонам ирано-иракской войны, а также совместные действия с целью убедить другие страны последовать примеру СССР и США. Советская делегация не соизволила обсудить эту практическую идею.
Если мы проехали 8 000 километров для того, чтобы послушать пустые разглагольствования, то утешением для нас могло служить то, что мы напрямую пообщались с советским правящим классом, с теми избранными, кто пользуется благами несостоятельной системы. Примаков академик, принадлежащий к номенклатуре, которая получает высокие зарплаты, хорошие квартиры, дачи, посещает особые магазины и ездит за рубеж. Остальные советские участники семинара тоже были успешными людьми с привилегиями, но намного ниже по статусу. Эти различия проявлялись ежедневно во время обеда. Советские ученые обедали в неопрятном подвале здания, где проходила конференция; американцев отвозили в приятный, но скучный ресторан при отеле; а академика персональный шофер вез на лимузине в академию, где его предположительно ждало роскошное пиршество.
Безотрадная жизнь в Москве, становившаяся особенно мрачной с приближением зимнего солнцестояния, еще больше усиливала уныние от конференции. Дни стояли холодные и короткие, солнце вставало около 9 часов утра, а садилось в половине четвертого. Ездившие по городу машины были грязные. В магазинах было тоскливо и однообразно, а полки зачастую стояли пустые. Пища была тяжелая и однообразная.
Нас разместили в одном из лучших отелей города — «России», но это была огромная, серая и убогая гостиница. На каждом этаже была своя дежурная, этакая бой-баба, сидевшая у двери лифта и подозрительно наблюдавшая за нашими приходами и уходами. В номере лейка для душа должна была вставляться в держатель на стойке, но держатель был квадратной формы, а лейка круглая. Чтобы смыть воду в унитазе, надо было сначала приспособиться, дергая рычаг многократно и правильно. Туалетная бумага была похожа на газету, мыло напоминало моющее средство в прачечной, а полотенца были размером с носовой платок.
Я покидал семинар, очень недовольный своими коллегами. Мы послушно подчинились хозяевам, которые продиктовали условия конференции, не задавали трудные вопросы, не расспрашивали их подробно и с пристрастием, а трескучие фразы принимали за истину. Примаков оказался типичным советским хамом, попытавшимся запугать меня, причем в некоторой степени успешно.
В чем был смысл этого представления? Американцы наивно надеялись что-то узнать, Советы глупо надеялись их в чем-то убедить. Короче говоря, вся эта конференция оказалась полным провалом для обеих сторон.
Это была первая из четырех встреч, проведенных Растоу и Примаковым (остальные прошли в 1986, 1988 и 1990 годах). Как и следовало ожидать, меня больше не приглашали.
Хотя конференция не достигла ни одной из заявленных целей, я утешаю себя мыслью о том, что она добавила один крошечный кирпичик в здание западных контактов, немного приоткрыла глаза Советам и содействовала распаду Советского Союза, который произошел спустя семь лет.