Эмили Мэйтлис: Ваше королевское высочество, мы оказались в Букингемском дворце при крайне непривычных обстоятельствах. Как правило, мы с Вами говорим о Вашей работе и обязанностях, и мы перейдем к этой теме, но сегодня Вы захотели впервые выступить с заявлением. Почему Вы решились сейчас на этот разговор?
Принц Эндрю: Потому что не может быть подходящего времени для разговора о господине Эпштейне и обо всем, что с ним связано, а мы уже около полугода обсуждаем с программой «Ньюзнайт» (Newsnight) возможность какого-то разговора о моей работе, но, к сожалению, до сегодняшнего дня у нас просто не получалось совместить его ни с вашим, ни с моим расписанием. И, на самом деле, это очень хорошая возможность, и я рад, что смог сегодня с Вами встретиться.
— По Вашим словам, вся эта история восходит к Вашей дружбе с Джеффри Эпштейном (Jeffrey Epstein). Как завязалась эта дружба? Как вы познакомились?
— Нас познакомила его герлфренд в 1999 году, которая… Ну, мы с ней были знакомы со времен ее учебы в британском университете, и было бы в некотором роде преувеличением утверждать, что мы были близкими друзьями. То есть мы дружили, потому что вращались в одних и тех же кругах, и мне доводилось много раз ездить в Соединенные Штаты, но много времени я с ним не проводил.
Наверное, мы виделись один-два раза в год, максимум, быть может, раза три в год. И довольно часто, если я был в Соединенных Штатах, и у меня были там дела, а его не было в стране, он говорил: «Ты же можешь приехать и пожить в моем доме», а я отвечал: «Это очень любезно, я тебе очень благодарен».
Но было бы огромным преувеличением сказать, что он был очень, очень близким мне другом. Но он обладал невероятной способностью сводить вместе удивительных людей, и это я как раз запомнил. Знаете, когда ты приходишь на эти ужины и встречаешь ученых, политиков, людей из Организации Объединенных Наций. Я хочу сказать, это была космополитичная группа выдающихся людей Америки.
— Именно этим он притягивал к себе людей на тот момент?
— Да.
— И именно поэтому Вас… потому что в глазах общественного мнения Вы стали принцем-завсегдатаем вечеринок, это вас объединяло?
— Ну, я бы сказал, что и это является определенным преувеличением. Я не знаю, чем заслужил такое прозвище, потому что я не… Я никогда, на самом деле, не был завсегдатаем вечеринок. Я долгое время был холост в начале 1980-х годов, но, женившись, я был очень счастлив и никогда не испытывал необходимости ходить по вечеринкам, и, уж безусловно, визиты к Джеффри не были связаны с вечеринками, это совсем не так.
— Вы сказали, что не были очень близкими друзьями, но могли бы Вы охарактеризовать его как хорошего друга, доверяли ли Вы ему?
— Да, думаю, скорее всего, доверял, но опять же, я не вступаю в дружбу в стремлении получить что-то неподобающее, если Вы меня понимаете. Я легко контактирую с людьми, я хочу иметь возможность с ними общаться, они мне интересны, я хочу узнавать что-то новое, и Вы должны помнить, что я в тот момент заканчивал службу во флоте и в переходный период хотел расширить кругозор, потому что служба во флоте подразумевает определенную изоляцию, ведь ты постоянно находишься в море. А я тогда как раз должен был стать особым представителем [Великобритании] по международной торговле и инвестициям.
Поэтому я хотел побольше узнать о том, что происходит в мире международного бизнеса, это и была вторая причина моих визитов. А я получил возможность посещать Уолл-Стрит и другие места во время этих визитов, что было совершенно жизненно необходимо.
— Он тоже у Вас гостил: в 2000 году Эпштейна принимали в Виндзорском замке и в Сандрингеме, благодаря Вашему приглашению он оказался в самом сердце королевской семьи.
— Разумеется, по моему приглашению, а не по приглашению королевской семьи, но не забывайте, что ключевым звеном здесь была его любовница. Он был в некотором смысле «плюс один».
— Права ли я, полагая, что Вы устроили вечеринку в честь дня рождения подруги Эпштейна Гилейн Максуэлл (Ghislaine Maxwell) в Сандрингеме?
— Нет, это была просто охота.
— Охота.
— Самая обыкновенная, незатейливая охота в выходные.
— Но, когда он гостил в Виндзорском замке, в Сандрингеме, на охоте…
— Да, да.
— …нам теперь известно, что он уже тогда занимался принуждением молодых девушек к проституции.
— Теперь нам это известно, но в то время не было ни у меня, ни у кого-либо иного не было подозрений, что он этим занимается, и, безусловно, когда мы виделись с ним в Англии либо в Соединенных Штатах… нет, когда я виделся с ним в Соединенных Штатах или когда я останавливался в его домах в Соединенных Штатах, не было ничего, что указывало бы на эти его занятия, совершенно ничего. А если бы и было что-то, то не забывайте, что в то время я курировал кампанию «Full Stop» («Хватит!») Национального общества по борьбе с жестоким обращением с детьми, так что я был в курсе происходящего на тот момент в борьбе с эксплуатацией детьми и знал, на что надо было бы обратить внимание, но я никогда этого не замечал.
— То есть Вы бы могли заметить какую-то связь, потому что останавливались у него, неоднократно посещали его, гостили в его домах, и ничего не показалось Вам подозрительным…
— Ничего.
— …все это время.
— Ничего.
— Я хотела бы подчеркнуть, что Вы летали на его частном самолете.
— Да.
— Вы останавливались на принадлежащем ему острове.
— Да.
— Вы останавливались в его доме в Палм-Бич.
— Да.
— Вы бывали в доме Гилейн Максуэлл в Белгравии в Лондоне.
— Да.
— Итак, в мае 2006 года был выписан ордер на арест Эпштейна за растление малолетней.
— Да.
— В июле его пригласили в Виндзорский замок на 18-й день рождения Вашей дочери принцессы Беатрис. Зачем Вы это сделали?
— Потому что я приглашал Гилейн. Но, даже учитывая это, я не думаю, что в тот момент я… безусловно, я не знал, когда было отправлено приглашение о том, что происходило в Соединенных Штатах, и я не знал, пока об этом не стали писать СМИ, потому что сам он никогда об этом не упоминал.
— Он никогда не обсуждал с Вами того, что на его арест выписан ордер?
— Нет.
— То есть он пришел на праздник, зная, что полиция ведет расследование в отношении него.
— Ну, я не совсем уверен, это была полиция? Я не знаю, понимаете ли, в этом и заключается трудность, я правда не знаю.
— На тот момент это была полиция Палм-Бич.
— Я хочу сказать, я боюсь, понимаете ли, проблема состоит в том, что все это главным образом происходило в Соединенных Штатах, и я не имел к этому никакого отношения и ничего об этом не знал.
— В 2008 году его осудили за принуждение несовершеннолетней девушки к проституции, его приговорили к тюремному заключению, а он был Вашим другом. Как Вы к этому отнеслись?
— Ну, я прекратил общение с ним, после того как узнал, что в отношении него ведется расследование, и это было уже позже в 2006 году, и я не общался с ним до 2010 года. Так что это было такое событие, которое кто-то переживает, и нечто такое, о чем я весьма сожалею, что не могу быть…
— То есть никаких контактов?
— Никаких контактов.
— Когда он отбывал свой срок, вы не созванивались, не переписывались, ничего подобного?
— Нет, нет, нет.
— Его освободили в июле, а уже через несколько месяцев в декабре 2010 года Вы остановились в его особняке в Нью-Йорке. Почему? Почему Вы остановились в доме человека, осужденного за преступление сексуального характера?
— Да, я всегда… с тех самых пор, как это случилось, и с тех пор, как факт моего пребывания там стал достоянием широкой общественности, я задавался вопросом: почему я туда поехал? Что это был за поступок и правильно ли я поступил. Так вот я поехал туда с одной-единственной целью сообщить ему, что из-за его приговора стало недопустимо, чтобы нас видели вместе.
Разные люди давали мне противоположные рекомендации: поехать к нему и встретиться с ним или не ездить и не встречаться с ним. Но я сам принял это решение, потому что ситуация была серьезная, и мне казалось, что говорить об этом по телефону было бы трусостью. Я должен был поехать, увидеться с ним и поговорить с ним.
И я поехал, чтобы увидеться с ним, а в тот момент у меня было еще много других дел в Нью-Йорке, и у нас появилась возможность сходить прогуляться в парке, и так совпало, что нас сфотографировали как раз во время беседы, когда я говорил ему: «Понимаешь, на мой взгляд, из-за всего случившегося вряд ли было бы уместно продолжать наше общение». И по взаимному согласию во время этой прогулки в парке мы решили, что прекратим общение, и я уехал, кажется, на следующий день, и с того самого дня у меня не было с ним никаких контактов.
— Что он сказал Вам в ответ на слова о прекращении дружбы?
— Я бы сказал, что он отнесся к этому с пониманием, он не вдавался ни в какие подробности в ходе разговора о том, что я… что он делает, можно только сказать, что он подписал в каком-то виде досудебное соглашение о сотрудничестве, отсидел свой срок и продолжал свою жизнь, если вы понимаете, что я хочу сказать. И я сказал: «Да, но, боюсь, мне придется сказать, что, учитывая прикованное ко мне внимание, вряд ли это было бы мудрым шагом».
— Кто же порекомендовал Вам поехать к нему и сообщить о том, что Вы разрываете эти отношения? Исходила ли эта идея из дворца, участвовала ли в этом как-то ее величество королева?
— Нет, нет, нет. Эта идея исходила от… Было несколько человек, которые… например, некоторые люди из моих работников, кто-то из моих друзей и членов семьи, с кем я говорил. Но я сам принял это решение, я почувствовал, что должен показать лидерские качества. Я должен был поехать, увидеться с ним и сказать ему о прекращении отношений.
— Это было в декабре 2010 года.
— Да.
— Он устроил вечеринку в честь своего освобождения, и Вы были приглашены на нее в качестве почетного гостя.
— Нет, я не пошел туда. Ой, в 2010 году… в декабре это, конечно же, было вовсе не празднование его освобождения, потому что это был просто небольшой ужин, нас там было всего восемь-десять человек, кажется, за ужином. Если вечеринка и была, то я об этом ничего не знаю.
— Вы были приглашены на тот ужин в качестве почетного гостя.
— Ну, я был там, это был ужин, но не думаю, что это было так, как вы это называете. Но да, ладно, я был там на… Я был там на ужине, да.
— Я просто пытаюсь разобраться в этой ситуации, потому что, как Вы сказали, Вы поехали туда разорвать эти отношения, но при этом пробыли в его нью-йоркском особняке несколько дней. Я бы хотела спросить, сколько?
— Но у меня же были и другие дела, пока я был там.
— Но Вы остановились в доме…
— Да.
— …человека, осужденного за преступление сексуального характера.
— Это было просто удобное место для проживания. Я хочу сказать, я столько раз прокручивал это в голове. В конце концов, задним умом, безусловно, понимаешь, что это был совершенно неверный поступок. Но в тот момент, мне казалось, что это благородно и правильно. И я полностью признаю, что такое решение сформировалось у меня из-за моей склонности к излишнему благородству, но, как есть, так есть.
— И в этот период, в эти несколько дней очевидцы отметили, что большое количество юных девушек входили в дом и покидали его. Есть видеозапись с Эпштейном в окружении юных девушек, а Вы в это время жили в его доме и встречались с друзьями.
— Я никогда… Я хочу сказать, если они и были там, то я не принимал в этом никакого участия. Я ни разу их не видел. Я хочу сказать, понимаете, что его дом можно было бы назвать едва ли не вокзалом, если Вы понимаете, о чем я: потому что люди постоянно то входили туда, то выходили.
Чем они там занимались и почему они там были, к этому я не имею никакого отношения. Поэтому, боюсь, я не могу это никак прокомментировать, потому что я правда не знаю.
— В числе гостей был также литературный агент Джон Брокман (John Brockman). Он рассказал, что видел Вас там в тот момент, когда молодая русская женщина делала Вам массаж ступней, это имело место?
— Нет.
— Вы совершенно в этом уверены или не можете вспомнить?
— Да, я совершенно уверен.
— Значит, утверждение Джона Брокмана — ложь?
— Я бы не… Я бы не… Я не знаком с господином Брокманом, так что я не знаю о чем он говорит.
— Но массаж ступней русская девушка в доме Джеффри Эпштейна точно делала не Вам?
— Нет.
— Это довольно странный способ порвать дружеские отношения — четырехдневная вечеринка с ужином. Это весьма необычный способ разорвать дружбу.
— Это трудно… это очень жестко сформулировано, да, вы совершенно правы. Но дело в том, что я виделся с ним всего лишь… только на ужине, во время прогулки в парке и, наверное, просто мимоходом в доме.
— Давайте вернемся к той прогулке в Центральном парке, которая попала в объективы. Ваши друзья полагают, что Эпштейн хотел, чтобы вашу прогулку сфотографировали, возможно, он даже это подстроил. Вас не беспокоит, что Вас использовали?
— Опять же, появившаяся после его самоубийства информация, заставила нас переоценить ту прогулку в парке. Мы не видим никаких доказательств, ни мои сотрудники, ни моя команда, ни я не можем найти никаких доказательств, что он это организовал. Понимаете, на это можно взглянуть с самых разных сторон. Дело в том, что кто-то сделал эту фотографию очень умело, и это не был, насколько я помню и насколько помнят мои охранники, кто-то из присутствовавших или находившихся рядом, потому что рядом было много охранников.
Я хочу сказать, что на фотографии повсюду видны охранники. И он бы мог это сделать, но….
— Да, мой вопрос скорее состоял в следующем: не кажется ли Вам, что Вы были частью реабилитации Эпштейна в глазах общественности?
— Ах… Нет, это может показаться странным, но нет. Я хочу сказать, если бы он был… если бы он делал… Если та фотография была сделана с такой целью, то это не… это несопоставимо с тем, кто произошло на самом деле.
— Почему же Вы не объявили об этом разрыве, как только Вы это поняли? Почему Вы не объяснили свой поступок перед широкой общественностью? Вы беспокоились, что у него есть что-то, что могло бы Вас скомпрометировать?
— Нет, нет.
— Вы сожалеете о той поездке?
— Да.
— Сожалеете ли Вы о том, что вообще дружили с Эпштейном?
— Сейчас — все еще нет, и причина состоит в том, что те люди, с которыми я познакомился и возможность нового опыта, которую я получил как рядом с ним, так и благодаря ему, были действительно весьма полезны. Он сам — нет, потому что мы не были настолько близки, как можно было бы предположить, мы были не очень близки. Поэтому, я хочу сказать, да, я ездил к нему и останавливался в его доме, но все это — из-за его подруги, а не из-за него.
— Тот визит в декабре 2010 года был вашей единственной встречей с ним после его приговора?
— Да, да.
— Виделись ли Вы с ним и говорили ли Вы с ним потом снова?
— Нет.
— Значит, с тех пор ни разу?
— Нет, это было… занятно, в 2010 году была последняя встреча, потому что я поехал… ну, во-первых, я должен был убедиться, что, если я поеду и встречусь с ним, я должен был убедиться, что после его освобождения пройдет достаточное время. Я не хотел делать это второпях, я должен был поехать и встретиться с ним, я должен был с ним поговорить.
— И остановиться у него, остановиться в доме человека, осужденного за преступление сексуального характера?
— Я бы легко мог уехать и остановиться в любом другом месте, но исключительно удобная возможность поговорить с человеком была… Я хочу сказать, что он никогда не сидел на месте. Поэтому изыскать возможность поговорить с ним в течение какого-то продолжительного времени, чтобы сказать: смотри, вот причины, по которым я не собираюсь… что и произошло на той прогулке.
— В июле этого года Эпштейн был арестован по обвинению в сутенерстве и эксплуатации нескольких десятков несовершеннолетних девочек. Одна из истиц по делу Эпштейна Вирджиния Робертс (Virginia Roberts)…
— Да.
— …выдвинула обвинения против Вас. По ее словам, она познакомилась с Вами в 2001 году, ужинала с Вами и танцевала с Вами в ночном клубе «Трэмп» в Лондоне. Далее она занималась с Вами сексом в принадлежащем Вашей подруге Гилейн Максуэлл доме в Белгравии. Что Вы на это скажете?
— Я не помню, чтобы когда-либо встречал эту даму, ни разу.
— Вы не помните, что Вы с ней встречались?
— Нет.
— По ее словам, она познакомилась с Вами в 2001 году, ужинала с Вами, танцевала с Вами, Вы покупали ей напитки, были с ней в ночном клубе «Трэмп» в Лондоне, а потом у нее был с Вами секс в принадлежащем Гилейн Максуэлл доме в Белгравии.
— Этого не было.
— Вы ее помните?
— Нет, я не помню никаких наших встреч, я почти, на самом деле, я убежден, что я никогда не был с ней в «Трэмпе». В этой истории многое не сходится, например, то, что я не знаю, где в «Трэмпе» находится бар. Я не пью и вряд ли хоть раз покупал напитки в «Трэмпе», когда там бывал.
— Вы помните, как танцевали в «Трэмпе»?
— Нет, этого не могло быть, потому что в тот день, о котором идет речь, я был дома с детьми.
— Вы знаете, что были дома с детьми, этот вечер Вам чем-то запомнился?
— Как раз в тот день, как мы теперь понимаем, это было 10 марта, я был дома, я был с детьми, и я повел Беатрис в «Пицца Экспресс» в Уокинге на праздник, это было, наверное около четырех или пяти часов дня. А потом, поскольку герцогиня была в отъезде, у нас действует в семье простое правило, что, когда один из нас уезжает, второй остается дома. Я на тот момент как раз был в увольнении после службы в Королевском флоте, поэтому я был дома.
— Почему Вам так детально это запомнилось? Почему Вы запомнили посещение дня рождения в «Пицца Экспресс» и проведенный дома вечер?
— Потому что посещение «Пиццы Экспресс» в Уокинге — событие для меня необычное, весьма необычное. Я никогда не был… Я бывал в Уокинге всего пару раз и удивительно отчетливо это помню. Как только мне кто-то об этом напоминал, я говорил: «Ах, да, я это помню». Но я не помню, что когда-либо встречал или находился в компании или в присутствии…
— Значит, Вы абсолютно уверены, что были дома 10 марта?
— Да.
— Она очень детально описала тот вечер и как танцевала с Вами.
— Нет.
— И что Вы обильно потели, и она пошла потом принимать ванну.
— В том, что касается пота, есть небольшая нестыковка, потому что у меня есть одна физиологическая особенность организма: я не потею или не потел в то время, и это было… было… да, я не потел в то время, потому что перенес, я бы сказал, избыточную выработку адреналина в Фолклендской войне, когда я был ранен и просто… я просто почти не мог потеть. И только благодаря тому, что совсем недавно я прошел через ряд процедур, эта способность вновь постепенно ко мне возвращается. Поэтому боюсь, мне придется сказать, что есть медицинский факт, говорящий о том, что я этого не делал, поэтому…
— Существует ли возможность, что Вы встречались с Вирджинией Робертс, ужинали с ней, танцевали с ней в «Трэмпе» и занимались с ней сексом в какой-либо другой день?
— Нет.
— Вы помните, чтобы хотя бы раз встречали ее?
— Нет.
— Вы знаете, что не встречали ее, или просто не помните, что встречали ее?
— Нет, я… Я не знаю, встречал ли я ее, но нет, я не помню, что встречал ее.
— Потому что она предельно конкретно описала, как танцевала с Вами в «Трэмпе». Она описала, как познакомилась с Вами, это была встреча 17-летней девочки со старшим представителем королевской семьи.
— Этого никогда не было.
— Она предоставила фотографию, где вы изображены вместе.
— Да, да.
— Где Вы обнимаете ее за талию.
— Да.
— Вы видели эту фотографию?
— Да, я видел эту фотографию.
— Как Вы это объясните?
— Я не могу, потому что я не… у меня нет… опять же, я совершенно не помню, чтобы кто-то делал подобную фотографию.
— Вы узнаете себя на этой фотографии?
— Да, довольно трудно себя не узнать.
— Ваши друзья выдвинули предположение, что эта фотография — фальшивка.
— Я думаю, она… исходя из проведенных нами расследований, нельзя доказать, является эта фотография фотомонтажом или нет, потому что это снимок сделанный с фотографии, которую пересняли с другой фотографии. Поэтому очень трудно найти доказательства этому, но я не помню, как снимали это фото.
— Но существует вероятность, что это были Вы, и что это Ваша рука обнимает ее за талию?
— Это я, но, моя ли это рука и именно так ли я… но я не… Я просто не помню, чтобы кто-то делал такую фотографию.
— Мир сейчас увидел фотографию, предоставленную Вирджинией Робертс, которую сделал Эпштейн, как мы понимаем, в доме Гилейн Максуэлл.
— Здесь и кроется проблема: я ни разу в жизни не видел Эпштейна с фотокамерой.
— Думаю, это был фотоаппарат Вирджинии Робертс. Как она сказала, это был маленький фотоаппарат «Кодак», который она дала Эпштейну, и он сделал снимок, на котором Вы обнимаете ее за талию.
— Послушайте, я не помню, не помню, чтобы кто-то вообще меня фотографировал. Я не помню, чтобы я поднимался на верхний этаж этого дома, а это фото сделано на верхнем этаже, и я не совсем уверен, что… Я хочу сказать, что… да, я бы сказал, что это якобы я на этой… на этой фотографии, но я не могу… мы не можем быть уверены, моя ли это рука обнимает ее за какую-то часть тела слева… с левой стороны.
— Вы считаете, что…
— Потому что я не помню, чтобы кто-либо вообще делал подобный снимок.
— Так зачем кому-то понадобилось бы вставлять чужую руку? Вы считаете, что рядом с ней на фотографии изображены Вы.
— Это определенно я, это моя фотография, это не фотография… не думаю, что эта фотография сделана в Лондоне, потому что, когда я выхожу куда-нибудь… когда я выхожу куда-нибудь в Лондоне, я надеваю галстук и костюм. А это можно скорее назвать моей одеждой для путешествий, я надеваю ее, если еду… если еду за границу. Существует… У меня есть множество фотографий, где я одет в такую… в такие вещи, но не там.
— Простите, я бы просто хотела уточнить: по-Вашему, эта фотография является подделкой?
— Никто не может доказать, было ли это фото подвергнуто обработке, но я не помню, чтобы кто-то делал этот снимок.
— И не помните, как обнимали…
— Нет.
— …эту девушку за талию в доме Гилейн Максуэлл при любых обстоятельствах, даже если это было не 10 марта?
— Мне ужасно жаль, но когда я, как член королевской семьи, фотографируюсь, а делаю я это очень и очень редко, то, как бы то ни было, я не обнимаю людей и не проявляю публично признаков расположения, я так себя не веду. Вот лучшее объяснение, которое я Вам могу дать, и боюсь, что я не верю, что данная фотография была сделана так, как это представляется.
— Почему бы людям не поверить, что вы были там с ней той ночью?
— Простите, почему бы…?
— Я просто пытаюсь разобраться, ведь есть фото внутри дома Гилейн Максвелл (Ghislaine Maxwell, помощница миллиардера Джеффри Эпштейна, — прим. перев.), сама Гилейн там на заднем плане. Так почему бы людям не поверить, что вы были с ней там той ночью?
— Я допускаю, что людям может захотеться в это поверить, но фото было снято на втором этаже, а я, насколько я помню, никогда не поднимался на второй этаж дома Гилейн.
— Вы уверены в этом?
— Да, потому что ведь столовая и другие комнаты, где я был, — все это было на первом этаже, прямо по коридору… Так что не припомню, чтобы я вообще поднимался наверх. Я теряюсь в догадках, как можно объяснить именно эту фотографию. Если оригинал был бы в нашем распоряжении, возможно, мы смогли бы разрешить эту загадку, но я не могу…
— И вы можете однозначно утверждать, что не помните, было ли вообще все это: вы познакомились с Вирджинией Робертс (Virginia Roberts), поужинали с ней, потанцевали в клубе «Трэмп», а потом занялись сексом в спальне дома где-то в Белгрейвии (вблизи Белгрейв-сквер находится один из самых дорогих, роскошных кварталов Лондона — прим. перев.)?
— Я могу абсолютно однозначно сказать вам, что такого никогда не было.
— Можете ли вы вспомнить, чтобы у вас с Вирджинией Робертс был половой контакт, в то время или когда-либо еще?
— Нет, вообще никакого [контакта].
— Дело в том, что в своих официальных судебных показаниях в 2015 году она заявила, что у вас с ней три раза был секс. Она сказала это безо всяких колебаний. Первый раз, по ее словам, был в Лондоне, когда ее вам передали в рамках секс-траффика, второй — в особняке Эпштейна в Нью-Йорке.
— Речь идет об апреле, я полагаю. Я прав?
— Она сказала, что это было около месяца спустя.
— Да, думаю, что дата, которая у нас есть, — по ней можно определить, что я был в Бостоне, или я был в Нью-Йорке за день до этого на ужине в [благотворительной образовательной организации]"Аутворд Баунд Траст" (Outward Bound Trust), а потом, на следующий день, улетел в Бостон. А в день, когда, по ее словам, это произошло, к моменту моего возвращения из Бостона они уже отправились на остров. Так что не думаю, что это вообще могло произойти.
— Там была свидетельница, Джоанна Сьёберг (Johanna Sjoberg), которая говорит, что вы все-таки посещали особняк в том месяце.
— Скорее всего так и было, что самое странное, я гостил у… по работе я остановился у генерального консула [Великобритании], который живет дальше по этой улице, на 5-й [авеню], так что я не… я не останавливался там. Возможно, заходил в гости, но нет — но я точно, точно, совершенно точно ничего подобного не делал.
— Ведь в официальных показаниях 2015 года она заявила, что трижды занималась с вами сексом. Один раз — в доме в Лондоне, когда ее купили для вас, и привезли в дом Максвелл.
— Так…
— Один раз — в Нью-Йорке, около месяца спустя, в особняке Эпштейна. И один раз — на его собственном острове, вместе с семью или восемью другими девушками.
— Нет.
— Вы отрицаете все эти случаи?
— Все, я однозначно отрицаю все эти случаи.
— Зачем же ей говорить все это?
— Мы тоже не можем этого понять, у меня нет ни малейшего представления.
— Она сделала эти заявления под присягой, в суде США.
— Хм…
— Вы хотите сказать, что не верите ей, что она лжет?
— На этот вопрос очень трудно ответить, потому что я не могу знать, чего она добивается, но я вам четко могу сказать: не помню, чтобы я вообще был с ней знаком. Я не помню, чтобы кто-то делал это фото, и я последовательно и очень много раз уже заявлял: у нас с ней никогда не было полового контакта какого-либо рода.
— Она говорила о вас в августе этого года у здания суда. Она сказала, цитирую: «Он точно знает, что он сделал, и, я надеюсь, он во всем сознается».
— Мой ответ такой: ничего этого не было.
— Если Вирджиния Робертс смотрит это интервью, что вы хотели бы ей передать?
— Мне нечего ей передать, потому что мне приходится быть толстокожим. Если кто-то будет делать подобного рода заявления, мне нужно быть толстокожим и справляться с этой ситуацией. Хотя ничего, о чем она говорит, просто не было.
— К слову, могло ли вообще случиться такое, что вы занимались сексом с этой девушкой или другими девушками, которых Джеффри Эпштейн покупал в какой-либо из своих домов?
— Нет! И давайте не будем чересчур деликатны: если ты мужчина, то заняться сексом с кем-то — это значит совершить определенное намеренное действие. Так вот, намеренные действия очень трудно напрочь забыть. Даже если ты стараешься забыть такое действие — это просто не получается. А я не помню ровным счетом ничего. Я не могу [вспомнить], я буквально ломаю себе голову, думая об этом… Когда эти обвинения только появились, я подумал — это как-то странно, но я этого точно не припомню. Потом я все думал и думал об этом снова, но нет, ничего подобного. Этого просто никогда не было.
— Человек, который был нанят присматривать за домом Эпштейна, тоже заявил в официальных показаниях в Суде Флориды, что вы бывали в доме в Палм Бич около четырех раз в году, и вам каждый день делали массаж.
— Четыре раза в году?
— Так он сказал в своих официальных показаниях в суде штата Флорида.
— Нет.
— Я просто хочу понять: оглядываясь назад, вы можете предположить, что услуги массажа вам оказывал кто-то, кто стал жертвой торговли людьми или сексуальной эксплуатации со стороны Эпштейна?
— Нет, не думаю… В смысле, точно нет, точно нет — и я не бывал у него в Палм Бич три или четыре раза в году, совершенно точно нет.
— Сколько раз навскидку вы там бывали?
— Всего? Может быть, раза четыре, наверное, за все время, что мы были с ним знакомы. На самом деле, это было именно то место… если вы понимаете, о чем я, он в этом доме бывал чаще, чем в других… в других местах, где я бывал.
— То есть, там его обычно можно было найти?
— Но это бывало обычно не потому, что я собирался… Я обычно ненадолго приезжал и потом ехал еще куда-то, это мог быть один день, только и всего.
— Вы говорили в своем заявлении из [Букингемского] дворца, что никогда не замечали, не подозревали и не становились свидетелем какого-либо подозрительного поведения.
— Да, да.
— Юристы Вирджинии Робертс говорят: «Невозможно было проводить время с Эпштейном и не знать, что происходит». Вы не могли проводить время с Эпштейном и не знать, что происходит.
— Если вы человек вроде меня, люди [в вашем присутствии] ведут себя немного иначе. Вы бы не… начнем с того, что я не пытался рассмотреть, найти это самое [подозрительное поведение], вот в чем все дело. На моем месте, если бы вы пытались что-то такое обнаружить, то вы, может, и смогли бы это сделать, обладая даром «взгляда в прошлое» и как следует все проанализировав. Вы могли бы подумать: а было ли все на самом деле так, или я совершенно неправильно все понял? Но люди с моим положением в такие места не ходят. И они не гостят у людей, чтобы высматривать подобное.
— «Невозможно было проводить с ним время, — вот как они сказали, — невозможно было проводить с ним время и не знать».
— Есть еще и другой аспект, он заключается в том… в том, что я живу в таком учреждении, как Букингемский дворец, в котором полно сотрудников, которые все время ходят туда-сюда. Не хочу, чтобы показалось, будто я высокомерен, но ведь и в доме Эпштейна было много людей, которые туда-сюда ходили. Насколько я понимаю, это была его прислуга, его сотрудники, которые работали на него, делали что-то… как бы то ни было, я общался с ними, если хотите, на уровне «доброе утро, здравствуйте», но я не говорил с ними, если вы понимаете, о чем я, на разные другие темы. Я не расспрашивал, что они там делают, как туда попали, что вообще происходит.
— Но вы бы заметили, если бы по Букингемскому дворцу разгуливали сотни несовершеннолетних девочек, не правда ли?
— Господи… простите, конечно, но нельзя было бы не заметить, если бы в доме Джеффри были сотни несовершеннолетних девочек. Не было их там, по крайней мере, при мне. Потом, он же мог изменить своим привычкам, чтобы это не бросилось мне в глаза, чтобы я не… Я хочу сказать, это… Вы вынуждаете меня рассуждать о том, что мне попросту неизвестно.
— Вы, кажется, совершенно уверены, что говорите правду, готовы ли вы дать официальные показания под присягой, если вас попросят?
— Я такой же человек, как все, и консультируюсь с юристом, прежде чем идти на такой шаг. Но если уж до этого дойдет, и юрист посоветует мне так поступить, моим долгом будет это сделать.
— Ведь вы же говорили, что на многие вопросы нет ответов, и все, кого это коснулось, хотят, чтобы дело наконец закрыли, и вы могли бы этому поспособствовать.
— Если бы… сложились подходящие обстоятельства, да, я бы это сделал, ведь я так же, как и остальные, заинтересован в прекращении этого дела. Несомненно, происходили странные и неприятные вещи. Но, боюсь, я не тот человек, который мог бы пролить на это свет, по целому ряду причин — в частности, я не так уж долго там находился.
А если вы приезжаете не день-два, то таким людям, я думаю, не составит труда припрятать то, чем они занимаются, на это время, а потом, когда вы уедете, продолжить.
— Юристы Вирджинии Робертс, ее команда, говорят, что просили вас сделать заявление в суде. Идет расследование ФБР, готовы ли вы добровольно сделать такое заявление?
— Опять же, я связан тем, что мне говорят мои юристы-советники… тем, что советуют мои юрисконсульты.
— Эпштейн был найден мертвым.
— Верно.
— В тюрьме.
— Да.
— В августе этого года.
— Да.
— Как вы отреагировали, узнав о его смерти?
— Шок.
— Некоторые думают, что это не самоубийство.
— Опять же, я не тот человек, который может дать ответ на этот вопрос. Кажется, весь спор касается шейного позвонка, и того, был бы он сломан в случае самоубийства, или что-то в этом роде. Но я, боюсь, не эксперт, я полагаюсь на слова судмедэксперта, а раз он установил, что это было самоубийство, то…
— Он мертв, а его девушка Гиллейн Максвелл, ваша давняя подруга, по словам жертв, была сообщницей в его делишках.
— В этом моменте я вам ничем не могу помочь, потому что я понятия не имею об этом.
— Вы думаете, ей нужно ответить на некоторые вопросы о ее роли во всем этом?
— В том же самом смысле, что и мне нужно ответить на вопросы о том, что я делал, и, как я уже говорил, я туда пошел, чтобы… мне кажется достойным сказать ему: «Послушай, ты был осужден, для меня неприемлемо, чтобы нас видели вместе». Но, к несчастью, кто-то в этот момент стоял там с фотоаппаратом и заснял нас. Это одна из немногих фотографий, на которых мы вместе, но это… это была именно такая ситуация.
Если есть какие-то вопросы, на которые должна ответить Гилейн, это ее проблемы. Боюсь, я не в том положении, чтобы так или иначе это комментировать.
— Когда вы в последний раз с ней общались?
— Как ни странно, но это было в этом году, весной или летом.
— По какому поводу?
— Она тут организовывала какой-то митинг.
— И это несмотря на то, что его в тот момент арестовали и предъявили обвинения в торговле сексуальными услугами?
— Нет-нет-нет, это было… думаю, ранней весной, задолго до… ведь его когда арестовали?
— В июле.
— Нет, это было раньше, не в июле.
— И это была ваша последняя встреча?
— Да, да.
— Вы вообще обсуждали Эпштейна?
— Нет, на самом деле, как ни странно, совсем не обсуждали, нечего там было обсуждать, потому что в новостях его не показывали, знаете ли, просто… мы просто оставили это позади.
— Хочу обсудить с вами, как вы теперь намерены оставить все позади.
— Что ж, хорошо.
— Эпштейн мертв.
— Да.
— Теперь женщины дают показания.
— Вполне справедливо.
— И что же вы теперь собираетесь делать дальше?
— Ну, это любопытная постановка вопроса. Я продолжаю заниматься своими делами. Есть несколько проектов, которыми я занимаюсь с 2011 года, очень хорошо организованных, очень успешных, так что я продолжаю жить дальше и стараюсь делать еще лучше то, чем и так занимался.
— Интересно, как все это повлияло на ваших близких? Ведь у вас тоже есть дочери.
— Это, я бы сказал, очень постоянная и очень болезненная тема для моей семьи. Мы все знали его и, думаю, если бы мы вообще поговорили об этом… у всех у нас остался такой осадок — что же такое с ним случилось, как он до всего этого дошел, что он делал, как он мог?
Это были просто постоянные терзания. То есть, впервые все всплыло в 2011 году, и это стало неожиданностью для всех нас, потому что фотографии появились не в то же самое время, что я там был, и мы как бы недоумевали, что же вообще происходит, и в семейном кругу мы обсуждали это.
И затем, в 2015 году, когда были выдвинуты официальные обвинения, было что-то вроде… было что-то вроде… речь о самых близких родственниках, не о более широком семейном кругу. Более широкий круг родных поддерживал нас, как мог, а вот ближайшие родственники не могли понять, что все это значит? И мы все просто растерялись, просто…
— Нанес ли этот эпизод ущерб королевской семье и Ее Величеству королеве?
— Не думаю, что он наносит какой-либо ущерб королеве, зато он нанес ущерб лично мне. Когда речь заходит обо мне, эта история начинает работать по схеме «капля камень точит», понимаете, люди все время допытываются, что же там было. Если бы в моих силах было дать на эти вопросы какие-то другие, более толковые ответы, и это помогло бы подвести дело к развязке — я бы с радостью это сделал, но, боюсь, я не могу. Просто я не способен это сделать, ведь я нахожусь в не меньшем неведении, что и другие люди.
— Как вы собираетесь заново наладить связи с общественностью?
— Это как раз то, чем я сейчас занимаюсь. Я как раз собираюсь продолжать сотрудничать с инициативой «Питч» (Pitch), а также с инициативой «ИДЕЯ» (iDEA) и заниматься теми проектами, в которые верю. Я не из тех, кому только дай посоревноваться с кем-нибудь. Я предпочитаю сотрудничество с другими людьми.
Поэтому я хочу, чтобы люди работали вместе, чтобы найти решение более масштабной проблемы. И поэтому у меня есть люди, которые работают в команде, особенно в сфере образования, а также в сфере государственного управления. Они занимаются тем, чтобы сплотить людей, чтобы мы все вместе двигали дела вперед, толкая в одном направлении. И вот «ИДЕЯ» как раз это иделает.
Мы работаем уже два года, 3,5 миллиона человек получили наши значки. У нас полмиллиона, или чуть более полумиллиона молодых людей пользуются сервисом, и дайте-как подумать, что еще у нас есть… Проект рассчитан на детей от 7 до 14 лет в Соединенном Королевстве, и оказывается, что в нем участвуют люди от 5 до 95 по всему миру, сейчас он работает в 100 странах. Таким образом, мы сейчас наверстываем упущенное…
— Я знаю, что наше время скоро истечет, и нам нужно закончить разговор. Сегодня вы отвечали на очень болезненные вопросы. Никогда еще не было подобного интервью, интересно, что это говорит нам о том, как королевская семья сейчас реагирует на такие трудные ситуации? Изменилось ли все кардинальным образом?
— Я думаю, что проблема, с которой я… мы столкнулись в XXI веке, это социальные сети. Есть целый ряд вещей, с которыми вы сталкиваетесь сегодня и не могли столкнуться еще 25 лет назад, потому что существовали только печатные СМИ. И я думаю, что в некотором смысле нужно быть толстокожим, хотя я сам по себе не сторонник открытой конфронтации.
Я бы предпочел иметь возможность решать все каким-то разумным способом. И поэтому то, что я решился прийти сюда и поговорить об этих вещах, это практически… это практически вопрос моего психического здоровья в том смысле, что это мучило меня в течение многих лет. Я знаю, что я в свое время вынес неверное суждение о человеке и принял неправильное решение. Но я вынес это неверное суждение и принял это неверное решение по причинам, которые считаю коренным образом правильными. А именно для того, чтобы сказать этому человеку: «Я больше не смогу видеться с вами», и действительно, с того дня, я никогда с ним не общался.
Последующие обвинения я бы назвал неожиданными, шокирующими и выбивающими из колеи. Но ведь это… я хочу сказать, ведь в Интернете полно такого, в свободном доступе полно вещей, про которые мы думаем: «Ого, неужели [это про меня]»? Но того, что утверждается про меня, просто никогда не было.
— Вы говорили о толстой коже, интересно, а вы чувствуете вину, стыд или сожалению по поводу вашего поведения и вашей дружбы с Эпштейном?
— Что касается г-на Эпштейна, было неверным решением — поехать и встретиться с ним в 2010 году. Что касается нашего с ним общения, я извлек из него только пользу в тех сферах, которые, я бы сказал, не имеют ничего общего с тем, что мы сегодня обсуждаем.
По большому счету, мог ли я в принципе избежать встречи с ним? Наверное, нет, и из-за моей дружбы с Гилейн, было… было неизбежно, что мы встретились. Сожалею ли я о том факте, что он явно повел себя не самым достойным образом? Да.
— Не самым достойным? Он был насильником и преступником.
— Да, простите, я стараюсь быть вежливым, выражаться деликатно. Да, он совершал преступления на сексуальной почве. Но нет… Хорошо ли я поступил, что дружил с ним? В то время, с учетом того, что это было за несколько лет до того, как ему были предъявлены обвинения в преступлениях, совершенных на сексуальной почве. Думаю, тогда в этом ничего плохого не было, беда в том, что когда ему предъявили обвинения…
— Вы продолжили с ним общаться.
— Я продолжил с ним общаться и это… это самое, за что я каждый день себя пинаю,- потому что это был неподобающий поступок для члена королевской семьи, а мы стараемся придерживаться самых высоких стандартов поведения, а я всех подвел, вот и все.
— Это было чрезвычайно редкое интервью, возможно, вы больше не будете высказываться на эту тему, есть ли что-то, что вы не успели сказать, и хотите добавить сейчас?
— Нет, я так не думаю. Думаю, вы вытащили практически все, что требовалось, и я на самом деле благодарен вам за возможность обсудить все это с вами. Возможность, которую вы мне предоставили.
— Ваше Высочество, спасибо вам.
— Благодарю вас!