Музыкант Jah Khalib: В Москве я увидел что-то фальшивое. Плюс там невероятно хитрые девушки. Я переехал в Киев (Гордон, Украина)

Гордон: Баха, добрый вечер!

Jah Khalib: Добрый!

— Очень рад, что мы встречаемся в Киеве. У меня дебют, можете поздравить: я еще никогда не брал интервью у столь ярких представителей молодежной музыки.

— Хорошо, что Вы меня относите к молодому поколению. Потому что мы уже старички. Но — классно. Я видел Ваш недавний выпуск с Кошевым, это классно. Вы давно ничего не выпускали.

— Вы — Бахтияр Гусейнович Мамедов. Почему Jah Khalib?

— (Задумался). Как-то многое в жизни у меня происходит бессознательно. Как будто кто-то сквозь меня это все делает. В какой-то момент я «на шару», если можно так сказать, так себя назвал. Почему, допустим, мне нравится приставка Jah? У многих это ассоциируется с курением травы, растаманами, растафарианцами. Но мало кто знает историю, что это был великий африканский правитель, Джа Растафари, которого в дальнейшем люди возвели в лик бога. Это приставка чего-то божественного, сильного, что бессознательно засело в моем никнейме. Я только сейчас начал понимать, что оно мне помогает в работе. Как корабль называешь, так он и плывет. А Khalib… Мне кажется, это просто «шух-х-х», нечто из ниоткуда.

— То есть эти два слова пришли внезапно, спонтанно?

— Совершенно. Мне было лет 12 или 13. Со временем я начал изучать личность Джа Растафари. Он был правителем, не применявшим агрессии в своих стратегиях. Он решал все вопросы мирно, хитро, никогда не прибегал к инструментам hard power.

— Вы такой же — мирный, но хитрый?

— Хитрый, согласен (улыбается), но мирный. Для меня люди делятся на две категории: ушлые и хитрые. Хитрый тебя обманет, но так, что ты еще будешь рад после этого.

— А ушлый — тот, у кого есть уши?

(Улыбаются).

— Это тот, кто сделает подло, и ты будешь всю жизнь его проклинать.

— Вы родились в Алматы. Я был там несколько раз. Замечательный, теплый город для жизни.

— Для жизни, но не для работы.

— Вы любите Алматы?

— Безумно. Я часто сравниваю Алматы с Питером. Многие говорят, что это культурная столица. Нет!

— «В Питере — пить!»

— И это тоже. Во-вторых, там люди по-особому любят свой город. И у нас люди могут жить где угодно, но все равно возвращаются в Алматы, говорят, что Алматы — самый лучший город. Для меня — аналогично. Но жить там я не могу сейчас, потому что там нет режима работы. Там невозможно работать!

— Только отдыхать, да?

— Недавно у нас был тур в Казахстане, и я привез друзей из Киева в Алматы, они впервые там побывали. Спрашивают: «Почему везде одни рестораны?» Вы же помните, там ресторан на ресторане.

— (Кивает). И чем выше, тем рестораны лучше.

— Да. Все отдыхают, никто никуда не торопится. После жизни в Москве, побывав в Европе, я приезжаю в Алматы и думаю: «Почему все так медленно?» У меня там родительский дом в горах. Приезжаю туда, открываю окно и просто дышу горным воздухом. Чтобы неторопливо отдыхать, это идеальный город.

— У каждого любой город связан с какими-то ассоциациями. Мой папа в детстве был в эвакуации в Алма-Ате. Говорил: «Алма-Ата — это яблоки». А у Вас какая первая ассоциация возникает?

— Друзья, скверы, парки. Я как бы между поколением 90-х и новым, которое называют «Пепси». Мы застали и старшаков во дворах, были понятия.

— Правильные?

— Думаю, правильные, справедливые. Не те неадекватные, бандитские, которые пропагандируют сейчас, а нормальные понятия. Не обижай слабых, отвечай за слова. Мы застали момент, когда компьютеры начали появляться, игры, зарождение технического прогресса захватили. Мы были современным поколением, но при этом постоянно проводили время на улице, сколько себя помню. У нас рядом с домом был сквер и спортинтернат. Мы постоянно там с пацанами… В Алматы все дворы делятся по названиям, по районам. Ертек, Ямайка… Были дворы, куда нельзя было заходить. Если зайдешь — там тебя «качнут», нужно аккуратней. Были дворы, которые дружат с твоим двором, туда можно заходить.

— Вы заходили во дворы, где можно было нарваться на легкое «качание»?

— Подумаю… Нет!

— Ну да, что я, дурной, что ли?

— Нет, просто наш двор, Вторма… Я жил во дворе, который назывался Шагай, но тусовался во дворе Вторма. У нас старшаки были заряженные, они всех в округе поставили нормально, можно было двигаться. Но если что-то возникало… Были драки. Не такие, конечно, страшные, как в 90-е. Мой старший брат застал самые жестокие моменты. И ножевые были, и выстрелы. Драки почти каждый день. Но драки на кулаках, толпа на толпу — у нас не было. Все уже утихало, но еще чуть-чуть оставалось. И хорошо, что в такой мере, что мы не выросли отморозками. Я смотрю на своего старшего брата… Он не понимает, где находится. Для меня дети и подростки 90-х — реально потерянное поколение. Те, которым тогда было лет 25-30, чуть-чуть уже сформировались, в то время нарубили лавандосика — и у них все хорошо.

— Легкого?

— Кто легкого, а кто и хорошего.

(Улыбаются).

Кто-то во власти уже. А вот подростки… Мой брат еще и боксом занимался, чтобы за себя постоять. Они застали очень тяжелый период. В Алматы восточные люди. Казахстан — восточная часть мира. Ребята горячие. Помню, мне было шесть лет, брат приходил домой, его вечно приходилось латать, бинты завязывать.

— Какая у Вас разница в возрасте с братом?

— 12 лет.

— Где он сейчас живет?

— В Алматы, в своей квартире.

— Устроенный?

— Живет сам по себе, работает. Как мне описать брата? Он очень умный парень. Его зовут Санжар. Закончил школу с золотой медалью, закончил университет с красным дипломом. Невероятно умный, он знает все, может книгу за ночь прочитать. Есть категория людей — гении, которым жизнь неинтересна.

— Потому что он все про нее знает?

— Да. И ему настолько все равно… Все моменты, карьерный рост… Он работает, читает книги — вот и все, вся его жизнь.

— Вы ему финансово помогаете?

— Я помогаю всей семье.

— Брат один, да?

— Это сводный брат, от маминого первого брака. Есть еще сводные брат и сестра по папиному первому браку.

— Им тоже помогаете?

— Нет, там не помогаю, у них хорошо все. Отец иногда возит меня к своей родне. Вот, у дяди с той стороны в прошлом году со здоровьем случилось… В экстренной ситуации, когда нужны большие деньги, я всегда рядом.

— У казахов вообще принято помогать родственникам.

— Да. Мой отец — азербайджанец. Но у казахов и азербайджанцев это одна тема. Это все тюрки. Татары, казахи, узбеки, турки, крымские татары, башкиры — один менталитет. Поделены из-за того, что где-то тюрки жили в горах, как азербайджанцы. Это тюрки с кавказским менталитетом. Кто-то жил в степи, допустим, казахи, они кочевыми стали. Но, в сущности, взгляды на жизнь одинаковые. Родственники, семья — превыше всего. Где-то это чересчур, я считаю. Но в то же время это правильно. Я жил в другой части мира, в Англии. Там, когда 16 лет ребенку исполняется, родители просто избавляются от него.

— «Ты брат мой, а хлеб ешь свой».

— Да-да. Когда я впервые это увидел, то подумал: «Это неадекватно». Сейчас я думаю, что и там есть какой-то плюс. Я в один момент настоял, что хочу жить самостоятельно. И мне отец с мамой разрешили. Но если бы я не был готов к этому, так не было бы. Семья — это святое, всегда нужно переживать за семью. Но надо и давать дорогу, чтобы развиваться.

— Отец Ваш — азербайджанец…

— …очень строгий!..

— …мама — казашка. Гремучая смесь!

— Интересная! Необычная, редкая.

— Вы говорите «тюркские народы», но азербайджанцы и казахи все равно разные. Я служил в армии и с теми, и с другими — они разные люди.

— Да.

— Где и как папа с мамой познакомились?

— О, это интересная история! В советское время мама была ответственным работником, отец был коммунистом. Он всегда мне показывает отчисления на партию, которые делал. Познакомились они в санатории «Нафталан» в Азербайджане, где нефтяные ванны принимают. В свое время это был один из самых крутых санаториев. Чтобы туда получить путевку… По какой-то случайности маме дали путевку. И там она познакомилась с отцом. Что было дальше — это долгая история, полная «Санта-Барбара». Но вот так друг друга нашли. Казалось бы, два абсолютно несовместимых человека.

— Только в советское время такое было возможно.

— Кстати, да (смеется), потому что сейчас все подбирают под себя пару. Но в советское время зато была настоящая, беспредельная любовь. Познакомились в санатории — и бах!

— Сейчас в Казахстане родители подбирают пару молодым людям?

— О-о-о… Да. И в Азербайджане. Ну, не подбирают так жестко, как раньше, лет 200 назад. Вот, ты с ней женишься, а ты с ним, и все, короче, нет выбора. Сейчас технично делается. Помню, сидели с отцом, он говорит: «Поехали, нужно к нотариусу заехать, кое-что оформить по дому». Там на меня все записано. Едем. Мой отец, как истинный азербайджанец, ходит в Казахстане только к азербайджанцам в рестораны, магазины, только к азербайджанцам-нотариусам. Свои у него приколы. Поддержка диаспоры — очень сильная штука. Сидим у нотариуса, и там же дочка этого нотариуса с ребенком, играет с ним. У азербайджанцев отношения отца и сына дружественные, очень близкие. Нет сильной иерархии «отец — сын». Ты должен почитать отца, слушаться, но иногда подколоть друг друга можно. И я отцу говорю: «Ты зачем „рыбачишь"?» Я понял, что эта девочка не просто так сидит у нотариуса. Технично так. Или мама: «Пойдем, — говорит, — в театр». Идем, она с подружкой, которая берет свою дочку, случайным образом они сажают нас рядом. Я понимаю, что девочка слишком молодая, у нее идеология еще не моя. Они так пытаются, что, вот, надо… Но и папа, и мама у меня очень современные. Я их приучил, мы постоянно общаемся о новом времени, о новой ментальности.

— Сколько родителям лет?

— Мама 1960 года, отец — 1956-го. Они очень взрослые. Но я всегда удивляюсь их жизненной энергии, которой так много до сих пор. Они настолько на бодряке. Я маму называю «Взрыв». Отец — очень статный человек. Мы построили дом в горах, он занимался стройкой, сидит все время в доме. Я на трудовом фронте зарабатывал деньги, он строил. Он безумно крутой строитель. Он из редкого сейчас типа людей, настоящих мужиков.

— Он нефтяник, верно?

— Был нефтяником и строителем. Строил заводы. Начинал с бурения скважин, с нуля, как в Советском Союзе было положено. Если хочешь стать директором завода, должен пройти путь…

— …иди бури!

— Да. Он мне показывал фотки, где держит в руках бурильный аппарат. Удержать его сложно. Сейчас отец сидит в своем доме, кайфует, пьет чай. Для азербайджанцев чай…

— …культура…

— …даже не культура, это наркомания. И каждое утро у родителей начинается с какого-то взрыва. Они друг над другом прикалываются.

— Но по-доброму же?

— Это классно! Они не дают друг другу почувствовать себя серыми.

— Любят друг друга до сих пор?

— Думаю, да. Но что такое любовь?

— Да, кстати, что это?

— Сейчас у многих неправильное понимание. Все думают, что любовь — это что-то сказочное. Я называю это «больной любовью», эмоцией. Но любовь — это не эмоция. Это когда ты через что-то проходишь. У моей мамы был первый брак, у отца был первый брак. И они нашли друг друга во втором браке, хотя они абсолютно несовместимые. Это комедия, когда на них смотришь со стороны. Конечно, они любят друг друга. У нас были тяжелые моменты в семье. Современная девушка, упав в нищету, ушла бы сразу от мужчины. А моя мама никогда не уходила от отца, а тот никогда не расслаблялся.

— Были сложные моменты, да?

— Очень жесткие. У моего отца забрали бизнес рейдерским путем. Рэкетиры.

— В 90-е?

— Нет, эта история не связана с 90-ми.

— Какой бизнес был?

— Хороший бизнес, по производству трансформаторного масла. Он был монопольный в Казахстане. Отец ведь химик, у него была запатентованная технология, которой не было ни у кого в Казахстане.

— Пришли и забрали?

— Забрали.

— После этого началась нищета?

— В залоге еще были наша квартира, машины. Мы не жили на суперширокую ногу. Отец-то был коммунистом. У него стоял завод, который он сам построил, имел большую долю. Были, конечно, кредиты в банке. У другого человека был бы уже целый холм всего. Но отец всегда говорил: «Чужое никогда не бери, то, что тебе положено, забирай». У отца на то время зарплата была $2000. Хорошая зарплата, тогда доллар еще был весомым. У нас была трехкомнатная квартира. Точнее, две квартиры соединенные, пять комнат в общей сложности. Была машина. Не был я мажором, но в то же время был обеспеченным. Отец меня приучил, что те $2000 — его, остальное — не его. Хотя его работники уже понаворовали отовсюду и квартиры себе накупили, и машины.

И вот так происходит, что забирают завод. У нас в семье начался период, реально сплотивший нас. И меня это сформировало как мужчину, если так можно сказать. Если бы я жил дальше в этой квартирке, комфорт, уют, машина, ничего не делал — я бы, мне кажется, и до сих пор не нашел бы себе работу, профессию. Метался бы из офиса в офис. А так был стимул двигаться самому.

— После рейдерского захвата завода не стало ни квартиры, ни машины?

— Не стало.

— А где жили?

— На съемных квартирах. Мама у меня — четкий тыловой фронт. Тыловик. Она откладывала деньги, сохранила какую-то сумму, $100 тысяч, по-моему. Мама тоже работала. На первое время хватило. Мне тогда казалось: $100 тысяч — это так много!

— Мгновенно разошлось?

— Потом я понял, что деньги просто улетают. Любая сумма! Миллион, два миллиона, три. Деньги — настолько вообще нестабильная штука. Кажется, что все хорошо. Сегодня возьму 500 на аренду квартиры, то, это… и все разлетелось, просто ушло. В какой-то момент мама сказала, что все, уже не варик вот так сидеть батрачить, работать на аренду. Был домик деда моего старшего брата Санжара, о котором мы говорили. Мы переехали в эту избушку. Отец там поставил батареи, провел тепло. Мы восстановили печку, которая была сломана. Это был самый, наверно, интересный момент моей жизни, я его буду все время помнить. Для многих это нормально, кто жил с детства в такой избушке. Они думают: «А что тут такого типа?» А для меня это было — ба-ам, ни фига себе! Каждую ночь мы с отцом посменно вставали уголь разжечь. Чтобы экономить, ломаешь уголь на две части, кладешь. Бревна где-то находили. Мама суетилась там и тут, раз — КамАЗ бревен где-то нарулит, бесплатно найдет.

— Жизнь побила немного?

— Родителей, наверное, да. Меня, в общем, не сильно, меня наоборот…

— …закалило?

— Да. Помню, дал себе обещание, увидев всю эту бедность. Естественно, родители ругались. В любом доме, когда в семье нестабильные моменты, даже материальные — это автоматом ссоры. Мне тяжело было на это смотреть. Я думал: придет момент — построю дом родителям. И это недавно случилось, благодаря музыке. Слава богу, конечно. Не только музыке, и другим моментам… Мы жили за городом, получается, где-то два часа до центра города, куда мне нужно было каждое утро.

— Два часа?!

— Это не так долго, допустим, для Москвы или Киева. Но для нашего города, где все в 10-15 минутах… Первое время ездили на автобусе. Прикольный такой автобус, приезжал в 6.15 утра ровно. Нужно было в 6.10 быть на остановке обязательно. В этом автобусе все из Алматинской области едут в город. Долгий путь был, две пересадки. Я потом ехал в универ, а мама — в мэрию, она там работала начальником отдела культуры. Это была честная госслужба. Если бы она была нечестной, мы бы, естественно, не жили плохо. Мама моя тоже коммунистка на самом деле. В семье все справедливые… И так мы жили. А в какой-то момент я переехал от родителей, сам начал жить. С друзьями.

— Вы больше азербайджанец или казах?

— Честно сказать… Вот даже как исполнитель я сейчас как некая единица популярная. Боюсь этого слова, но произнесу. Приезжаю в Азербайджан, все говорят: «Ты наш!» Приезжаю в Казахстан, говорят: «Ты наш!» И я не понимаю, чей я все-таки. И мама с отцом всю жизнь: «Он мой!» — «Нет, он мой!» (Улыбается). Вы знаете, это все ситуативно. Мне кажется, у метисов это все вот так работает. Где-то я казах, где-то азербайджанец. В творчестве у меня сочетание степной тюркской и кавказской музыки, какой-то микс.

— Хорошо, когда смешение национальностей, правда?

— Да, ты мыслишь по-другому. Но понять, чей я, никогда не могу. Приезжаю к друзьям в Баку — а вы знаете, в Азербайджане очень патриотичные ребята — они мне говорят: «Это твоя родина». Бесспорно, это моя отчизна, мой отец тоже так говорит. Но в то же время Казахстан — тоже моя родина. Казахстан меня вырастил, дал мне друзей, я пошел там в музыкальную школу, встретил там первую девушку.

— Казашку?

— Дайте вспомню… Нет, первая у меня была татарка или что-то такое.

— Алматы — многонациональный город.

— 123 нации.

— И нормально живут, правда?

— И это очень развитый город, ничем не хуже Киева или Москвы. Единственный вопрос — загрязнение. Нужно бороться.

— Внизу, да? Наверху-то ничего.

— Да, в котле. В горах, где мы живем, хорошо, там дышать можно. Внутри города невозможно дышать. Я в Киев переехал отчасти потому, что здесь очень хороший воздух. Здесь настолько чисто! По сравнению с Москвой, Питером, и где я только не был…

— Вы с детства перепробовали много профессий.

— Может быть.

— Давайте перечислим каких? Кем были?

— В пивнушке я работал, наливал пиво. Не знаю, как это можно назвать? Кегменом, барменом?

— Пивоналиваем.

— Да. Работал на кладбище. Мы с друзьями хоронили людей.

— Да Вы что!

— По выходным, когда денег не было.

— Копали могилы?

— Копали могилы. Когда я переехал от родителей, сказав, что хочу жить самостоятельно, мне было то ли 16 лет, то ли 17, я только в универе начал учиться. Мы с пацанами жили в квартире втроем. Я им говорю: «Ну че, нам нужно как-то зарабатывать деньги». Я работал на студии днем, после универа. А в выходные у нас допзаработок был — мы ездили на кладбище, работали кладовщиками, на похоронах. Закапывали людей.

— Покойников не боялись?

— Покойников? Вы знаете, нет. У меня с детства духовное образование хорошее. А что покойники?

— Живых надо бояться, да.

— Вот, человек умер. Покойник, умерший. Все называют смерть какими-то страшными словами. Хотя на самом деле смерть — это же новое перерождение.

— Вы верите в это?

— Обязательно. Это возврат души. Я это чувствую даже иногда. Естественно, на кладбище тяжелая атмосфера. Люди плачут, женщины у забора. У мусульманских народов, в том числе у казахов, женщин особо к могиле не подпускают на похоронах. Чтобы не было сильного плача. Считается, когда ты плачешь, ты противоречишь воле Бога. Типа Бог забрал человека — все. У нас мужики хоронят. Читает священник, так называемый имам, молитву. Вот так все происходит. А за забором женщины плачут. Если женщина не будет плакать, она может спокойно стоять у могилы.

— Были душераздирающие сцены при похоронах, которые вам, пацану, запомнились?

— Нет. Мне было 16-17 лет. Плюс у меня родители… Я ребенок от второго брака. Такого ребенка воспитывают на опыте. Риск комплексов [отсутствует]. Отец с мамой — реалистичные, жесткие люди. Единственное, что меня всегда трогает за душу — когда что-то у моих близких не так. У родных, друзей, у команды моей. Это реально меня сразу пробивает.

— Помимо того, что людей закапывали, где еще работали?

— На автомойке. Тоже такой допзаработок был. На многих студиях я работал. Разные темы есть в звукоинженерии. На одной студии я был человеком, который поправляет вокал. Есть программы, которые тюнят вокал, и я брал эти кривые вокалы…

— …выравнивали?

— Да, рисовал мелодию. На другой студии я писал музыку ребятам, на третьей — записывал. Постоянно был в поисках денег, нужно было зарабатывать. И это классно! Настолько круто! Вижу сейчас ребят, им 24 года, 30 лет — они до сих пор не думают о том, как зарабатывать. Я думаю: «Ты что, братан?»

— «Как вы живете?»

— Для меня, если ты не начал после 30 зарабатывать — все. Ты всю жизнь будешь за чертой обеспеченного мужчины. Я об этом думал с детства. Мама мне всегда говорила: «Ты должен зарабатывать, думай о работе, о деньгах, ты должен быть обеспеченным».

— Стиль музыки, которой вы занимаетесь, которая принесла вам славу, как называется?

— Тоже — вот как его назовешь?!

— Рэп?

— Сейчас называют рэпом все, что популярно. Раньше называли поп-музыкой. Песня моей молодости, первый мой небольшой выстрел, который принес мне популярность в СНГ — «Все, что мы любим».

— Напомните ее.

— Она о сексе и наркотиках. Мне было 17 или 18 лет, тот самый период независимой жизни, по-моему, второй курс университета. Я начал встречаться с девчонкой, у нас с ней забурлило. Первые мои взрослые отношения. Она была старше меня на 10 лет.

— Уже и девчонкой не назовешь.

— Она была волчарой! Она съела меня. Влюбила бедного пацана — и все понеслось.

— Учились с ней вместе?

— Она училась на несколько курсов старше. Но я всегда старше своих лет выглядел, поэтому смотрелись мы с ней нормально. (Улыбается). Она была темпераментная девушка. Я кавказец, человек восточных кровей, тоже темпераментный.

— А она кто по национальности?

— По-моему, болгарка. Горячая болгарка! Первая влюбленность у мужчин, мне кажется, всегда такая. И хорошо, что она произошла у меня рано. Я знаю пацанов, у которых еще не случилось влюбленности в жизни, и они такие дети. Мужику обязательно нужно влюбиться.

— Она с ума свела?

— Страшно! Я поплыл максимально, вообще.

— Были безрассудные поступки?

— Не сказал бы, что безрассудные… Хотя нет. Выбросили из универа меня.

— Ох! Какой факультет?

— Музыкознания и менеджмента. Я учился на арт-менеджера.

— Когда Вы стали знаменитым, она появилась в вашей жизни? Хоть мельком?

— Мы недавно общались с ней, года два или три назад.

— И?..

— Достаточно интересная история. У меня есть песня из старых, не очень известная, написанная, когда мы расстались. Сейчас я понимаю, почему мы расстались. Понимаю, что это ни к чему бы не пришло. И в той песне я со злости напророчил ей некое будущее. Не очень хорошее будущее старой девы, одиночество. И именно так и происходит. Ее муж бросил, у нее ребенок. Веселый такой пацанюга, прикольный.

— У Вас в душе ничего не екнуло, когда вы ее снова встретили спустя годы?

— Нет. Я уже взрослый, не мальчик 16-летний.

— Продолжить отношения не захотелось?

— (Качает головой). Я прошел это уже. Но благодаря этим отношениям, благодаря ей я стал мужиком.

— Но связь осталась?

— Мы общаемся, периодически созваниемся, можем спросить: «Че, как дела?»

— Нескромный вопрос. Вы ей помогаете финансово?

— Нет, ни в коем случае. Я не ее мужчина, почему я должен помогать финансово?

— Возвращаясь к стилю музыки. Не рэп, не поп, а что? Как назвать?

— Знаете, как это сейчас называют?

— Jah Khalib style?

— Кальян-рэп. И это очень смешно. (Смеется, затем становится серьезным). Мне кажется, это соул с восточными мотивами. В основе гармония достаточно стандартная, что-то в стиле Стинга по музыке. Ударные по ритму свингованные, как хип-хоп и джаз. А сверху идет абсолютно восточная мелодия, простая, лирическая.

— В детстве Вы рэп любили?

— Рэп я люблю и до сих пор. Но я не называю свою музыку рэпом. Меня на музыку с детства брат подсадил.

— Чье творчество на Вас оказало влияние?

— Мой старший брат Санжар был очень крутым чуваком по школе. Он научился играть на гитаре по советскому самоучителю. У меня до сих пор дома лежит эта книга. Я всегда думал: «Ни фига себе, он по книге сам научился на гитаре играть!» У него был магнитофон, на который он записывал свои треки. Просто дальше у него это не пошло. Он мне ставил всякие кассеты, потом я диски покупал. Копил деньги, которые мне отец в школу давал, на накопленные деньги покупал себе CD-шки крутые. Когда я купил себе плеер, это вообще был разрыв. Я с детства любил музыку, это все мое.

— Пару фамилий назовете?

— Альбом крутой DMX был у меня в CD-варианте. It's Dark and Hell Is Hot. Недавно мы его переслушивали, блин, это круто до сих пор. Мне было 10 лет, брат, который уже работал, мне подарил на мой первый юбилей музыкальный центр и альбом группы «Каста» «Что нам делать в Греции?». Это был сольный альбом Влади 2002 года выпуска. Вообще сумасшествие, тогда я познакомился с рэпом на русском. Потом IAM, была такая группа французская. Французский рэп тоже хорошо шел. Тупака у меня было две кассеты, The Notorious B.I.G. две кассеты, брат любил слушать Onyx.

— Кто в России и в Украине сегодня крутой в этом направлении?

— В рэп-направлении?

— Да.

— Сейчас все меняется. Если раньше я бы назвал определенный топ-3, то сейчас… И рэп сам по себе изменился в мире, стал чуть другим.

— Более мелодичным?

— Да, более мелодичный, более коммерческий. Сделали такую форму коммерческого звучания.

— Monatik крутой?

— Monatik — это не рэп. Для меня это больше фанк, поп, соул. Он для меня Джастин Тимберлейк или Фаррелл, и, я думаю, он это прекрасно знает. А новый рэп сейчас — это молодые пацаны, просто беспредельные, сумасшедшие.

— Беспечальные.

(Улыбаются).

— Есть Моргенштерн, такой чувак, крутейший. Причем для меня, исходя из моих моральных принципов, он вообще недозволенный человек. Как человека я его где-то не понимаю. Он отмороженный, некий рокер. Но я понимаю, что он крутой.

Сейчас рэперы соединили в себе принципы поведения и музыки рок-звезд. Рэп сейчас в основном об одном: о девчонках, тачках, бабках. Если раньше у того же Dr. Dre рэп был о том, как тяжело быть черным, как тяжело быть гангстером, о ноше, которая взвалилась на наши плечи, то сейчас читают: как круто, что я гангстер и у меня есть ствол. Немного поменялась идеология. Что такое рэп, как и что такое любовь, непонятно. Для меня рэп — это музыка протеста. Eminem, читавший песню о том, какие у него сложные отношения с мамой — это протест молодого человека, это песня о его комплексах. Или песни группы N.W.A — против правительства, которое угнетает черных. Тупак, который был на стороне «Черных пантер», был революционером в этом плане. The Notorious B.I.G., который писал в своих песнях о том, что когда я умру, то уйду в ад, потому что моя мать сосала чьи-то гениталии, чтобы я мог покушать. Вот это — рэп!

— Рэп, когда беда у человека?

— Ну, реально! С другой стороны, немного консервативно, по-стариковски говорить: «А, это новое, это не рэп». Это рэп, просто в новой форме, новая ментальность.

— Казахстанскую консерваторию Вы закончили?

— Не закончил. Должен был закончить.

— Сколько курсов проучились там?

— О, продолжим историю. Я на втором курсе слетаю из консерватории. А я учился бесплатно. Год я от отца скрываю, что меня выкинули. Если бы отец узнал, была бы паника. Я и так не хотел его расстраивать в тяжелое время, чтоб я еще был обузой. Для него было большим плюсом, что я поступил в универ на бесплатное. Вот что я могу сказать о своей семье: мы друг друга понимаем. Можем выражаться жестким языком, обидно друг для друга, но мы всегда держимся друг за друга. Вот это круто. Я от него скрывал, а мама меня поддерживала, говорила отцу, что, вот, он учится, все хорошо. Я год зарабатывал деньги на студиях. Начал работать еще больше, чтобы через год восстановиться на платном. Обучение в консерватории было очень дорогое для меня, $3 тысячи в год. Или миллион тенге. Очень много! Я работал как прокаженный. Мне друзья предлагали выйти, кого-то шокером [ударить], но я всегда понимал, что нельзя такие вещи делать. Зачем это нужно, все равно вернется же? Я на чесноке всегда работал, спал на работе, в студиях. Брал такие большие объемы работы. В итоге заработал. Где-то мне родственники помогли, 200 тысяч тенге.

Прихожу в консерваторию, мне говорят: «Мамедов, на хера ты пришел?» «Пришел, — говорю, — учиться на платном». Они смотрят на меня вот такими глазами. В консерватории мало кто учится на платном. Они такие: «Ну, Мамедов, ты, конечно, стрелок». Я поступаю, начинаю учиться. Наступает момент, когда творчество прет, идет большой творческий поток. Надо успеть там поработать, там, в выходные поехать на работу и еще учиться успевать. Я ни хера не успевал учиться. Еще и пришлось второй курс заново проходить, 10 новых предметов, которые появились по методике министерства образования. Но я снова закрыл второй курс. Я курсы закрывал на «летниках». У меня всегда было четыре-пять «летников», и все препода меня ненавидели: «Мамедов задерживает всех». Представьте: у учителей закончилась сессия, и они должны остаться из-за одного Мамедова, потому что у него пять «летников». У меня были индивидуальные занятия. Я всегда прикалывался. Это моя нетактичная тема: люблю подкалывать тогда, когда не надо. Называл это «мои личные курсы». Препода такие: «Да он вообще офигел! Мы из-за него тут просиживаем!» Но им за это платили дополнительно.

— Так все же закончили или нет?

— Рассказываю. Второй курс с пятью «летниками», третий курс. Когда я третий курс заканчивал, это был четвертый год моего обучения. И — пошла карьера у меня. Стрельнула песня.

— Какая уж тогда консерватория!

(Улыбаются).

— У меня начались концерты по Казахстану. Первый концерт — $500. Я думаю: «Вау!»

— Гонорар!

— Для меня это были невероятные деньги! Девять лет до этого я занимался этой музыкой, со школы. Писал эти песни в надежде на то, что стану артистом. И это стреляет! Приезжаю в города и вижу, что люди поют мои песни. Это круто!

— Первый концерт в Алматы был?

— До «Все, что мы любим»?

— Первый платный?

— А, именно с гонораром… Нет. Первый платный был у меня… Уф, а я и не вспомню. (Задумался). В Астане! Первый в Астане, а потом пошел тур по Казахстану, по западу.

— В общем, понеслось, и консерватория не закончена, правильно?

— Нет, я учился дальше. Закрывал «летники».

— Ну Вы настойчивый!

— Я хотел закончить универ ради родителей, если честно.

— Закончили?

— Нет. Не закончил.

(Смеются).

Четвертый курс, последний. В совокупности, получается, шестой год моего обучения.

— Шел шестой год…

— Шестой или пятый, короче, очень много времени. У меня концерты уже за рубежом начинаются. Было несколько привозов в Москву. Я уже зарабатываю, снял хорошую квартиру в городе, перевез туда маму с отцом. Трехкомнатная квартира, но хорошая.

— А гонорар уже $1000?

— (Усмехаясь). Даже где-то побольше. Уже неплохо было. Мы буквально за год нарастили гонорар в три-четыре раза. $2-3 тысячи я зарабатывал за концерт. Моя готовая дипломная работа до сих пор лежит дома. «Модель продюсирования артистов». Это работающая методика, в принципе, та самая методика, по которой я сам работаю сейчас. Лично написал дипломку. Я договорился со всеми преподавателями на четвертом курсе, мне все поставили хорошие оценки. Кроме одного. Того, кто был моим научным руководителем по дипломной работе. Мама уже говорила: «Ну давай, закончи уже эту консерваторию». Она считается престижной в Алматы. Статус консерватории не каждое учебное заведение получает. Один предмет у меня остается, его ведет мой научный руководитель. Господи, я сдаю с тобой дипломную, я твой человек. Я думал, она меня выручит. А она мне говорит: «Я тебе поставила двойку, неуд. Но ты можешь пересдать «летник». А система такая, что на четвертом курсе последний семестр и нет понятия пересдачи. Дальше только сдача диплома. То есть, если ты получаешь двойку на последнем семестре, ты исключаешься.

— И надо все заново?

— Я говорю: «Какая двойка?! Нет пересдачи на этом курсе!» Не знаю, специально она или не специально. Но я почувствовал, что специально меня сливают. Представьте, я иду весь этот долгий путь, что я только ни пережил, чтоб дойти до четвертого курса. Уму непостижимо, реально. Это очень много денег. Абсолютно бесполезная, дурацкая затея, в которую я верил и топил ради своих родителей. Для них диплом важен. Для меня это не так важно. Звоню маме. А мама у меня всегда была на стороне преподавателей, конечно, и до этого я был виноват. Но сейчас она уже начала понимать, что я взрослый человек, который потихоньку начал реализовывать себя в своей карьере. Я обеспечиваю своих родителей. Она понимает, что я зарабатываю, что я не какой-то потерянный случай блудного сына. Я нормальный сын. И она уже на моей стороне. Тогда я звоню ей: «Меня исключили». Она говорит: «Как?!» Все это правда. У меня до сих пор лежит зачетка, все отметки проставлены, а на одном предмете — двойка. Не представляю, что было с моей матерью. У меня был шок. Не такой, как от взрывающейся гранаты, но такое состояние — «что происходит?!»

— Чем закончилось все?

— Ничем не закончилось. Мне они еще деньги должны, я их не забрал еще. Наверное, не отдадут. Знаете, что было на самом-то деле? Меня очень не любили в консерватории, потому что я среди студентов возводил революционные моменты. Я знал, что в консерватории очень много денег отмывают администрация, проректоры. Это было настолько нагло. Мы были арт-менеджеры, те, кто делает ивенты. И мы обеспечивали студенческую жизнь в качестве практики. Делали «Мисс консерватория», такого никогда не было. На день посвящения студентов мы делали попсовый концерт. И классические номера были, и попсовые. Просто чтобы студентам разгрузиться. И меня вызывала ректор, которая ненавидит всю музыку, кроме классики. Опять же — консервативные, старперские взгляды. Я тоже могу сказать, что новый рэп — это говно. Но я так не скажу. Потому что это эволюция. Новое поколение, все всегда меняется. Я ей объяснял: «Ну не хотят они классику слушать на свой День студента. Классика для них — учеба, они каждый день отрабатывают, играют эти произведения. Им охота прийти на этот гребаный День студента и послушать Леди Гагу, которая для вас конченая». Не было в консерватории студенческой жизни. Только занятия, занятия, занятия с самого утра. Еще и общага такая, что после 12 не выйдешь. Большинство студентов консерватории в общаге живут. Я не представляю, как можно так жить. Я хотя бы алматинец, могу после универа с друзьями загулять, есть что вспомнить.

— Когда-нибудь Вы закончите эту консерваторию?

— Наверное, я закончу Бакинскую консерваторию. Переведусь туда. Она более престижная. Я месяц назад пообещал отцу. Он меня просил: «Сына, привези диплом домой». Я сказал: «В следующем году я тебе поставлю диплом на стол. Даже не обсуждается».

— Казахстанский музыкальный рынок — он серьезный?

— Смотря какой. У нас на постсоветском пространстве рынок делится на два. Сейчас потихоньку понятия стираются. Есть так называемый рынок эстрады, традиционный шоу-бизнес, а есть некий андеграунд. Это мы, современные.

— Роза Рымбаева работает еще?

— Роза Рымбаева на свадьбах всегда работала, работает и будет работать.

— То есть все нормально?

— Да у них вообще все круто. Они приходят на свадьбу, поют три песни под фонограмму, получают за это пять-шесть тысяч «зелени». (Саркастически). Да я бы с удовольствием на такую работу.

— А свадеб-то много в Казахстане?

— Свадеб до хера. Вот такая вот работа, да.

— Но и молодежный рынок существует какой-то?

— Крутой. Мне кажется, следующий год вообще за нашими молодыми ребятами. Они невероятно талантливые. И в клипах, и в режиссуре, и в кинематографе. Будущее творчества — за Казахстаном. Если раньше Украина была показателем, то сейчас, по закону иня и яня, в Украине идет спад, а у нас — подъем.

— Все переходит в Казахстан?

— (Улыбаясь). А Казахстан переходит сюда. В моем лице. Часть наших ребят в Москве.

— Для меня очень классным был Батырхан Шукенов. Вы с ним пересекались?

— Заочно, как его слушатель и как его большой… не хочу говорить слово «фанат», оно слегка безбожное.

— Крутой музыкант, да?

— Он невероятный. Я был в четвертом классе, а моя мама, как начальник по культуре по должности, водила меня постоянно на концерты. Баскова, помню, Киркорова. Я смотрел на них и всегда говорил: «Ма, куда ты меня привела? Что это такое?» И вот она меня привела на концерт Батыра в Алматы.

— «А'Студио»?

— Нет, тогда он уже был независимой единицей.

— Сольник?

— Да. У него, кстати, очень крутые казахские песни. Если будет время, послушайте. Даже Алла Борисовна говорила, что любит именно его казахские сольные песни.

— Она его любила, да.

— И песни группы «А'Студио», которые он пел… Ни Полина, ни Кети Топурия никогда не споют эти песни так, как пел их он. Я до сих пор помню тот концерт. Батыр раздавал энергию. Такое есть у единиц из артистов.

— Хорошо сказано!

— Большинство просто виляет очком, извините за выражение, под фонограмму популярных песен. А он все делал, чтобы дарить, давать людям. Это была его цель. Если он видел, что человек в зале кайфует, то понимал, что сделал концерт не зря. Ему не были важны деньги, стопудово. Говорят, он был такой человек, что даже перед парикмахерской молился. Настолько набожный. Есть такие люди — чистые. Он был человеком чистой души. Тогда я услышал, как он играет на саксофоне. Думал: блин, какой крутой чувак, и поет круто, еще и играет. Мне понравилось, как он со своими музыкантами… Я маме сказал тогда, что хочу заниматься саксофоном. Мама, работник культуры, думает: о-па, сам подписался. В пятом классе я сдаю вступительные экзамены в специализированную музыкальную школу № 5 имени Тулебаева, которая была рядом с моей гимназией. И учусь пять лет на саксофоне.

— За что Вы любите Казахстан?

— (Задумался). Блин, это сложно объяснить. У казахстанцев была в течение всей истории существования Казахского ханства такая штука: внутри Казахстана все всегда друг друга не любили.

— Да?

— Есть такое понятие — жузы. Младший, средний и старший жуз. Это некие кланы, они всегда были разрозненные. Но когда появлялась опасность извне, то все объединялись. Допустим, я жил в Москве, приезжали пацаны. «Откуда?» — спрашиваю. «Из Казахстана, только приехали, негде жить». Я всегда: «Ребята, возьмите у меня дома продукты, вот вам деньги — снимите квартиру». Есть такое у нас, поддержка друг друга вне Казахстана.

— Здорово.

— Я за это люблю Казахстан. Есть невероятная сплоченность внутри нас. Я люблю казахстанцев, люблю народ. У нас несколько проблем, которые надо решать. (Загибает пальцы). Проблема с образованием. Как и везде на постсоветском пространстве. Никто на хер не хочет учиться, никто не понимает, что надо знать. Сейчас не то время, сейчас не Советский Союз, где ты можешь быть немного предприимчивым и шустрым и получать лавандос. Нет. Сейчас время капитализма. Чтобы набить свой желудок, ты должен кое-что знать, хотя бы немножко. (Стучит пальцем по голове). Чем больше, тем лучше, потому что конкуренция растет с каждым годом. Люди не понимают, что надо учиться, чтобы зарабатывать. Все думают: «Стану блогером, это легкая тема». Не-е-ет! Это статистика, аналитика, SMM, маркетинг, менеджмент.

— Конечно.

— Это креатив, творчество, актерская игра. Это настолько трудно, там собрано столько знаний. Не так просто, как кажется. А все думают: да это легко. Со стороны смотрят и думают, что это легко. А потом начинают сами снимать. (Делает большие глаза). «А что такое ISO? Как выстроить разрешение на камере?» Даже не понимают.

Первая проблема — образование. Вторая — надежда на государство. Тоже проблема всех постсоветских стран. Советский Союз остался до сих пор. Мы с отцом часто на эту тему дискутируем. Вообще страшно с отцом задевать тему Советского Союза. «Ну нет этого времени, папа, — говорю. — Сейчас время капитализма, каждый сам за себя. Прости меня, но и я сам за себя, и ты сам за себя». Такое время, от этого не убежишь. Я и на концертах эти две проблемы поднимал. Я люблю народ, и это не наигранно. Я просто переживаю за народ, за нашу страну. Я не какой-то неадекватный патриот, я в принципе не патриот Казахстана как страны, я переживаю именно за народ. У нас настолько крутые кадры в юридической сфере, в кинематографе… Но у всех есть проблема: они думают, что государство им что-то должно. Никому в этом мире никто на хер ничего не должен. Государство тебе ничего не должно. Если ты ничего не знаешь, что ты можешь от кого-то требовать? Это путь лузера, неудачника. Я говорил на концертах: «Давайте, ребята, учитесь стрелять. Вы можете. Если у нас получилось, то и у вас получится».

— Почему из Алматы, где Вам было хорошо, Вы уехали в Москву?

— Мне стало тесно. Я перестал развиваться. Сидеть, «да все хорошо»? Я не могу так.

— В Москве другой уровень?

— Да, там открыто.

— Как Вам жилось в Москве? Как она Вас встретила?

— Мне кажется, поначалу Москва всегда встречает любого человека классно. Ты думаешь: «Вау, вот это город!» А потом незаметно, ты даже не понимаешь как, она из тебя забирает силы.

— Почему?

— Вот непонятно. Там есть какая-то энергетика. У меня и мать, и отец верующие. Не скажу, что сильно религиозные, но они по-настоящему верующие люди. И эти черты справедливости они прививали из-за своего духовного начала. И я, восточный мальчик, с духовностью, приехал в такой город из страны, где все классно, по-братски, где есть дружба, где есть любовь мамы, девушек. В том городе я лично увидел что-то фальшивое. В Москве больше наигранного. Как здания Moscow City. Они высокие, но все из стекла.

— Холодные?

— Да.

— Огромный мегаполис, с нечеловеческими пробками и фальшивыми отношениями.

— Пробки-то человеческие, но они убивают в тебе и здоровье, и все абсолютно. Я чувствовал там какую-то неприятную для себя энергетику, губящую. Может, отчасти из-за того, что нет солнца. Очень мало солнца, витамина D, гормона радости. Ты сидишь депреснякуешь постоянно в этой Москве. Далее — девушки. Невероятно хитрые девушки в Москве.

(Улыбаются).

Но это суперкрутой урок. В этом плане жизнь все время меня учила, и сейчас, в принципе, я уже более-менее понимаю тему женщин.

— Они видели в Вас деньги прежде всего?

— Многие — да, деньги. Кто-то действительно хотел чего-то серьезного, но там бы не получилось. Но даже суть не в этом. Суть в том, насколько там хитрые все.

— В чем хитрость девушек московских?

— В разных постановах, которые они лепили. Одна вместе с мамой делала такую аферу. У меня была в Москве девушка, с которой я встречался еще до переезда. Она говорит: «У меня есть мама, которая болеет раком». Думаю: проверю. Я всегда проверяю. Пришел в больницу. Действительно, лысая женщина, лежит в онкологическом отделении. А у меня всегда детективы были в Москве, на все случаи жизни. Кого-то пробить, что-то исследовать. Нанимаю. Потом оказывается, что там главврач, мама и дочка — они все в теме. Я это рано понял, но один денежный транш ушел. Вот для меня каково это? Я вижу взрослую женщину, и у меня не укладывается в голове, как она может, во-первых, на себя наговорить рак, а во-вторых, ради денег так нагло обманывать. Во мне эта папина-мамина коммунистическая советская справедливая жилка есть.

— И большой транш ушел?

— Небольшой. Четыре или пять тысяч долларов. Но любые деньги — это деньги. Но, по законам Торы, чем больше отдаешь, тем больше получишь.

— Сто процентов!

— Это всегда работало.

— Пришло 10?

— Даже больше, может быть.

(Смеются

— Забавляет, да?

— Помню, я с пацанами сидел дома и просто смеялся, когда мы обсуждали. Один наш друг спрашивает: «А чего вы смеетесь? Ушли бабки!» Я говорю: «Ты прикинь, как они ушли! Представь, что они сделали. Ее мать побрилась налысо!»

— А сколько просила девушка вообще на мать?

— Начала, типа, на первую химиотерапию нужно столько-то. Я встретился с главврачом, который был тоже в теме.

— И в доле.

— Естественно.

— Но вы с этой девушкой серьезно встречались?

— Гоняли, да. У нас были отношения. Нет понятия серьезные-несерьезные. Или встречаешься, или не встречаешься.

— Что Вам дала Москва?

— Мы только тему девушек затронули…

— А, мы еще не все рассказали, что она отняла?

(Смеются).

— Отняла не так много. Больше отняла здоровья, нервов. Когда живешь в Москве, есть такой фактор еще — ты не успеваешь постоянно. Это плюс. Я стал более пунктуальным. В Казахстане нет никакой пунктуальности. Если начинается свадьба в пять, все приходят в семь. В Москве я научился всегда приходить вовремя. Сейчас, если я опаздываю куда-то на 15 минут, я заранее звоню и извиняюсь. А у нас в Казахстане это за норму. «В пять встретимся?» — «Да». Встречаемся в шесть. Классно в Москве то, что ты постоянно в режиме. You're holding the coin between the buttons. Ты держишь монетку между своих булок. Ты всегда заряжен, чтобы ее не уронить.

— Булки упругие?

— Это уже вопрос к другим жителям Москвы. Не ко мне точно. Такая фраза у американцев есть прикольная. Так про Урганта можно сказать и про многих, кто в Москве успешен. Москва, как я заметил, чисто капиталистический город. Он подходит под капитализм. Каждый сам за себя. А когда ты сам за себя, у тебя растет эго. Что для меня в Москве было жестким и о чем я жалею: я с родителями часто ссорился. Родители же все равно не понимают нас, детей. Это нормально. До этого я справлялся, просто выслушивал родителей. У меня так, и я сделаю все по-своему, но сейчас просто нужно промолчать. Где-то к ним прислушаться, сделать выводы и предпринять что-то. А после Москвы я постоянно ссорился. Начал считать себя каким-то крутым, важным персонажем. Хотя на самом деле до сих пор понимаю, что на фиг мы никому не нужны. Всем друг на друга все равно, это факт.

— В Москве есть очевидный плюс, я считаю: по-настоящему талантливый человек, попав в Москву, всегда пробивается.

— Нет, думаю, это не так. Сейчас этого нет. Раньше это было, когда не было интернета, когда больше работали телевизор и радиостанции.

— Понимаю.

— Я переехал тогда, когда все это стало уже ненужным.

— То есть неважна уже так Москва в этом плане, да?

— Сейчас неважно твое местоположение. Важно, чтобы был Wi-Fi, чтобы ты мог подключиться, выкинуть свой материал и показать всем. И оно работает.

Я всегда стараюсь быть собой. Мне говорят: «Ты там наговорил глупостей…» Это, может быть, минус, что я искренний, слишком открытый

— Почему из Москвы Вы приехали в Киев?

— Я понимал, что обратно в Алматы я не вернусь. Это путь лузера — вернуться обратно, к тому, с чего начинал. Я думал, куда бы переехать. Я давно друзьям из Киева говорил, что хочу в Киеве жить, на протяжении шести-семи лет. Вообще я часто сюда приезжал на студиях работать, просто отдыхать. Многое у меня было с Киевом связано. Не скажу, что город выбирает человека. Человек выбирает город, это факт. Просто ты выбираешь город, в котором тебе легче дышится. И здесь у меня творчество идет. Многие не верят, что существуют творческие каналы. И вообще не верят в каналы во вселенной. Но Киев — это место силы, если кто не знает.

— Конечно.

— Приезжая сюда, я и физически себя лучше чувствую. И воздух здесь чище. И канал творчества у меня здесь бесконечен.

— Любимые места есть в Киеве?

— Банька есть одна в лесах. Как оно называется? Прямо на Днепре, на островке. Заезжаешь в лес, там три домика. Хозяин-банщик, который эти домики построил, сам тебя и парит. А как он выпаривает! Просто невероятное место. На соломе паришься, в холодный Днепр сразу прыгаешь… В Межигорье я больше вожу гостей. Ко мне сюда ребята уже начали приезжать. Говорят: «Покажи нам город». И я — как иностранный гид, короче. Какие еще любимые места? Крещатик. Отчасти попсово, но очень классное место. По выходным на Крещатике круто. Недавно ходили, где этот мост построили. Недалеко от Fairmont, где две горы соединяются. Стеклянный.

— Это «мост Кличко».

— Название не очень, но мост хороший. (Улыбается). Шучу. А дальше спуск идет, Андреевский, по-моему.

— Есть такой.

— И там музыканты классные.

— Так Вы киевлянин уже!

— Знаю определенные места.

— У Вас квартира здесь?

— Не своя. Пока снимаю. Боюсь покупать что-то определенное. В этом плане я казах, кочевник.

(Смеются).

— На рынках Вас принимают за своего?

— Ну так есть и пара рынков, которые подо мной. Ладно-ладно, шучу.

(Улыбаются).

— Что, только один?

— Овощным бизнесом я бы с удовольствием занимался. Очень прибыльный бизнес.

— Вы называете себя музыкантом, а не артистом. Почему?

— Потому что я не артист, не артистическая единица. Я музыкант из категории Батырхана, о котором мы говорили. Для меня кайф — раздавать свой талант. Мне нравится раздавать людям музыку, эмоции. Артист — это тот, кто играет не самого себя на сцене. Так я себе это представляю. А я, в принципе, всегда за самого себя на сцене. Сейчас перед интервью меня ребята просили: «Это не говори, то не говори…»

— Говорите все!

— А я отвечаю: «Слушайте, как оно изнутри меня пойдет, так и пойдет».

— Канал откроется — и пойдет.

— Я всегда стараюсь быть собой. Мне говорят: «Ты там наговорил глупостей…»

— «Это мои глупости!»

— Да! Это, может быть, минус — что я искренний, слишком открытый. Но это и плюс. В наше время капитализм убил в людях искренность, свое «я», все настоящее. Всем стыдно одеться в «спортивку» и выйти куда-то. Говорят: «Я в Instagram видел, все одевают Gucci, крутые спортивные костюмы…» Человеку нравится Reebok, но он надевает костюм Dolce, тратит на это много денег и при этом носит не то, что ему хочется, потому что вокруг это навязывают. Блин, что происходит? Ты отказываешься от себя! Наверное, поэтому я и не артист. Я от себя не отказываюсь. Я играю себя, у меня нет никакой роли, только мое «я», которое я показываю людям.

— Поправьте меня, если я ошибусь: Вы выпустили уже пять альбомов. И уже шестой выходит в свет?

— Был просто сборник треков. Официальных альбомов три на самом деле. «Если че, я Баха», «E.G.O.» и третий, который сейчас вышел, — «Выход в свет», которым я горжусь по-настоящему.

— Сейчас поговорим об этом. У Вас шесть клипов снято?

— Может быть, кстати. Тех клипов, за которые мне не стыдно — четыре. «Созвездие ангела», «Лейла», «Медина» и «Джадуа».

— Один из них, если не ошибаюсь, самый дорогой в истории казахстанского шоу-бизнеса?

— Я бы сказал, самый масштабный музыкальный клип.

— «Выход в свет» — Ваш крайний альбом. (Чтобы не говорить «последний»).

— Да можно говорить и «последний», я не суеверный.

— Он лучший, на Ваш взгляд?

— Это мой рост, новая ступень. «Если че, я Баха» и «E.G.O.» я отнесу к одному уровню музыкального развития. А «Выход в свет» был для меня новый левел. Я почувствовал, что дальше расту, что я не остановился на одном моменте.

— Быстро его выпустили? Долго ли писали песни?

— Я пишу каждый альбом примерно год. Этот альбом я начал в Москве писать. И почти все песни, которые начаты в Москве, не вошли в альбом. Не перло. Мне отовсюду звонили: «Баха, нужно выпускать треки, мы сейчас потеряем популярность, все пойдет ко дну». Все мне угрожают, что что-то пойдет не так. И жизнь в Москве, где у меня «тяжеляк», я живу один, вдали от своих близких людей.

— И девушки хитрые.

— Девушки — это ладно, ничего страшного. С девушками всю жизнь справлялись и будем справляться. Просто вопрос одиночества. Сижу и думаю: «Как я буду писать альбом? О чем? Об одиночестве, о грусти?» Но происходит переломный момент, начинают ко мне приезжать друзья в Москву, причем случайным образом, и начинают меня духовно подлечивать. Я начинаю морально крепнуть снова. Переезжаю в Киев, здесь меня вообще отпускают очень много моментов, входит в свою колею. И вот с августа по октябрь мы просто безвылазно сидели на студии. У меня был материал определенный, музыкальные наброски, но не было идеи для песни, потому что я не пережил чего-то. Да, в прошлом году меня одна девушка приворотила, была история. Мы об этом тоже написали песню, и она очень крутая.

— Какой приворот, такая и песня!

— Не так долго пишешь альбом. Но нужно пожить и что-то пережить для того, чтобы что-то написать.

— Понимаю.

— Если с тобой что-то случается, ты можешь за три-четыре дня это реализовать. Главное — вдохновиться.

— Бывали песни, которые Вы писали моментально? Вот сели — и написали?

— Много песен таких было. В этом альбоме — песня «Поколение». Я повторил песню Mr. Credo «Медляк». Кто-то подкинул идею, просто начал напевать эту песню. Я подумал: блин, можно ее переделать на современный лад.

— Новые песни никогда не снятся?

— Что-то снится. У меня в двух песнях есть моменты про сны, которые я видел. Мне часто приходят вещие или указательные сны, опять же, по некоему каналу. Сейчас многие люди подумают, что я шизофреник (улыбается), а что поделать?

— Это их проблемы!

— Шизофрения — это не так плохо, как всем кажется.

— Какое самое любимое Ваше произведение?

— Из нового альбома?

— Нет, вообще.

— Если говорить о моих песнях, я не могу себя оценивать. Назвать самое любимое — для меня это как-то…

— Значит, Вы еще и скромный?

— Не то чтобы я кокетничаю… Мне кажется, песни, написанные музыкантом, для него как дети. Их растишь до какого-то момента. И вот наступает время, когда ему уже 28 лет, он взрослый оболтус, который никак не может отцепиться от маминой сиси. Ты ему намекаешь: «Валера, давай уже, иди! Работай, найди жену, живи сам!»

(Смеются).

С песнями — так же. Я выращиваю песню, максимально грамотно забочусь о ней. Стараюсь каждую песню сделать хорошо, по записи, по музыкальному наполнению, по мастерингу, по всем этапам. Когда она готова, я ее пускаю в свободное плавание, чтобы она работала на людей, давала людям что-то.

— Как Вы относитесь к попсе?

— Вопрос: что такое попса?

— Традиционная эстрада.

— Ага.

— Что такое «традиционная эстрада»?

— Вот это мы знаем. Я в альбоме одну песню сделал именно в таком стиле, она называется «Одинокая влюбленная». Такие песни я называю «хлопать в четверть». Когда на концерте бабушки хлопают вот так (демонстрирует хлопки) под припев. И у нас в Казахстане, и в России, и в Украине есть люди, которые любят традиционную эстраду.

— Их много.

— Очень много. У меня в детстве, слава богу, «МузТВ» не особо был подключен на телевизоре. У нас был Channel V, по-моему, сингапурский канал. На нем всегда крутили Бейонсе, крутую r'n'b-музыку, рэп-музыку. Нам повезло. Ко мне пацаны приходили домой, у кого не было кабельного, и мы смотрели Channel V, Запад, в моей домашней студии. Я думал: «Вот это мутят!» В Казахстане люди сильно приучены к западной музыке, с детства ее слушают. Мне задают вопрос: «Вот в Казахстане грамотно мутят и рэп, и хип-хоп, и клипы вы круто делаете». Я говорю: «Мы всегда равнялись на более высокий уровень». Так вот: как я отношусь к традиционной эстраде…

— Никак?

— Не то чтобы «никак»… Я был в этой теме. Для прикола. Сказал ребятам: «Спорим, мы возьмем все премии в сегменте российского музыкального рынка. „МузТВ" и т.д. Возьмем, это так легко». И мы взяли все премии, начиная с «Граммофона». Просто прикол, зато я увидел изнутри эту традиционную эстраду. Если честно, она мне не понравилась. Там есть музыка, есть крутые музыканты, но они становятся больше артистами. В традиционной эстраде ты должен быть артистом, а не музыкантом. И они называют друг друга артистами. На западном рынке, в Европе, музыкантов называют talent. То есть там человека выбирают за талант, а не за артистизм. Талант — это уже ближе к музыке.

— Там более честный рынок?

— Более честный. Где-то такой же. Но это уже медиа и маркетинг, по бизнес-части.

— Почему у Вас не заладилось сотрудничество со Светланой Лободой?

— (Удивленно). О, а откуда Вы знаете это? Просто не пошло.

— А хотелось?

— Я хотел сделать.

— Вам нравится Лобода?

— Мне нравится ее образ и голос, тембр. А ее дочке нравилась моя музыка. Из-за дочки она сама предложила: «Давайте сделаем». Я подумал: «Блин, круто!» Для меня всегда интересен эксперимент. Я смотрю на это как композитор. Взять тембр и сделать из него что-то. Мне иногда пишут ребята из Казахстана: «Давай сделаем совместное». Я отвечаю: «Давай сделаем то, чего ни я не делал, ни ты. Что-то новое». Еще до выхода ее «Суперзвезды» я Лободе написал… У нее был бридж, предприпев такой латинский, с крутым дропом. У меня был первый куплет, а у нее — второй. Мы ей написали очень крутой ритмический рисунок по речитативу. По интонации мы все распределили. И я сказал ей, что хочу, чтобы она зачитала. Это было бы классно, интересно.

— Это было бы новым.

— И Лобода могла бы «застелить», потому что у нее голос адаптационный, может сымитировать любую интонацию. В этом, кстати, плюс традиционной эстрады, они артисты, могут подстроиться под любую роль в музыке. Не выдать из себя, изнутри, а именно подстроиться. Но ей не понравились наши «демки». Может, я слишком сырой материал скинул. Я и себя виню в этом, тут нет кого-то одного виноватого. Потом она скидывала свои «демки», которые для меня были слишком «традиционно-эстрадными». Я сказал: «Свет, блин, я не буду делать это». Я хотел, чтобы Света вышла за пределы своего проекта.

— И разошлись, как в море корабли?

— Разошлись вообще бесконфликтно. Нет? Ну ладно. Да, как в море корабли, хорошее сравнение.

— Известным Вы стали через соцсети, правда?

— Да.

— В YouTube Ваши клипы смотрят десятки миллионов людей. Вы следите за количеством просмотров?

— До этого следил. Мне команда постоянно выкладывала: вот столько-то просмотров, столько-то.

— Самое большое количество просмотров — это сколько?

— На «Лейле» сейчас более 120 миллионов, примерно 124 миллиона.

— (Удивленно). Больше 120 миллионов?!

— И на «Медине» где-то 104 миллиона.

— Фантастика!

— Это вообще невероятно! Раньше, помню, смотрел клипы на YouTube наших постсоветских артистов, там было 40 миллионов. Я думал: «Блин, это же так много!» А когда ты это преодолеваешь — шух-х-х! (Улыбается). Мы все такие. Когда у нас нет денег, думаем: «Как хочется быть богатым». А когда становишься богатым, ты такой: «Да эти деньги — это ничто!» Человек вообще абсолютно несовершенный.

— Наступило такое честное время, когда не благодаря связям, постели, продюсерам, а благодаря своему таланту и соцсетям человек может пробиться?

— Давно оно идет, это время.

— Последние лет пять?

— Даже, я думаю, семь-восемь лет. Эти продюсеры — они нахер уже никому не нужны. Я вообще не понимаю их. Это система, которую придумали на постсоветском пространстве. В Америке нет такой системы. Там приходит артист, у него есть свой материал, творчество. А творчество в Америке только «трушное». Ты сломал лампу? Поешь в песне о том, что ты сломал лампу. Ты не можешь написать песню, где ты выдумал то, что ты сломал лампу. Приносишь песню продюсеру, он, допустим, говорит: «Мне нравится, я могу это продать».

— Он вкладывает деньги?

— Да. «Вложу, разрекламирую, продам». Там продюсеры — это продавцы продукта.

— А у нас прилипалы зачастую.

— У нас продюсер — это чувак, который видит артиста и говорит: «Ты будешь страусом, который будет петь о люстрах. Это будет твой стиль. Я придумал крутой концепт».

— Чтобы страус нес ему золотые яйца.

— Потом все слушают и смотрят эту постановку. Раньше люди не понимали, что true, что не true. У них было только то, что им давал телевизор. А сейчас благодаря YouTube они видят, где настоящее. А страус? Это же просто клоунада, цирк. Поэтому для меня традиционная эстрада сейчас не работает. Она какая-то комедийная стала.

— Пародийная, да.

— Кто сейчас в традиционной эстраде? Артур Пирожков. Он комик, поющий лучше, чем половина всей этой традиционной эстрады. И он это преподносит юмористически.

— С иронией, конечно.

— Традиционной эстраде это идет — такая вот ирония и комедия.

— Вы собираете сегодня дворцы спорта, стадионы. Самая большая аудитория, которую Вы собирали, какая была?

— На одной площадке — это была Москва, «Мегаспорт». В прошлом году. Мне ребята сказали, что 13 тысяч было при полном забиве. Или 13 с чем-то.

— И эти люди пришли на Вас?

— Думаю, да. Либо на потолстевшего Тимати (улыбается). Но скорее всего, на меня.

— О Вас говорили, цитирую: «Его популярность растет быстрее, чем курс доллара».

— Ни фига себе!

— Вы ощущали такой мощный, быстрый рост популярности?

— У меня была волна такая, что сносило всех. Я вообще никого не чухал рядом. Мы одни из самых первых, кто без продюсерского центра, без лейбла смогли сами сделать, своей командой.

— В том-то и дело.

— Потом пошли Miyagi & Эндшпиль, потом эта схема, методика начала работать. Недавно мы обсуждали тему Скриптонита и нашего проекта. Но Скрип работал с лейблом. Был готовый букинг, готовый менеджмент. А мы как все собирали? Я поменял кучу людей в команде, сам был в роли начальника. Беспонтовая тема. Но мы это пробили, и это работает. Да, не так быстро идет, как у всех, сейчас. У всех волна быстрее проходит. То, что сейчас ребята делают за два года, мы делали за четыре, потому что тогда было сложнее. Ниша только начиналась. Но сейчас все идут по этой тематике.

У меня есть коллеги-музыканты определенного типа. Сегодня он спустит половину своих денег на кайфы, пойдет в стрип-клуб или что-то. Меня спрашивают, на что я коплю. Я отвечаю: «Я всегда знаю, что настанет тот день, когда ничего не будет»

— Когда пошла эта мощная волна, Вы звездной болезнью переболели? Или спокойно все было?

— Звездной болезнью я переболел два раза. И больше, думаю, болеть не буду.

— Какие проявления?

— Разные. Бывает, проявляется в лицемерии, которое ты не осознаешь. Условно говоря, на фан-встречах. Интересная, кстати, штука. Помню, приходил на эти фан-встречи уставший, с самолета. Я не хотел сидеть на этой фан-встрече. Я вообще ненавижу слово «фанаты». Я всех называю слушателями. Большинству от меня нужны просто песни. Им пофиг, кто я, что я, мой жизненный путь. Многие артисты и музыканты сейчас выдумывают: «Вот я расскажу свой жизненный путь, который вдохновит всех». Да, кого-то вдохновит, но на самом деле большинству все равно. И это часть звездной болезни, я клянусь. Ты сидишь на фан-встрече и делаешь вид, что любишь всех своих фанатов. Но ты их любишь только потому, что они сейчас дают тебе деньги. Сейчас я это понимаю и думаю, что это лицемерие. Для меня это неприемлемо. Были такие моменты, я думал: «Блин, что я делаю, почему я здесь нахожусь?» У меня еще звездная болезнь так происходила, что я начинал с родителями немножко понтоваться. И отец мне мог сказать: «Ты че там, улетел куда-то?»

— «Вернись», да?

— Да. Сейчас, допустим, если ко мне подойдет кто-то сфотографироваться на улице и сделает это неадекватно, то это будет смешно, и я его могу подколоть как друга. Если я буду уставший, я скажу: «Браток, слушай, давай быстрее, у меня мало времени». Но я скажу честно. «Мало времени, я хочу уйти. Я тебе не отказываю сфотографироваться, но просто, по-человечески, давай побыстрее». Или кто-то пытается подружиться, я могу сказать: «Мне твоя дружба не нужна. Но если тебе нужна фотография или автограф передать, то без проблем». Я стараюсь быть человечным, но в то же время не быть тем, кем я не являюсь внутри.

— Не быть артистом?

— Да, слава богу.

— Правда, что Вас пригласил выступить Рамзан Кадыров? И Вы были у него в президентском дворце в Грозном?

— Во дворце у него я не был. Вообще эту тему поднимать я не хочу. Выступал. Очень веселая история, в хорошем смысле. Но я очень боюсь связывать свою жизнь с политическими властями.

— Интересный он человек? Скажите.

— Не буду комментировать ничего по этому поводу.

— Грозный Вас поразил? Там действительно красиво?

— Там классно.

— Мои друзья были в Грозном, говорят, это нечто невероятное.

— Мне что понравилось в Грозном? Я люблю историю народов, и древнюю историю, и современную. Очень много изучал чеченско-российскую войну, видел кадры, что было в Грозном после войны. И что там сейчас. Невероятно. Он очень чистый. Там нет криминала. Люди спокойно гуляют по улицам. Не продается алкоголь. В паре отелей только для туристов. На самом деле есть порядок. С одной стороны, такой порядок полезен для такого народа, как чеченцы. Мы объездили всю Чечню, действительно, там классно. Природа. Мне понравилось. Я был удивлен, столько комплиментов оставил ребятам, которые нас встречали. Я всегда смотрю по чистоте. Если человек у себя на родине не гадит, мусор не кидает на пол, это значит, что у народа все хорошо, значит, народ не злится на свою землю. Это же подсознательно: если мы бросаем мусор или плюемся, мы немного злимся на свою страну. Я, когда приехал в Казахстан, увидел, как парень плюется на улице. Молодой пацан. Подошел к нему, говорю: «Не плюйся! Зачем ты плюешь на свою землю? Нельзя». В Грозном меня поразило, что в этом все настолько идеально. Спокойно можешь ночью гулять. Все говорят: «Чеченцы — опасные люди, тебя поймают, что-то с тобой сделают». Никто там с тобой ничего не сделает.

— Настрадавшийся народ, да?

— Конечно. Сейчас у них все хорошо, все прекрасно. И пусть будет все хорошо у всех стран.

— Сколько стоит Ваш концерт сегодня?

— По-разному.

— Но самое такое, что «ах!»?

— Есть еще корпоративы, дни рождения.

— Самый большой гонорар какой был? Я так спрошу.

— Ну, «стошку» я получал.

— $100 тысяч за выступление?

— Да.

— Потрясающе!

— Это прекрасно. Представляете, за день получить $100 тысяч?

— Для человека, который был счастлив $500!

— И когда ты за 45 минут делаешь $100 тысяч, то думаешь: «Что-то невероятное!»

— Вы себя уважаете после этого?

— После чего именно?

— После того, как зарабатываете деньги честным трудом.

— Я себя вообще не оцениваю. Но благодарю Бога за то, что могу зарабатывать честным трудом, могу не работать, а заниматься своим призванием. Работа, которую ты любишь — это призвание. А которую не любишь — это не работа.

— Вы несколько лет входили в казахстанский список Forbes.

— Да Вы что?! (Улыбается). Ну, наверное.

— Вы ощущаете себя богатым человеком? Вы богатый или очень богатый?

— Для меня богатство не измеряется в деньгах. Я из тех людей, кто знает, что такое достаток.

— И знает, что такое отсутствие достатка?

— Кстати, из-за того, что я знаю, что такое отсутствие достатка, я знаю, что такое достаток. У меня есть дом. Да, я честно плачу налоги везде. Стараюсь двигаться законно. У меня в свое время было столько денег…

— А что, они куда-то ушли?

— В смысле, был момент, когда мне казалось, что у меня та-а-ак много денег. Наверное, неправильно формулирую. И вот я ходил в рестораны крутые. Когда у тебя появляются деньги, ты в ресторанах кушаешь, гуляешь там и тут. Другие тратят на машины, на всякую фигню. Этой мании у меня, слава богу, нет. Я трачу на аппаратуру студийную. Это мой грешок реальный. Увижу какую-то железку крутую — все! Мне сносит крышу, я сразу покупаю. Но у меня прошла вот эта первая звездная болезнь в богатстве. Сейчас у меня есть деньги, все хорошо, все отлично. Я не стараюсь тратиться сильно. Да, снимаю хорошую квартиру. Я должен жить в хороших условиях. Трачу деньги на хорошую студию. Могу покушать в хорошем ресторане, но не злоупотребляю этим. У меня есть компьютер, на котором я играю в игры периодически. Хожу с другом в бильярд. Но нет такой темы, что надо копить-копить-копить, купить крутую тачку, крутой дом…

— Но Вы вкладываете во что-то?

— Вкладываю. Коплю, чтобы вкладывать. Но как кочевник я не знаю еще, во что вкладывать (улыбается). Я не из тех персонажей, которые заработали и все просадили на всякую херню. Я коплю. У меня есть коллеги-музыканты определенного типа. Сегодня он спустит половину своих денег на кайфы, пойдет в стрип-клуб или что-то. И один спрашивает: «Баха, на что ты копишь?» Я отвечаю: «Я всегда знаю, что настанет тот день, когда ничего не будет. Не будет популярности, концертов. Как минимум не будет здоровья, чтобы гастролировать больше. И когда черный день настанет, подумай, что ты оставил на него».

— Хорошо быть умным, правда?

— Мне кажется, хорошо быть мудрым. Умным быть горестно. Ум для меня подразделяется на две темы. Бывают люди из категории «горе от ума». Допустим, мой старший брат — очень умный человек. Но из-за невероятного ума ему скучно жить. Он все о жизни знает. А я никогда не думаю, я не умный. Я мудрый. У меня есть канал, через который внутренний голос подсказывает мне, как быть. И я опираюсь на эту мудрость. В Торе сказано, что ум — от человека, а мудрость — от Бога. Я вообще никогда не думаю. Просыпаюсь, мне звонят: «Че будем делать?» Я говорю: «Импровизируем». Единственное — за день до концерта могут мне сказать: «Баха, завтра у нас концерт там-то и там-то, имей в виду. За тобой заедем во столько-то». Все. А так у меня жизнь сейчас идет на таком потоке, все открыто и свободно.

- Какие машины Вам нравятся?

— Никакие. Я не езжу на машине. Не умею водить.

— Совсем не проходили увлечение машинами?

— Нет, немного меня брат учил за рулем ездить. Но меня не тянет. Есть пацаны, которые тратят кучу денег на Ferrari. И женщины есть, которые умирают по этим машинам. «Ну и что, — говорю, — вот потратишь ты $300 тысяч на крутой спорткар, а дальше что? Покатаешься на нем какое-то время, а потом?» Абсолютно бесполезное вложение. Лучше купить дом. Или квартиру. То, что тебе пригодится.

— Знаю, что Вы собираете деньги на строительство школ в деревнях Казахстана.

— Да. На образование в Казахстане, так скажем.

— Зачем?

— Я до сих пор коплю эти деньги. Нашел уже двух человек, бизнесменов из Казахстана, которые тоже вольются в этот проект. Раньше хотел вкладывать в школы в деревнях, но потом получил статистику из всех мэрий страны. Оказалось, что во всех деревнях, даже самых отбитых, есть школы. И у меня появилась другая идея. Я всегда люблю воплощать то, что кажется невероятным. Так же, как казалось невероятным, что я, сын работника культуры и нефтяника, могу стать композитором. Немного смелый шаг. Так вот, есть фильм X-Men. Там есть красивая школа, в которую отбирают людей с определенными талантами, мутантов. Что если сделать в Казахстане по этому образцу школу, хорошую, большую, человек на 500? И отбирать по всей стране гениев, чтобы они в этой школе жили. Маленьких гениев из деревень, городов, с разными способностями. Большинство гениев живут в плохих условиях.

— И Вы хотите сделать такую школу?

— Да. Мне нравилось в X-Men, что школа вся из черного дерева. Она дорогая, и это экологически хорошо. И дети живут в хорошем помещении, в хорошем кругу. Если вы не смотрели этот фильм, посмотрите обязательно.

— Не смотрел.

— Внутри этой школы сами студенты потом начинают учить подрастающее поколение. Учат и урокам, и поведению. Типа кто-то подрался — подходят старшеклассники и говорят, что так нельзя делать. Мы должны друг друга поддерживать, а не бить друг друга. То есть сделать школу нестандартного подхода, в которой будут учиться сильные кадры. Они в будущем станут страну представлять.

— Классная идея на самом деле.

— Плюс — сделать предметы классные. Допустим, у меня в школе был предмет «риторика». Я в третьем классе учил риторику. Только сейчас я понимаю крутость этого. Рассказываю это, мне чувак говорит: «У вас в школе была риторика?! Я сейчас хочу записаться на курсы риторики, а у вас в третьем классе она была?»

— Вот что такое казахстанская школа!

— Меня в хорошую школу мама устроила. Риторика в третьем классе, я думаю, это отложилось. Я могу хотя бы слова соединять в предложения, разговаривать. Сейчас многие не умеют разговаривать, у них не складывается мысль, не формулируется.

— Как Вам кажется, в Америке Ваше искусство оценят?

— Не знаю. Там рынок устроен по другому принципу. Мейджоры всем заправляют. Там больше вопрос диаспоры всегда стоит.

— То есть «Грэмми» Вы не получите?

— Это вопрос политики и диаспоры. В Америке музыка и политика настолько близки. Условно, Леди Гага когда-то давно стала звездой. Она итальянка, ее поддерживает итальянская диаспора, которая вложилась в ее успех. Итальянская диаспора сидит в сенатах, в government. Мэр Нью-Йорка был итальянец. И они поддержали ее. Сейчас Леди Гага сдулась и обратилась снова к своей диаспоре, которая дала деньги на съемки фильма «Звезда родилась». Он ее реабилитировал. В Америке если твоя диаспора крутая, ты станешь звездой. Сейчас, допустим, Андерсон Пак появился, новый артист. Он наполовину афроамериканец, наполовину кореец. Южнокорейская диаспора в Америке очень сильно растет. Банки, медицина. И южнокорейцы сейчас выдвигают артистов, в балете, в музыке, в кинематографе. Это непростой момент, он политически подвязан.

— А если объединятся казахская и азербайджанская диаспоры? Что будет?

— Мне кажется, и та, и другая диаспора внутри себя не может объединиться. В этом проблема. А друг с другом? Недавно был саммит, собрание стран СНГ, и предложили сделать союз тюркских стран. Тюркский каганат, который в свое время правил половиной мира. Сейчас этот вопрос двигается, возможно, он реализуется в недалеком будущем, и все тюрки объединятся. По сути, тюрки — это мощнейшая диаспора.

— Представляете, что будет тогда?

— На самом деле мы не понимаем, насколько мы — сильная диаспора. Вообще проблема всех тюрков всегда была в разрозненности, в дележке. Ты кыпчак, ты огуз. Но мы-то все — тюрки. У нас у всех одинаковая схема языка. Азербайджанский, турецкий — все языки похожи, все друг друга могут понимать спокойно. Просто у всех разная ментальность. Но если соединить это, эту территорию… Украинцы — это смесь славян и тюрков. Все меня спрашивают: «Почему украинские девушки такие красивые?»

— Потому что тут немножко были татары.

— А татары — это тюрки. Смесь славян и татар, белого и черного — это красиво. И если соединить все эти земли, то это почти весь Советский Союз.

— Вы о девушках сами заговорили, поэтому я лишь продолжу эту тему. Вы никогда не считали, сколько у вас было девушек?

— (Рассмеялся). Их было много.

— Не сосчитать?

— Наверное, две. Три.

(Смеются).

— Теперь мой черед посмеяться… К проституткам Вы когда-нибудь обращались?

— В детстве. У меня была смешная история. У нас на районе была… (Смеется, не может говорить).

— …своя районная проститутка?..

— …которая лишала всех пацанов девственности. Она была такая старая, неприятная. Ух! Это травма на всю жизнь.

— И Вы к ней пришли?

— Меня туда послали. Сказали: «Ты должен сходить».

— Пацаны послали?

— Грубо говоря, у меня зачесалось в штанах. Старшаки говорят: «Вот тебе деньги, сходи туда».

— Даже деньги дали? А сколько ей было лет?

— Под 35. Пробег у нее хороший был. Еще у нее были золотые зубы. Фу-у!

— И это была Ваша первая девушка?

— Не хочу называть это девушкой. Это был мой первый горький опыт. Первая моя нормальная тема была как раз в универе с девушкой, о которой мы говорили.

— С которой Вы уплыли за буйки?

— Уплыл, да. После того, как все произошло с этой районной проституткой, я до универа особо не думал о девушках. У меня чуть другое было детство. С пацанами в баскет, прогуляться, семки пощелкать во дворе. Это сейчас молодежь быстрее развивается, пацаны лет в 11-12 знают, как устроена половая система.

— Интернет.

— У нас тогда этого ничего не было. Было безбашенное, свободное детство. А к районной проститутке я зашел, потому что все пацаны ходили и я тоже должен был, по-любому.

— Постоянная девушка есть? Одна-единственная?

— Этот вопрос не хочу раскрывать. Может, есть, может, нет. Кто его знает?

(Улыбаются).

— И состоятельные казахские мужчины, и состоятельные азербайджанские мужчины могут сегодня позволить себе несколько жен. В Казахстане, как мы знаем, содержат гаремы. Ты мечтал когда-то… Перешел на «ты» почему-то…

— Можно на «ты».

— Переходим?

— Да, спокойно.

— Ты мечтал когда-нибудь о гареме?

— Нет. Гарем? Я человек более классический. У меня современный подход к семье. Мне кажется, ребенок должен расти в классической семье. Две-три жены в доме — да, это подходит мужской природе, определенно.

— И это весело!

— Это разумно. Этот момент — многоженство — если объективно посмотреть, он разумен. Мужская природа такова, этого не избежать. Мужик всегда был полигамен. Такие мы — что делать? Это разумный подход, чтобы мужик не ходил налево, втайне от жены не упаковывал любовницу, а чтобы эта любовница была младшей женой. Хорошая иерархия. Но мне кажется, это настолько будет бить по первой жене, по старшей. Представь у себя в доме женскую конкуренцию. У моей мамы есть сестра. Вот сестры — это потрясающий пример женских отношений. Они друг друга любят по-настоящему, но все равно конкурируют. Всегда это было и будет. А представь: у тебя в доме гарем конкуренток.

— Неудобство.

— Четыре ребенка, допустим, и четыре жены. Многие делают так, что все жены живут отдельно.

— Идеальный вариант?

— Ты мечешься по хатам — ну что это такое? Сегодня ты с одним ребенком, завтра — с другим. А потом нужно четырем сыновьям объяснить, что они братья, просто у них разные мамы.

Я в семье в первую очередь вижу детей. Многие девчонки не понимают этого сейчас. Они думают, что семья — это любовь, цветочки-фиалки, походы в кино. Не-е-е. Это настолько сложная тема. Воспитывать ребенка, даже одного, настолько трудно. Не спать ночами. Когда у брата родилась дочка, мы еще жили все вместе. И я, в частности, принимал участие в ее воспитании. Даже каждый день выдерживать плач ребенка, когда у него зубы пробиваются. Ребенок нестабильный поначалу, когда в этот мир приходит душа новая. И ты каждую ночь не можешь поспать. Это на картинках в Instagram дети милые, прекрасные. А на самом деле иногда ты сидишь с этим ребенком, четвертый день не выспавшийся, всем жертвуешь ради него, чтобы у него все было хорошо. И ты устаешь. Это большой труд — строить семью. И, кстати, мои мама с папой мне это привили.

— Семья — это труд.

— Это не любовь, в первую очередь. Это самый сложный бизнес, как говорит мой раввин.

Некоторые секс-сцены в своих песнях я описываю по фильмам, которые видел в восемь или девять лет. Раньше секс снимали красиво в фильмах, под музыку оркестровую. Я смотрел и думал: «Ни хера себе, секс — это так круто!» А сейчас все смотрят порнуху

— У тебя есть раввин?

— Да. Я с недавних пор изучаю Тору. В детстве я изучал с мамой Библию. С учителем изучал Коран. И до сих пор изучаю и Библию, и Коран. Сейчас — Тору. Религия — это тоже большой вопрос. Вернее, вера. Это знания. В Торе много хороших знаний. И вот раввин мне говорит, что семья — настолько сложный бизнес. А у евреев еще и семьи большие. Он молодой раввин, но очень много знает. У него трое детей. Он им никогда не ставит мультики. Они с женой постоянно с детьми. Когда жена обучает в синагоге женщин Торе, он дома, уделяет детям внимание. Когда он учит, она дома с детьми. Он рассказывает, что у детей развлечение — они по утрам смотрят, как мусоровоз забирает мусор. Это классно, это настоящее детство. Правильный подход — постоянное внимание детям. Не поставил мультики — ай, смотрите, я пойду отдохну, поваляюсь. В этом плане мой друг-раввин для меня большой пример. Я хочу, чтобы у меня так было в семье.

— Ты представляешь себе свою будущую жену?

— Конечно, я ее представляю (улыбается).

— Давай опишем ее.

— Во-первых, думаю, что жена должна тебя понимать полностью. Я не верю в теорию контрастов, в то, что плюс на минус дает плюс. Это полная брехня. Плюс на минус даст вам просто мимолетный секс, крутой роман, но семью вы так не построите. Вы должны быть абсолютно идентичными в пониманиях, в идеологиях, в юморе, в постели. Все должно соответствовать, все ключики должны совпасть. Внешний фактор неважен, клянусь. Я вообще не визуал. Считаю, что внешность человека — это просто его оболочка. Естественно, оболочку нужно держать в здоровом виде. Я сейчас это упустил на данный момент (смотрит на живот), но буду восстанавливать. Но если касается жены и семьи, то внешность неважна. Мне кажется, мы должны понимать друг друга на сто процентов. Должны уметь подальше засовывать свою гордость. Многие пацаны пытаются найти идеальную. Если ты ищешь идеальную, значит, ты еще мальчик.

— Идеальных нет?

— Вообще никого идеального не существует в этом мире. Вообще ничего, кроме устройства, которое Бог задал нам. Бог сотворил мир идеальным, но нам заронил в души, что чего-то не хватает. И мы за этим постоянно гонимся. Ну, суть не в этом. Когда ты берешь женщину, то принимаешь ответственность. Все по-другому. Не стоит вопрос любви и эмоций. Вопрос ответственности: ты под свое крыло берешь человека. Есть папа и мама, за которых ты отвечаешь как взрослый мужик, а тебе нужно еще извне взять неродного человека. Но он тебе будет родным по идеологии, по душе. И со временем ты понимаешь, кто такие родные люди. Они во многом тебя не понимают, но ты миришься с этим. В этом и есть семья. И когда ты постоянно ищешь эти консенсусы, это и называется «строить семью». В этом основная сложность, мне кажется. Потом — дети. Но дети — это благо в семье, я считаю. Почему ближе к старости все люди хотят внуков?

— Продлить молодость.

— Я бы не сказал. Душа понимает, что скоро будет отходить из этого тела, и ей нужно набрать больше благих дел, больше плюсов перед возвратом туда, в тот сектор. А что такое дети? Дети — это когда ты живешь ради кого-то. Мои друзья, у которых дети, вообще о себе не думают. А когда ты не думаешь о себе, ты становишься ближе к светлому и духовному. А когда ты откармливаешь свое эго, становишься ближе к темному. Так говорится в Торе. Когда дети, тебе насрать на себя абсолютно. Все ради ребенка делаю, работаю ради него, ради его образования. Потом ты сталкиваешься с тем, что у него характер. Тебе возвращается все то, что ты своим родителям сделал своими капризами, когда был маленьким. Ты понимаешь, насколько сложно было родителям. Это все настолько сложно. Молодые люди и девчонки… Как я говорю в 26 лет, а? «Молодые люди»!

— Недопонимают это?

— Просто поймите, что семья — это не нечто сказочное.

— Баха, потрясающе! Тебе 26 лет. Ты размышляешь, как умудренный опытом человек, который много всего повидал и через многое прошел.

— Откуда это? Не знаю. Я предполагаю, что от родителей. У них второй брак, был большой опыт в воспитании. Это одна из версий. Вторая версия — из Торы. Там идет вопрос реинкарнации. Душа проживает определенное количество жизней. Может быть, старая душа. Кто его знает.

— Какие книги ты читаешь? Какое кино предпочитаешь смотреть?

— В последнее время вообще перестал книги читать. Очень сильно себя за это короблю. Как-то не идет. Сейчас время такое настало визуальное. Instagram приучил нас к коротким постам. Открыв книгу и прочитав 50 страниц, ты засыпаешь. Раньше я за ночь мог прочитать книгу.

Кино? Обожаю! За книги, музыку, кино моему брату Санжару спасибо. Он меня с детства приучил к крутому кино.

— Американскому или какому?

— Разное кино.

— Индийское?

— Индийское — нет. Мы иногда любили посмотреть его дома, чтобы чисто поугорать. Мы с мамой по вечерам любили посмотреть кино, у нас был видеопроигрыватель, кассеты. Была крутая база, Санжар набирал классные фильмы домой. Был у нас раскладной столик. Мы с мамой ставили белые семечки, лимонад «Буратино» и смотрели кино. Была романтика, именно кайф. Даже некоторые секс-сцены в своих песнях я описываю по фильмам, которые видел, когда только начал взрослеть, в восемь или девять лет. Раньше секс-сцены снимали красиво в фильмах.

— Развернуто.

— Их так преподносили, под музыку оркестровую. Я смотрел и думал: «Ни хера себе, секс — это так круто!» А сейчас все смотрят порнуху, секс для них — какая-то дичь и грязь. А для меня — это те фильмы, с которым я ассоциирую, что-то более-менее нормальное. Брат мне советовал смотреть сложные фильмы для понимания. Некоторые я не воспринимал, «Матрицу», например. Сейчас понимаю.

— А музыку какую любишь послушать?

— Люблю слушать классику в последнее время. Люблю Джеймса Брауна, все такое очень старое.

— Классика — это кто?

— Мне нравится Шопен, по характеру он близок мне. Такой романтичный, легкий, не напрягающий. Бах, может, близок. Он духовный. (Чихает).

— Будь здоров! Правда!

— Спасибо! Главное — чтобы на микрофон не попало… Бах ведь был работником католической церкви. Вся его музыка связана с духовными переживаниями. Почему он любил орган и написал большинство произведений для органа?

— Божественный инструмент.

— По мне, так это похоронный инструмент.

— Серьезно?

— Мы когда работали в консерватории, были концерты органной музыки, студенты играют. Люди приходят в органный зал консерватории. Мы там сидели на кассе, билетики продавали. И на органную музыку всегда приходили люди в возрасте. И однажды я так ужасно пошутил. В консерватории были те, кто оканчивал музыкальные колледжи, никто там рэп особо не слушал, были люди другой музыки. И я такой уличный, взбаламученный, приплыл. И я прикольнулся, говорю: «Что, они все готовятся к уходу?» Концерт, орган играет большой. Как будто ты в доме графа Дракулы и все сейчас умрут… Но Бах любил орган. В органе, считаю, есть нотка смерти. Размышление о смерти всегда близко к Богу. Мы всегда приближаемся к Богу через смерть. Только когда душа отходит, ты можешь встретиться с Богом. Но у Баха трудная музыка, ее долго слушать очень сложно. Еще есть Лист. Рахманинов — как имя его?

— Сергей. Он великий. Попробуй сыграй Рахманинова еще.

— Он панический. У него была истерика постоянная в музыке. Такое ощущение, как будто он всю жизнь кому-то что-то доказывал, что он великий гений. И в этом плане он тоже мне близок. Вот я делаю музыку, стараюсь, приведу на студийную запись хор, запишу оркестр. Пытаюсь сделать все круто, доказать людям, что моя музыка стоит крутых оценок. Любой мастер хочет, чтобы его работу оценили. И тут же выходит какая-то песня типа «Ты пчела, я пчеловод, и мы любим мед, та-та-та». Сделанная на коленке за пять минут. И я в этой ситуации становлюсь Рахманиновым, который с каждым разом хотел доказать народу, что вот слушайте нормальную музыку, которую я для вас делаю. Цена одинаковая. И за то, и за то вы платите в iTunes 300 рублей. Просто подумайте, за что вы платите. За пчел, пчеловодов и мед, в котором один сахар? Или за натуральный горный мед, специально для вас сделанный, в хорошей упаковке?

— Почему ты удалил все свои фото из Instagram?

— В какой-то момент традиционно-эстрадная схема получилась.

— Психанул?

— Посчитал это неким лицемерием. Мне это неблизко. Моим Instagram начали заниматься ребята, они постоянно выкладывали посты.

— «Не я»?

— Да, это не я. Почему за меня кто-то ведет Instagram так, как я бы его не вел? И я начал вести его иначе. Не люблю выкладывать каждый день посты. Любой пост и любая фотография — это запечатлеть какой-то момент в жизни. Когда мне было семь лет, нам с мамой посчастливилось поехать в Канаду, в Торонто. В семь лет оказаться в том мире, настолько развитом. Сейчас он еще более развитый. Приехать туда, увидеть небоскребы, увидеть, как люди живут. Мы тогда ездили на Ниагарский водопад. Мама везде все фотографировала, и мы потом в Алматы ходили проявлять эти фотографии и собирали альбомы. Кто сейчас альбомы делает? Для меня это такая романтика. Я сейчас открываю эти альбомы — каждая фотография в них настолько ценная. Да, может, она некрасивая, простой фонтанчик на ней. Но чего она стоила? Какого-то прекрасного момента в жизни. Тогда пленка ценная была, ты не мог фотографировать сериями, как сейчас. Сегодня девушки весь день свой снимают, прямо с утра. Как встала, почистила зубы, позавтракала. Тогда ты экономил. И решал: вот сейчас классный момент, я в прекрасном настроении, моя душа радуется. Мы в прекрасной стране погуляли. Нужно запечатлеть. И сфотографировались. В этой фотографии уже заложен невероятный энергетический поток. В Instagram сейчас фотографии обесценились. И музыка обесценилась. Все настолько легко стало. Не сделаешь мне песню? Найду другого, нестрашно. А какую песню, что в ней заложено — неважно. Но благо, остались люди, которые еще оценивают эту тему, ищут смысл в песнях и так далее.

— В интервью Юрию Дудю ты сказал, что раньше был «сильным нариком». Прикалывался?

— Я просто выразился грубо и жестко. «Сильным нариком» прям не был. Для меня «нарик» — это героинщик. Таким я не был. Покуривал травку, пил алкоголь.

— Тогда все покуривали травку.

— В Казахстане — тем более. Там же Чуйская долина, «чудная долина». Узбекистан рядом. На интервью Дудя я был взъерошенным, после перелета. Я забыл вообще про это интервью.

— Откуда летел?

— Я был в Таллине 6 августа. Вечером в этот день мне звонит Юра: «Ты не забыл? Завтра у нас интервью. Все в силе?» Я вспоминаю, что мне надо лететь в Алматы и в Баку уже взял билет. После тура должен был ехать к другу, кайфовать, отдыхать на море. Все было так прекрасно. И я меняю билет, лечу в Москву два часа, оттуда — четыре часа в Алматы, захожу домой. Мама говорит: «А чего ты прилетел? Ты же в Баку должен быть?» «Я на 40 минут», — говорю. Помылся в душе, взял свежие вещи, оделся в спортивку какую-то, тапочки домашние. Приехал на студию, там снимали. И что мне лезло в голову, я то и нес, где-то даже не обдумывал. Мне не понравилось интервью Юрию Дудю, но это был мой первый опыт. Я, наверное, из категории людей, которые на чужих ошибках не учатся. Сам ошибусь, сам споткнусь — вот так у меня вся жизнь.

— Сегодня наркотики есть в твоей жизни музыканта?

— Нет. Но смотря что такое наркотики?

— Покурить травку можно?

— Травку покурить я могу раз в год или два раза в год, приехав в Амстердам. Для меня это туристический элемент.

— Нужны наркотики для того, чтобы написать что-либо стоящее?

— Музыку я делаю абсолютно трезвым.

— И даже без алкоголя?

— Без алкоголя.

— Это классно!

— У нас был прекрасный случай. Был друг один… Есть друг. Что-то постоянно всех хороню. Видимо, с юных лет привычка осталась (улыбается). Друг — талантливый пианист. В свое время были международные конкурсы от консерватории. Он постоянно курил, когда играл концерты или ездил на конкурсы. Мы один раз поехали в Германию, он на конкурсе представлял весь Казахстан. Зал красивый. Вы знаете, какие в Европе залы, как там к классике относятся — с уважением. И он говорит: «Пробейте мне травы». «Братан, — говорю, — мы в Германии. Где мы, молодые студенты, найдем тебе косяк?» Ладно, сейчас я бы мог чего-то нарулить через знакомых, уже как взрослый человек. А тогда мы щеглы были — что можно сделать? Мы были как менеджеры там. Сидит полный зал людей, комиссия, жюри. Конкурс был в концепте открытого концерта. И он рассказывал: «Я сел и не знал, с какой ноты, с какой клавиши, с какой октавы начать». Это из-за того, что он привык курить перед выступлением. Он все забыл!

И с тех пор я для себя решил: музыку надо делать трезвым. Если ты делаешь ее под наркотой, под каким-то допингом, то ты не мастер своего дела. Заберут у тебя все, ничего не будет. Вот тебе клавиши, вот какая-то свежая программа, без всяких крутых плагинов. Минимальные условия. Сделай нам что-то. Если сделаешь — базара нет, ты мастер! Те, кто делает под наркотой — они подсаживаются. В принципе, жизнь под наркотой — а работа тем более — это на себе можно ставить крест. Это яма. Если мы берем тяжелые наркотики, они вызывают выплеск дофамина, гормона страсти и оргазма. И у тебя такое состояние взвинченное, будто ты вдохновленный. Но это иллюзия. И ты под этим начинаешь писать. У меня в Москве были ребята, которые пишут под тяжелой наркотой музыку, в таком состоянии. Их — пух-х-х! — взвинчивает, они начинают писать и думают, что пишут крутую тему. Скидывают мне. Я говорю: «Что ты за говно мне прислал?» Все наркотики только вызывают иллюзию. Это уже не ты пишешь. Творчество для меня — это канал.

— Он должен быть чистым.

— Как минимум не должен перебиваться наркотой. Она закрывает канал.

— Какую кухню ты предпочитаешь?

— О, поесть я вообще любитель!

— В Алматы вообще шикарная кухня.

— Казахская кухня — да, люблю! Беш, сорпа, конина. Азербайджанская кухня — тоже. Она, конечно, понасыщенней. Азербайджанцы вкуснее делают. Но и казахская безумно вкусная. Видите, я всегда нахожусь меж двух огней.

— Прямо воодушевился!

— Честно скажу, азербайджанская национальная кухня более продуманная. Казахская кухня — кочевая. Что под рукой было, то и приготовили.

— Отсюда конина.

— Конь устал? Все. Коня рубанули. Зелень, картошка. Что росло на территории, то и ели. Но это тоже очень вкусно. И там, и там кухня домашняя. Кроме того, она халяльная, то есть кошерная. Выпускается кровь, выпускается душа. То есть животное умирает как положено. Его дух выходит из мяса. А когда током забивают, и вся кровь застаивается, то все. Я если здесь мясо кушаю, то сразу чувствую, если кровь не выпустили. Воняет оно, пахнет горячей кровью. А у нас, как и у евреев, все как надо: через шею выпускают кровь, очищается организм. В Торе говорится: уходит дух животного, которое ты режешь во имя Всевышнего. Расскажу историю. Мы на Курбан Айт забиваем скотину. Я офигел, когда впервые увидел. Если барашку на ухо прочитать суру перед закалыванием, он сам ложится под нож. Я это видел, клянусь. Животные максимально покорны Богу. Он понимал, что все. У них нет разума и нет противоречий воле Божьей. И как не верить в Бога после этого? Мне кажется, все люди верят в Бога, даже атеисты. Просто атеисты включают свой мозг, который их замучил. Они все ученые. У них сильный ум, который их всю жизнь мучает. Большинство ученых почему любят курнуть косяк, употребить наркоту? Хотят выключить мозг. А мне повезло. Я человек от Бога, верующий. Живу, не думая. Клянусь. Мне никто не верит, но это так.

— Тебе 26, вся жизнь впереди. На сколько лет ты себя сам ощущаешь?

— Сейчас я ощущаю себя очень старым. Куда-то ушли мои силы, непонятно. Может, из-за того, что я переработал. От мамы, наверное, передалось чувство: я боюсь снова стать бедным. Комплекс с тех времен остается. Меня иногда умоляют на работе съездить на отдых. Все последние восемь лет моя команда мне твердит: «Баха, съезди на море».

— А ты не едешь?

— Основательно — не езжу. Разве что где-то корпоратив. Последний раз на море был в прошлом году, в августе. Был у нас корпоратив в Барселоне. Менеджер выбил заранее четыре дня, чтобы мы побыли на море. Недавно ездили в Амстердам, два дня там были.

— Но там нет моря.

— Чтобы так основательно отдыхать — я не отдыхал. Сейчас я закончил альбом, батрачил постоянно. На него ушло много сил. Тур прокатал, за девять дней семь городов. Я понимаю, что это настолько тяжело уже. Сейчас я просто валяюсь дома, ничего не делаю. Пью воду, играю в компьютерную игру. Ни с кем не хочу разговаривать, не поднимаю трубку телефона. Видимо, откат энергии идет. Вдохновение, альбом — это ба-а-ах! Был выплеск энергии, а теперь она откатывается. В этом мире все сбалансировано.

— Баха, хочу сказать большое спасибо за наше общение. Я покорен. Не кривя душой. Замечательный человек, не по годам мудрый. Уверен, что миллионы зрителей, которые посмотрят это интервью, для себя очень много возьмут, как и я.

— Это хорошо.

— Напоследок всем своим гостям, которые замечательно поют, я предлагаю экспромтом хоть что-нибудь, хоть пару строчек спеть.

— (Задумался). Как бы вспомнить эту песню… Там стихи как раз про тот период. (Читает). «Я помню мамины глаза в слезах, когда мою семью лишили единственной хаты. Помню чемоданы, помню лицо отца, когда коллеги кинули его на бабки». Посоветую послушать эту песню. Она называется «Иди вслепую на свет». Петь не могу, потому что болею и настолько иссякший. Слушателям я хочу пожелать понять: всем на нас всегда все равно. В этом мире есть только ты, способный сделать лучше себе, своей семье. Большая проблема у людей: все придают себе очень много значения. Из-за Instagram и других соцсетей. А вам, Дмитрий… Ой, мы уже перешли на «ты».

— Да! «Тебе»!

— Восточное воспитание — видишь, от него никак не убежишь! У меня было интервью, в котором я хвалю тебя. Мой лучший друг говорил: «Надо, чтобы ты с Гордоном сделал интервью, это будет большой респект». И я давно мечтал это сделать. И как все совпало! Я всем журналистам посоветую готовиться, вот как этот человек, правильно вести интервью. Все Вас называют комплиментарным. Я с этим не соглашусь.

— «Тебя»!

— Да, точно. Ты — независимая единица, которая не приходит со своим мнением. Ты просто раскрываешь персонажа.

— (Улыбается). Хочу показать героя.

— И это классно, что у тебя герои. И еще важно, что это все бесплатно, не за деньги, не за коммерцию. В твоих интервью не увидишь рекламу какого-нибудь Hyundai.

— Хотя было бы неплохо, наверное.

(Смеются).

— Может быть. Но ты несешь святую цель. Я как человек, близкий к духовному, скажу: это тоже свет. Про канал ты тоже понимаешь. Лысина — она всегда показывает, что канал очень сильный и открытый. Большое спасибо. Мне сегодня большая галочка в моей жизни. Моя мама такая: «Ух ничего себе! Говори там правильно». Надеюсь, я не подвел. Я старался быть честным.

— Мама будет рада.

— Это самое главное.

— Спасибо!