Украинцы не могут похвастаться героическими деяниями и победами. Их историческая память всегда была хрупкой и держалась в тайне, она подпитывалась отрывочными воспоминаниями о поражениях, насилии, сопротивлении и смерти. Лишь после Майдана 2013-2014 годов наступил перелом.
Когда 21 ноября 2019 года исполнилось ровно шесть лет с начала протестов на Майдане, правозащитница и адвокат Евгения Закревская объявила голодовку. Она представляет семьи людей, убитых в ходе протестов на Майдане. Расследования этих убийств продвигались в прошедшие годы крайне медленно, а 20 ноября их окончательно прекратили. В качестве формальных причин были названы реструктуризация генеральной прокуратуры, а также противоречия в законодательстве. Закревская во весь голос сказала то, что все уже давно ощущали: «То, что случилось на Майдане, кроме меня, не интересует никого».
Евромайдан, или так называемая Революция достоинства, — это обширная акция протеста, в которой в зимние месяцы 2013-2014 годов приняли участие сотни тысяч человек по всей Украине. Она закончилась в феврале 2014 года расстрелом нескольких десятков демонстрантов и бегством тогдашнего президента. Затем были проведены внеочередные выборы, в результате возникли новый парламент и новое правительство. Среди следствий перелома — аннексия Крыма и война на востоке Украины.
Много белых пятен
На Украине любят говорить, что Майдан, точнее события после переворота, изменили Европу, обнажили и обострили геополитические разногласия между Европейским союзом и Россией. Но на самом деле Майдан изменил саму Украину, и не только в том, что касается политики и ценностных понятий. Речь и об ее собственном отношении к истории. История и ее значение для политики и общественных процессов оцениваются сегодня иначе. История вдруг стала чем-то живым, касающимся каждого.
Как у большинства соседних стран Восточной и Центральной Европы, у Украины сложные отношения с собственной историей. Она полна белых пятен, замалчиваемых и неотрефлексированных потерь, затаенной злобы, обид и подавленных конфликтов с сопредельными народами. Как, например, украинцам относиться к политическим решениям, принятым тайным образом, таким как ялтинские договоренности? Как говорить об истории областей, принадлежавших до Второй мировой войны другим государствам, а также о депортации и переселении целых народов, например, крымских татар? Кто признает себя причастным к массовым убийствам времен войны? Или в мирное время? Как восстановить доверие между соседями, которые за тобой шпионили, а затем донесли в спецслужбы, потому что боялись, думали защитить так самих себя от доносов или же надеялись получить какую-то награду — или просто потому, что тогда так было принято.
Предсказанный Фрэнсисом Фукуямой (Francis Fukuyama) в одноименной книге конец истории не состоялся, мало того — в определенном смысле история для Украины только теперь и началась и, подобно вулкану, выбросила на поверхность тысячи и тысячи вопросов. И едва история началась, она тут же вступила в конфликт с исторической памятью.
История, с которой жили поколения наших предков и мы сами, не имеет ничего общего с нашей исторической памятью. История была величественна, она состояла из побед, праздников, дней памяти и монументов, к подножью которых регулярно возлагали букеты красных гвоздик. А вот историческая память была хрупкой и держалась в тайне, она подпитывалась отрывочными воспоминаниями о поражениях, насилии, сопротивлении и смерти. История и историческая память не пересекались практически ни в одной точке. Первая боролась со второй и пыталась ее поглотить, объявляла её опасной и ненужной. Вторая же сопротивлялась в лице бесчисленных диссидентов или же оказывалась в дальних тайниках, которые быстро забывались (как фотографии нелюбимых родственников, которые скорее таили в себе опасность, чем приносили утешение), или же просто отмирала, как ненужная часть тела, и оставляла униженных, послушных и по-своему счастливых людей.
Тоска по истинным победам
Падение железного занавеса, совпавшее с обнаружением другой истории, должно было бы примирить историю и историческую память. Но как? Ведь реальная история состояла в основном из поражений и потерь, а нам хотелось иметь великую и благородную, умную и победоносную историю. И при этом не искусственную и приукрашенную, как в советские времена, а реальную, как «на Западе», как «в настоящей Европе». На самом же деле история была не одна, их было много. Они не совпадали одна с другой, постоянно вступали в противоречие и никак не давали привести себя к единому и однозначному национальному нарративу.
Центральную памятную дату, День Победы, отмечаемый 9 мая, дополнили Днем независимости. Это была чисто символическая дата, напоминающая о решении парламента о выходе из Советского Союза, а не о каких-то событиях, связанных с гражданским обществом. Третья дата, День конституции, стала еще одним праздником. День Голодомора, когда отдают дань памяти жертвам искусственно созданного голода 1932-1933 годов, убившего миллионы детей и взрослых в Центральной и Восточной Украине, также носит символический характер.
А между этими немногочисленными официальными днями памяти о победах и трагедиях простирается широкая сеть примеров необсужденного и неотрефлексированного насилия: Холокост и Бабий Яр, трагедия в Волыни и чернобыльская катастрофа — лишь некоторые из них.
Субъекты, а не объекты истории
На этом фоне Майдан — исключение. С одной стороны, он вписывается в уже имеющуюся схему, с другой стороны, он сломал ее рамки. Он — символ победы демократии и справедливости, ставший частью реальной исторической памяти и важной движущей силой перелома. Майдан на какое-то время стал местом примирения и обоюдного признания для людей разного возраста и пола, различного происхождения и различных мировоззренческих убеждений. Но в то же самое время он был местом, где возникли новые иерархии, авторитеты и структуры.
Майдан породил героев и жертв, но его герои и жертвы не были пассивными объектами истории. Они были субъектами, и благодаря им вся история страны обрела новую субъективность. Майдан показал, что история — не просто нечто прошедшее, а что она и в настоящем времени может подвергнуться критическим изменениям и что эти изменения не обязательно будут позитивными и однозначными (как минимум не для всех).
Особое восприятие или персонализация истории, произошедшие после Майдана и начала войны, делает ее более близкой и реальной. Нерассказанное, потаенное, противоречивое, накопившееся за последние сто лет выходит на свет. Сегодня впервые стало возможно и необходимо говорить не только о жертвах и потерях, но и об ответственности.
Белорусская писательница Светлана Алексиевич, лауреат Нобелевской премии по литературе, сказала однажды, что мы — советские люди — много поколений имели только опыт насилия. Насилия, за которое никто и никогда не был привлечен к ответственности. Голодовка Евгении Закревской, к которой до 1 декабря присоединились еще десять человек, стала не только отчаянным жестом против мумифицирования памяти о Майдане, против попытки сделать Майдан еще одним пустым историческим символом. Это еще и требование привлечь виновных к ответственности, чтобы заколдованный круг насилия и отсутствия наказания за него наконец-то был разорван.
Украинка Екатерина Ботанова — культуролог, журналист, куратор Фестиваля культурного эскапизма в Базеле.