Не стоит ломать голову над тем, «пощадил» ли нас Путин в Иерусалиме или нет. Хозяин Кремля сначала пошел в беспрецедентную атаку, обвинив Польшу в развязывании Второй мировой войны, а потом «любезно» не стал вновь вспоминать об этом в Израиле. Радости от этого мало, тем более что в мягкой версии его послания все равно звучала ложь, например, сообщение о том, что 40% погибших во время Холокоста евреев были советскими гражданами. Также в путинской речи присутствовали мотивы, которые можно в любой момент развить в антипольском направлении, взять хотя бы слова о тех, кто помогал осуществлять Холокост.
Цель провокации
Это не означает, что из атаки Путина и ее последствий не следуют благоприятные для Польши выводы. Я имею здесь в виду даже не резкую и недвусмысленную реакцию представителей западного мира, которая могла оказаться для российского президента неприятным сюрпризом. Следует напомнить, что хотя слова Путина венчают давно начавшийся процесс формирования неосталинского исторического дискурса, прозвучали они в ответ на резолюцию Европейского парламента от 19 сентября 2019 года, в которой пакт Молотова — Риббентропа прямо называется событием, проложившим путь к развязыванию войны.
В этом контексте шаги российского лидера можно интерпретировать как вынужденные, нервные и неэффективные. Он агрессивно реагирует на то, что его поражение в европейской битве за память становится все более очевидным. Его атака была направлена на целую группу государств. Напрямую он говорил о Польше, но критика Мюнхенского соглашения касалась также западных держав, а отсылки к Коневу — это выпад против Чехии, с которой Россия в последнее время вела спор по поводу планирующегося демонтажа памятника советскому маршалу в Праге.
Возможно, это продуманная (по крайней мере в какой-то степени) стратегия, однако, ее цели гораздо скромнее, чем кажется многим аналитикам. Раз такое агрессивное послание не работает на Западе и все реже находит отклик на постсоветском пространстве (грузины и украинцы после российской агрессии не поддаются на манипуляции такого рода, а представители других народов все менее охотно прислушиваются к подобным тезисам), возможно, в первую очередь Путин стремился спровоцировать критическую реакцию Запада, чтобы в очередной раз закрепить у россиян синдром «осажденной крепости». Уровень жизни в России продолжает снижаться, эмбарго все еще действует, а рейтинг российского президента падает, так что он решил сплотить общество под лозунгом «они нападают на нашу святыню». Чтобы придать этому тезису соответствующий вес, ему нужно было вызвать за границей мощную волну возмущения, поэтому он прибег к таким резким выражениям, каких в рамках манипулирования историей мы еще не слышали.
Также может сложиться впечатление, что мероприятия в Иерусалиме стали для Путина разочарованием. Он не только значительно сократил продолжительность своего визита в Израиль, но и опоздал на торжества, появившись, когда они уже начались. Видимо, российский лидер не получил того, чего хотел, и решил демонстративно выразить свое недовольство.
Формулируя неосталинскую версию событий Второй мировой войны, Путин не учитывает один фактор, который помешает ему найти понимание на Западе. Я имею в виду реабилитацию Советского Союза как такового. Российский президент не превозносит коммунизм как строй или интеллектуально-идеологическую концепцию, он просто реабилитирует империализм. Сталин в рамках такого подхода предстает великим лидером потому, что под его руководством российская империя обрела особую мощь. В результате Второй мировой войны она добралась до Кенигсберга и Буга, Ужгорода и Прута, а внешняя империя стала включать в себя Эльбу, Карловы Вары и Братиславу. Этого добились бойцы Красной армии — окруженные сейчас особым почетом отцы и деды современных россиян. Таков, как кажется, идеал, к которому, по мнению Путина, должна стремиться Россия. В скобках следует только добавить, что сам российский президент, к счастью, не очень преуспел в стремлении к этому идеалу.
Смена тактики
Путин, вполне возможно, рассчитывал на то, что Запад благосклонно отнесется к его словам, ведь тот, бывало, с пониманием и даже сочувствием смотрел на советский опыт. Однако даже если симпатии западных леволиберальных кругов могут распространяться на коммунизм как идеологию, то его отождествление с преступным тоталитарным режимом для них неприемлемо. Между тем Путин пытается реабилитировать именно того советского лидера, которого сложнее всего «переварить» современным последователям марксизма. Они видят в нем, скорее, вредителя, из-за которого сейчас невероятно сложно продвигать тезис, что коммунистическая утопия — идеальное решение для западных государств и обществ. Никто так убедительно не опроверг эту идею на практике, как Сталин.
Пыль, поднявшаяся во время декабрьских и январских скандалов, начала оседать, и стало видно, что проигравшей оказалась отнюдь не Польша. Решительная и продуманная позиция властей, а также редкая в последние годы сплоченность всего нашего политического класса тоже дали положительный эффект. На этот раз серьезные имиджевые потери понесли другие, а правда на тему польской истории смогла в этих обстоятельствах прозвучать громко и отчетливо.
Все это не означает, что мы одержали победу в войне за память. Мы выиграли битву, в которой Путин избрал неверную тактику. Кремль, однако, умеет быстро менять тактические схемы, и сигналом, что это, возможно, уже происходит, служит текст близкого соратника российского президента Сергея Маркова. Он критикует недавние атаки на Польшу, говоря, что в дискуссии между двумя странами следует «оставаться в рамках морали и рассудка». Вероятно, в ближайшие месяцы российская историческая пропаганда примет более мягкий облик, что парадоксальным образом может представлять для нас особую опасность: с одной стороны, она найдет на Западе множество благодарных слушателей, а с другой — усыпит нашу бдительность.
* Павел Укельский — заместитель директора Музея Варшавского восстания, бывший заместитель руководителя польского Института национальной памяти.