До недавнего времени Владимир Путин всегда с возмущением публично отвергал саму мысль о том, что может остаться у власти после истечения установленного законом президентского срока. Как бы то ни было, 10 марта российский парламент принял поправку в конституцию, которая позволит президенту оставаться на посту еще два срока. Его власть расширяется не только во времени, но и в пространстве: у него станет еще больше прерогатив, а после ухода ему гарантирован пожизненный иммунитет… Оппозиционеры назвали произошедшее путчем, и это действительно так.
Президент России уже не первый раз устраивает политические трюки, которые призваны изменить законы к его собственной выгоде. В 2008 году он уже использовал другую уловку, чтобы удержаться у власти, и по-прежнему не хочет оставлять ее. Хитрости говорят сами за себя: почему бы вообще открыто не избавиться от демократии? Владимир Путин оправдывает свой шаг типичными для антидемократов аргументами: стабильность и безопасность важнее политического самовыражения (пусть даже на 22 апреля запланирован референдум для подтверждения этой конституционной реформы). Он также пустил в ход сомнительные диалектические приемы, подчеркнув, что в России было «достаточно революций», как будто законная смена лидера (во всяком случае если речь идет о его уходе) равнозначна революции. Это полностью противоречит самой сути демократии: иначе говоря, речь идет либо о полном ее непонимании, либо о намеренном искажении.
Хотя эти оправдания и выглядят совершенно нелепыми, они все же отражают некоторое смятение, смятение лидера, который должен отчитываться перед демократией и даже оправдываться за свою неверность. Постсоветская Россия должна была стать демократической. По крайней мере, она обещала стать такой, чтобы сохранить свой ранг среди благовоспитанных наций. В России есть течения демократической мысли, которые выступают против Путина: это великолепное диссидентское ядро с упорством призраков ведет борьбу с извечной российской автократией. С его существованием все же приходится считаться, как приходится создавать видимость демократии в глазах Европы. Тем не менее все эти диалектические предосторожности означают, что Россия оказалась на перепутье: она расшаркивается перед демократией, но не убеждена в ее обоснованности. В этом заключается ее большое отличие от Китая Си Цзиньпина, который беззастенчиво отвергает демократию и с гордостью признает автократию.
После падения берлинской стены и окончания изнуряющей борьбы свободных режимов с тоталитаризмом нам казалось, что вслед за победой над двумя монстрами (сначала нацизмом, а затем советским коммунизмом) демократия естественным образом заполнит освободившуюся пустоту. После «неизвестного бунтаря» в Китае в 1989 году и президентских выборов 1991 года в России мы поверили, что либеральная демократия разойдется по всему миру. После свержения диктатора в Ливии и волны арабских революций мы думали, что либеральная демократия придет на смену свергнутому авторитаризму. Нам невероятно трудно понять, что другие народы не такие, как мы. Разве это возможно?! После распада коммунизма большинство россиян выбрали автократию славянофилов, китайцы с гордостью отстаивают партийную диктатуру, а арабские революции привели к избранию исламистов. Оставшаяся без диктатора Ливия погрязла в ужасной гражданской войне…
Демократия — не удобный инструмент, который можно дать соседу. Это итог долгого пути. Демократии требуются сверхлюди, которые готовы оставить власть после того, как вкусили ее, и согласны, чтобы, как говорит Клод Лефор, та всегда оставалась пустующей, занятой только на время? Быть преходящим правителем, не утверждаться в блестящем кресле, которое было завоевано с таким трудом — это героизм. Как бы то ни было, в любом обществе крайне мало героев, и рассчитывать на них было бы опасной наивностью. Необходимо в большей степени опираться на менталитет демократического народа, который никогда не позволит правителю подорвать конституцию, чтобы остаться у власти. Чтобы дойти до этого этапа, требуется долгое, очень долгое существование, посвященное свободе. Нужны столетия хартий и вольностей, договоров и свободных городов. Нужны народы, для которых свобода стала родным языком, и чья свобода является предметом восхищения других.