С самого детства мне внушали, будто без английского языка жизнь моя навсегда будет лишена всех характерных особенностей среднего класса, которые показывают в зарубежном кино. Конечно, тогда я был ребенком без права на возражения, но порой простые наставления превращались в оправдательное запугивание: не знать «инглиш» (английский язык — прим. ред.) — это неизбежная смерть на улице. Приходилось добросовестно повторять вслух те причудливые «тх» и «гхт», что произносятся совершенно непредсказуемым способом, впрочем, тогда у меня еще не было большой ненависти к этому делу.
В школе нам ежегодно выдавали «допущенные» министерством учебники очень уважаемого академика Плахотника, к которому приобщалась не менее уважаемая госпожа Мартынова. Правда, использовали эти книги разве что преподаватели, которым не хватало сил и желания искать что-то получше. Именно такой была нервная англопани в моих начальных классах. Она неистово кричала, когда детишки в очередной раз удрученно молчали после ее вопросов.
По вечерам меня возили к репетитору. Ее методы, конечно, были несколько веселее, однако за дополнительную плату. Уже тогда, в конце прошлого тысячелетия, все знали: школьная программа и иностранные языки являются вещами, которые противоречат друг другу. Отличаться могли разве какие-то очень специализированные заведения, но я в таких никогда не учился.
В дальнейшем только одна из моих преподавателей производила сравнительно положительное впечатление и только она рассказывала, что была в США. Однако ей также была свойственна некоторая неуравновешенность, а очередная «ротация» очень быстро ее устранила. И мне до сих пор бы казалось, что я не принадлежу к жалкому проценту людей, которые имеют сверхъестественный языковой талант, если бы в седьмом классе у нас не появилась замечательная преподавательница французского.
На фоне беспорядка «халявных» уроков английского, где царило безделье, французский выглядел для меня очень привлекательно, а обращение mademoiselle и monsieur давали ущемленному школьным укладом духу непривычное чувство достоинства.
Однако это продолжалось только один учебный год. Родители на родительском собрании проголосовали против обременительного второго иностранного, потому что всех больше интересовала математика. Тогда я, пожалуй, впервые задумался, какой пагубной порой бывает демократия.
Впоследствии мне представилась возможность неоднократно общаться на «инглише» с людьми, для которых он также являлся приобретенным. В частности, я познакомился с Зишаном из Пакистана, который неожиданно доказал мне: разговаривая только на английском языке и имея «нездешнюю» внешность, на Украине вполне реально… умереть на улице.
Родным для Зишана был, конечно же, не «инглиш». Мой приятель родился в городе Пешавар, где говорят на языке пушту, причем официальным в государстве являются английский и урду. В то же время «приличное» образование в Пакистане можно получить только на языке бывших колонизаторов, а журналистка пакистанского происхождения Мустафа Зубейда писала когда-то о губительности образования на английском языке в начальной школе и изрядное превосходство англофонных элит, которые крайне пренебрежительно относятся к не менее восьми (!) местным языкам.
В корне обстоятельств, невероятное распространение языка с острова вблизи Европы было следствием довольно кровавых событий после колумбовых открытий. Положение улучшили две мировые войны, однако где-то с 1960-х годов новейшая псевдолатина уверенно превращается в средство образовательной сегрегации. В 1964-м году ввели TOEFL — тест по английскому языку для иностранцев. Он и его «братья», очевидно, позаботились о том, чтобы бедные англо-американские вузы не лопнули.
Сегодня для Украины все выглядит так: государство поддерживает изучение языка тех стран, где в отношении нас введены чуть ли не самые жесткие визовые режимы, а преподают этот язык в основном люди, которые никогда не пользовались им в его естественной среде. Отечественные филфаки вплоть до сих пор бережно растят «кадры», пораженные синдромом Плахотника-Мартыновой в соответствии с лучшими советскими традициями генеральной линии и международной изоляции.
Когда несколько лет назад я впервые сдал ВНО по двум иностранным языкам — французскому и английскому, мне было довольно интересно сравнить результаты. Дело в том, что французский я изучал не систематически и в основном самостоятельно, при этом господствующим иностранным языком учили меня чуть не полтора десятилетия в трех школах и двух вузах, однако мои баллы ВНО по этим предметам были… одинаковыми.
Вне системы образования я овладел не только французским, но и украинским языком. Не по принуждению, скорее по большой любви. Но впоследствии на моем пути появился Украинский католический университет.
Там я услышал, что английский должен быть вторым государственным языком на Украине. Я узнал, что «невозможно перевести на украинский язык» курсы по информационным технологиям. В конце концов, я был изрядно поражен тем, что во время обязательной летней англоязычной школы действует не только своеобразная дисциплина времен СССР, а еще и наказание за каждое слово, сказанное не на английском. Для студенческого обмена в УКУ предлагаются программы только на языке страны, которая не поддерживает идеи единой Европы.
Под тонким слоем новаций «языковой вопрос» решают не обдуманным качеством, а хаотичным количеством и агрессивностью: английским точно окружают, отказаться от него или отдельных модификаций почти невозможно так же, как пробиться к приглашенным носительницам или носителям языка.
Возможно, это положение не вызвало бы множество нареканий, если бы не один нюанс: наши «кадры» преподают этот язык преимущественно крайне банально, даже пошло. Искусственно созданная массовость вредит всем, а выпускницы и выпускники отечественных филфаков, за редкими исключениями, умеют разве что вяло воспроизводить шаблоны и не переживать из-за критики, ведь жаждущих изучать хоть какой-нибудь английский всегда будет хоть отбавляй.
Фонетика? Не слышали. Ювелирный труд по формированию произношения? Оставьте. А может, учебники, разработанные за рубежом, не подходят носительницам и носителям славянских языков? Этого не может быть. Единственное, относительно чего «кадры» вполне искусны, — это притворство, будто иностранный язык является бесконечным и бесцельным пренебрежением в грамматической свалке. Идеальная мошенническая схема!
«Универсальные» специалистки и специалисты определенно страдают от нехватки эрудиции, хотя в университетских курсах речь идет об «английском языке по профессиональному направлению», что как бы обязывает к «отраслевым» знаниям. Поэтому для всех обреченных на бесплатное образование этот искусственный заколдованный круг создает впечатление, будто изучение языка является пожизненной, довольно вульгарной и напрасной каторгой.
Удивительно, но это продолжается в стране, где немало людей знает, каким глупым может быть «изучение» русского на Западе или «овладение» украинским на Востоке. Это продолжается в стране, где, бесспорно, можно делать все, однако вокруг существует более широкий мир. Там есть Брексит, есть также информационные пузыри на других языках. Там главную награду американской киноакадемии получает лента на корейском, причем награжденные не умеют публично изъясняться на английском языке. Собственно, наша планета вращается даже несмотря на то, что ей никто этого не предписывает «общепонятным инглишем».