Как мы отметили в публикации, посвященной периоду Кравчука, победивший его на досрочных выборах Кучма пришел на волне, мягко говоря, усталости народа от трескотни о «непреходящей ценности независимости». Тем более, что патетика лилась на фоне обнищания, экономической разрухи и разгула криминала.
Но был ли Кучма действительно тем, за кого его принимали начинающие тосковать о временах Союза? Русскоязычным он был лишь потому, что представляя север (где родился и провел детство) и юг (где состоялся как руководящий работник) и попросту не владел украинским. Ставший востребованным образ немногословного, но прагматичного «красного директора» родом «не с Бандеровщины» и использовали политтехнологи.
Впрочем, всю свою жизнь комсорг, а затем парторг завода союзного подчинения, умел ориентироваться во времени и пространстве. 24 августа 1991 года он оказался среди тех 346 депутатов (из 450), которые проголосовали на независимость Украины. А на президентских выборах того года стал доверенным лицом руховца Юхновского — председателя парламентской оппозиции. Так получался и реверанс в сторону «национально-демократических сил», и одновременно отговорка для бывших однопартийцев: мол, в условиях развала экономики, как «технарь», поддержал «технаря» (Юхновский был директором Института физики конденсированных систем АН УССР).
Свисток по имени Кучма
Кучма был таким же как и Кравчук представителем зарождающегося «глубинного украинского государства» — преемника «партхозактива» времен УССР. Собственно, при президенте Кравчуке Леонид Данилович успел послужить премьер-министром.
Однако вчерашним «интернационалистам-ленинцам», на которых, благодаря провалу ГКЧП в Москве, независимость свалилась буквально с неба, насущно требовалась идеология независимости. Ведь, если, скажем, с культурологической точки зрения разность с Россией таких бывших республик СССР как Грузия, Армения, Литва, Таджикистан и т.п. еще можно было объяснить, то подавляющее большинство жителей Украины продолжали ощущать этническую общность с великороссами и белорусами. Это указывало на хрупкость наскоро установленных «суверенных» конструкций. Они могли быть обрушены при малейших потрясениях в условиях экономического кризиса на постсоветском пространстве. В Москве такое потрясение было подавлено расстрелом парламента в 1993-м. На Украине Кравчук сначала бросил Донбассу кость в виде назначения на премьерскую должность мэра Донецка Звягильского, затем объявил о досрочных выборах. На них он, разумеется, надеялся победить и, таким образом, получить полномочия для закручивания гаек по-ельцински. Но проиграл. И этим, не исключено, спас Украину, направив протестную энергию в свисток. Каковым и стал новоизбранный президент Кучма.
У последнего для закручивания гаек авторитета (да и наглости) еще не хватало. Пришлось прибегнуть к классической «мягкой силе»: в целях укрепления государственной конструкции вся «гуманитарка» была отдана на откуп русофобам. Это притом, что на выборах носители украинства набирали по Украине от силы 20-25% голосов, побеждая лишь в Галичине. Даже на Волыни, в Подкарпатской Руси и на Буковине собирали они менее 50% голосов избирателей. Что уж говорить о Новороссии, Сиверщине и Слобожанщине (а это вместе — половина территории нынешней Украины), где «национально-демократические силы пользовались успехом лишь у 5-10%.
В итоге за 9 лет правления Кучмы доля обучающихся на русском языке сократилась почти вдвое — с 41,4% (в 1995 — 1996 учебном году) до 23,9 % (в 2003 году).
Только в Киеве, где к концу тысячелетия проживало 600 тысяч великороссов и 90% жителей говорило на русском языке, за первое десятилетие независимости количество русскоязычных школ сократилось в 14 раз (!) — со 155 в 1990-м до 11 в 2001-м. Что уж говорить о таких городах, как, скажем, Ровно, где последняя русскоязычная школа закрылась в 1996-м. К концу каденции Кучмы на Украине не осталось ни одного вуза, имеющего официальный статус русскоязычного. Собственно, это в определенной мере и регулировало «спрос» на украинские школы, заставляя родителей отдавать детей в них детей. Но и доля русскоязычных садиков сократилась до 1%!
Налицо был результат политического решения о сокращении количества русскоязычных школ. Ведь после «взрыва национального сознания» начала 90-х языковая ситуация на Украине, наоборот, возвращалась в свое естественное состояние (вплоть до следующего — «оранжевого» — всплеска).
За время президентства Кучмы наблюдался неуклонный рост популярности русского даже по столь благодатному для манипуляций показателю, как «родной язык» (даже в грантоедских конторах признавали, что «в украинском обществе существует парадоксальная ситуация, когда множество людей называет своим родным языком украинский, но при этом разговаривает на русском»).
Боле корректно языковые предпочтения демонстрировал показатель «язык общения в семье». И таковым русский язык неизменно называли около 50% населения Украины. Наиболее объективную картину давало исследование по показателю удобства языка. И здесь русский даже в годы майданов пребывал вне конкуренции.
В итоге, на большей части Украины до сих пор наблюдается фантасмагорическая для любого стороннего наблюдателя ситуация: все уроки и официальные мероприятия в украинских школах и вузах проходят на государственном языке, но как только дети вырываются на переменку, в вестибюлях звучит исключительно (или преимущественно — даже в «свидомой» Могилянке («сознательной» Могилянской академии — прим. ред.)) родная речь.
Галицкая «пошесть»
Хотя, как признавали социологи, «результаты опросов свидетельствуют, что Украина фактически является двуязычной страной» в 1996 году ее президент буквально принудил парламент (угрозой роспуска) к принятию конституции, в которой статус украинского языка был закреплен как единственного государственного. Таким образом русскоязычные граждане Украины оставались (и остаются) крупнейшим в Европе языковым сообществом, чей язык не признан государственным или официальным. При этом, по данным опроса центра «Диалог», даже в последний год каденции Кучмы за предоставление русскому языку статуса официального хотя бы в русскоязычных регионах выступали 47% украиноязычных этнических украинцев, 37% русскоязычных украинцев. За статус русского как государственного на всей территории Украины выступали 56% русскоязычных украинцев и 18% украиноязычных украинцев и 70% великороссов (26% были за официальный статус).
Как бы сакрализируя процесс дерусификации Малой (коренной) Руси бывший коммунист установил праздник «День украинской письменности и языка», привязав его к памяти… Нестора Летописца. Который, разумеется, и не догадывался, что его через девять веков запишут в родоначальники некой, неведомой ему «мовы». Ведь писал он на славянском языке — тогда еще общем для всей славянской письменности. Что касается Дня славянской письменности, отмечаемого не только православными славянами, но греками, чехами и словаками, он на Украине постепенно сошел на нет. Впрочем, и украинский, «обогащаемый» галицкими полонизмами и диаспорными американизмами становился все менее славянским.
Сейчас трудно себе представить, что еще каких-то 20 лет назад академик Толочко пытался бороться со всеми этими «нарази», «тэрэнами», «гэликоптэрами», «шпыталями», «шпальтами», «визиями», «гатунками», «амбасадами», «кшталтами», «этэрами», «катэдрами» и т.п. «новациями», без которых современный государственный язык уже, кажется, и невозможен. Зазвучали «в этэри» (в эфире) «катэдры», «авдытории», «маратоны» (кафедры, аудитории и марафоны) благодаря «ортографичной реформе» от близкого приятеля Кучмы гуманитарного вице-премьера Жулынського (еще недавно истинно партийного литературоведа, прославлявшего «исторический оптимизм советской литературы»).
«Подобный орфографический зуд — это все то же проявление традиционного для Галичины упрямства, отмечаемого многими исследователями, — комментировал нововведения легендарный донбасский публицист Дмитрий Корнилов. — Галичанам очень надо, чтобы — если не мытьем, так катаньем — все было, как они хотят».
С закреплением в кучмовской конституции статуса госязыка украинизировать взялись не только русских святых, но имена простых граждан современной Украины. Олэны, Евгэны, Дмытры и т.д. могли, конечно, ссылаясь на закон «О языках» 1989 года, требовать транслитерации их имен в документах, но в паспортных столах отказывались это делать, ссылаясь на внутренние распоряжения. И это была одна из причин, по которой многие (и ваш покорный слуга в их числе) не спешили менять советскую еще «паспортину» на сине-желтый.
Так реализовывалась вековечная мечта местечковых гетманов, атаманов и президентов «Геть от Москвы!». Называлась она теперь, правда, «движение в Европу». Но условием вхождения в Совет Европы было обязательство принятия Хартии региональных языков и языков национальных меньшинств, разработанной тем же Советом Европы.
С одной стороны Хартия не наделяла какими-то дополнительными гарантиями «национальные меньшинства» (к каковым украинский законодатель отнес в действительности коренной и государствообразующий для современной Украины великорусский субэтнос). Свободное развитие их языков продолжали «гарантировать» закон «О языках в УССР» и закон «О национальных меньшинствах» 1992 года. С другой стороны, в случае отмены или изменений этих законов (о чем давно мечтали в гуманитарном блоке Кучмы), Хартия, как подписанный Украиной международный документ, имела бы приоритет над сугубо внутренним законодательством. Поэтому, вынужденно подписав Хартию в 1996 году, Украина так и не имплементировала ее за время президентства Кучмы (благодаря его же проволочкам).
В 1995-1996 годах госкомитет по делам национальностей разработал программы украинизации Подкарпатской Руси, Новороссии (с особым упором на Тавриду), абсолютно русскоязычного Киева. Кроме осуществляемого уже свертывания преподавания на русском языке, предусматривалось финансовое и административное удушение русскоязычной прессы, науки, культуры (хотя к 1997 количество государственных русскоязычных театров на Украине уже сократилось с 43 до 13 по сравнению с годом провозглашения независимости).
О том, как выполнялись эти программы «на местах» и на «идеологических фронтах» — в следующей части нашего цикла.